Арфа серафима

© ГБУК «Издатель», 2012

© Иванникова Е. В., 2012

© Волгоградское региональное отделение общественной организации «Союз писателей России», 2012

* * *

…И внемлет арфе серафима
В священном ужасе поэт.

А. С. Пушкин

Арфа серафима. Опыт поэтической биографии

Есть в душе естественное стремление к добру. Это стремление я называю призванием Божиим, когда оно так сильно действует в некоторых душах, что удовлетворить его не может ничто земное.

Игумения Арсения

1

Когда-нибудь, дойдя до сути,
В чем Божья милость нам дана,
Поймем, что в маетной минуте
Души таится тишина.

Она молитвой утолима,
Она сокрыта от невзгод
И постоянно и незримо
В прожилках памяти живет.

И только в час определенный,
Пройдя слепящие лучи,
В душе, страстями опаленной,
Струна высокая звучит.

Чиста, как капля состраданья,
Зовет ли к таинству людей,
К той слезной силе покаянья
В грехах отбушевавших дней?

Иль слово, вверенное Богом,
Угасло, выцвело от мук,
И лишь у смертного порога
Над головою лопнет звук.

Народ забыл о преисподней,
О Гаврииловой трубе,
Но отзвук жил на колокольне
Средь стаи белых голубей.

Летал над Доном быстротечным,
Его ловил небесный гром,
И он кружился над увечным,
Восставшим вновь монастырем.

По зову арфы серафима
Душе показано взлетать,
И там, над бездною незримой,
Все искушенья испытать.

Кому-то головокруженье
От славы признанных побед,
А кто-то к высшему служенью
Преуготовлен с юных лет.

Чья жизнь с рождения готова
Идти на этот вещий звук,
В ней тихо прорастает Слово,
Вспорхнувшее из Отчих рук.

2

В Саровской пустоши зима
Кому-то саван шьет незримо
И скорбно следует сама
По стежкам старца Серафима.

Холсты суровые ветров
Полощет среди сонных елей,
Скрыв от неведомых миров
Сугробную тоску метелей.

Чуть дышит под щитами льдин,
Под снежной насыпью берлога,
Отсюда мишка приходил
К порогу пустоньки убогой.

Холодной веет тишиной
От замороженного леса,
Пока не начинают вой
И ссору пушкинские бесы.

Давно ли старец перестал
Их усмирять святой молитвой?
Но рыщут бесы тут и там
И ищут поле новой битвы.

В сердцах людей, объятых тьмой,
Добро со злом перемешавши,
Им вера кажется тюрьмой –
От покаяния сбежавшим.

Какой же небывалый пир
Для нас готовит Божья Матерь,
Для всех в душе познавших мир,
Раскинув праздничную скатерть?!

Ведь о прощении молил
Для тех, кто жизнь свою итожит,
Всю армию небесных сил
Сам Серафим, угодник Божий.

Он видел землю всю в дыму,
Как к солнцу пламя поднималось,
И Богородица ему
Двенадцать раз в миру являлась.

Святой канавкою бредем
И с привкусом грядущей гари,
Твердя о милости, грызем
Смиренный батюшкин сухарик.

3

Про все, что выдалось на свете,
Мы словно знали наперед:
Был в девятнадцатом столетье
Когда-то тридцать третий год.

Обычен или високосен,
Он шел сквозь судьбы напролом,
Вот только Болдинская осень
Задела пушкинским крылом.

Да стал людской удел суровей,
Как детский плач, невыносим,
Когда в сугробистом Сарове
Скончался старец Серафим.

И в самой сердцевинке лета,
Когда духмяный зреет Спас,
У Себряковых в час рассвета
Меньшая дочка родилась.

Пред тем дышало небо синью,
Томился отдаленный гром,
И ласточка то сложит крылья,
То зачерпнет волну крылом,

Как бы следя за чьей-то мыслью,
То вверх бросается, то вниз,
Напившись солнечною высью
На праздник положенья риз.

В именье праздник сей явился
Предвестником счастливых мук,
Чтоб в час означенный пролился
Младенческого крика звук.

Ей Богоматерь путь неблизкий
Укажет средь донских степей,
Небесные готовя ризки
Для крестной дочери своей.

4

Пусть на снегу сосновый прутик
Очертит век, а в веке том
Спит, по-рождественски уютен,
Запорошенный вьюгой дом.

Томится жар печной в полене,
Мерцает от лампадки свет,
Перед иконой на коленях
Стоит трехлетняя Анет.

О чем же, соскочив с кровати
И связный лепет обретя,
С восторгом молит Божью Матерь
Разгоряченное дитя?

О том ли, что виденьем теплым
Безгрешную объемля грудь,
Блаженным и бесповоротным
Начертанный явился путь?!

Ей было имя богоданно,
И в нем – серебряная нить,
Молясь, его вспомянешь: «Анна», –
И невозможно разлюбить.

Оно внутри себя зеркально,
Земного в нем не видно дна,
Библейского завета тайной
В нем отразились времена.

И сколько в нем скрывалось смысла,
Коль путь монашеский избрав,
Подписывала «Анна» письма,
Родную нить не оборвав.

5

Без боли прошлого не тронешь:
Счастливый стелется туман,
И празднично гудит Воронеж,
Где жил святитель Митрофан.

Мария Алексевна чтила
Его икону – ведь она
Её чудесно исцелила,
Когда весь год была больна.

Ценя дарованную милость,
Под колокольный перезвон
Семейство каждый год стремилось
Сюда приехать на поклон.

Достойный – в благости утонет,
Земных не требуя наград,
Преосвященный же Антоний
Гостям бывал сердечно рад.

Он Себряковых знал давненько,
Любил беседовать… И вот
С крыльца, ступенька за ступенькой,
Сошел, чтоб встретить у ворот.

Родителей благословляя,
Священник поднял взор, и вдруг
Дитя, как будто бы играя,
Из няниных спорхнула рук.

Пред старцем пала на колени,
И так легка – под стать птенцу,
И так мала, что только тени
Цветов скользили по лицу.

В безмолвии застыли люди,
Сияла неба глубина…
Предрёк Антоний: «Это будет, –
Крестя, –
Великая жена!»

6

А матери родное чадо
Не отпускать бы от груди,
Пускай в именье, за оградой,
Не будет знать, что впереди.

И небо пусть не разлучает
С тем, что не чувствует беду,
С накрытым на веранде чаем,
С детьми, шалящими в саду.

Что прячет в сердце мир отрадный,
О чем не скажут соловьи…
Мать на детей глядит с веранды
С счастливым выдохом: «Мои?!»

Лучи закатные приемля,
Любовь вздыхает глубоко,
Она собой объемлет землю,
С ней сны досматривать легко.

Порою бабочкой садится
На детский пальчик… Иногда
Она, как сонный лист, кружится
И опадает сквозь года.

Она искрится в шумных играх,
Пружинит в скошенной траве,
И копится в сосновых иглах,
И шьет по солнечной канве.

Любовь не ведает разлуки,
Что с часом смертным настает,
Мать, причастившись, сложит руки,
На небо к Господу уйдет…

7

Дом потемнел, бедою мучась,
Осенний сад – простоволос,
Больны безмолвьем – обеззвучась –
Голосовые связки гнезд.

Познавши смерти неизбежность,
Смирившись с тем, что счастья нет,
Отец припрятанную нежность
Берег для младшенькой – Анет.

Простые памятны мгновенья:
Уютен тихий кабинет,
Где только вздохов дуновенья
Литых свечей колеблют свет.

Отец Евангелие читает,
И по примеру всех отцов
В гнезде дивана озирает
Подросших за лето птенцов.

Они, набегавшись на воле,
Среди донских раздольных трав,
Склоняют головы все боле,
От книжной мудрости устав.

И только дочь его меньшая
В пространство смотрит, не сморгнет,
Так слово Божье поглощая,
Как будто сердцем что-то ждет.

И сам хозяин кабинета,
Михаил Васильич Себряков,
Искал у Господа ответа
Как астроном, как богослов.

Есть барский дом – всему основа,
Есть лесть почтительной молвы,
И станция есть Себряково
С железной веткой до Москвы.

Богатство, почести, награды,
И явь, разрушившая сны,
Сирени траурной ограда
И усыпальница жены.

Когда бы не родные лица,
То сбросил груз житейских гирь,
Чтоб верным сердцем окунуться
В источник света – монастырь.

8

Ах, птичка Божья, хлебный мякиш,
Кроша рассыпчатую трель,
О чем, с луной сливаясь, плачешь,
Качая ветки колыбель?

О том лишь степь да солнце знают
В донском обветренном краю,
Когда в свистульку обжигают
Простую песенку твою.

В тех трелях слиты воедино
И горько тлеют на устах
Могильная сухая глина
И звездный запредельный прах.

Перед окошком в сад раскрытым
Из душной спаленки своей
Манил Анету луч пролитый
И звал куда-то соловей.

Отвергнув облачность подушек,
Просила, усмиряя плоть:
«Открой же мне мою же душу,
Будь милостив ко мне, Господь!»

Не ведая духовной лени,
Слепому не подвластна злу,
Всю ночь стояла на коленях
И засыпала на полу.

Ей были не милы наряды,
Надежды радостных сестриц,
И полные намеков взгляды,
И зов заманчивых столиц.

За этой редкой силой духа,
Которую в других не знал,
Домашним доверяя слухам,
Отец тревожно наблюдал.

Он заневестившихся дочек
Стал вывозить в блестящий свет.
«Душа моя того ли хочет?» –
Спросила и решила: «Нет!»

Начитана, собой прекрасна,
Сильна в искусстве и стихах…
Но мудрый батюшка напрасно
Вел разговор о женихах.

Отцовская всесильна милость –
Коль жизнь семьей не хороша,
Берёзкой бы – не оступилась
Над яром – светлая душа.

Отринув мира притяженье,
Пускай парит над суетой,
Коль приготовлена к служенью
Незамутненной чистотой.

9

Над синим Доном меркнут зори,
Вечерний поглощая звон,
Извечный плеск людского горя
И ветра вздох, как будто стон.

И потому над ширью вольной
Довольно сердцу иногда
Волны идущей колокольной,
Чтобы озвучились года.

Здесь монастырь построен женский
В достопочтимые года,
Он слыл Святым-Преображенским,
Где часто пряталась беда.

И в нем, таком глухом и дальнем,
Труды покорно понесла,
Простой послушницею Анна
Себя испытывать смогла.

С молитвою хлебы месила,
А после странниц и гостей
Босая – половицы мыла,
Чтобы отухнуть от страстей.

Но этого ей было мало:
На Всенощной нахлынет сон –
Кругами церковь обегала,
Чтоб освежил прохладой Дон.

Не по годам казалась взрослой,
Хотя навряд была такой,
Ей дождик памятью подослан,
Наивной девичьей тоской.

Теперь она уже не дочка,
Ненастные просохли сны,
И светится прозрачной мочкой
На небе краешек луны.

Сбывает время нежный возраст,
И словно лёгкие крыла,
Смиренно иноческий образ
По Высшей воле обрела.

На холодке зари осенней,
При тихом шелесте ветрил,
В ней имя теплое – Арсения
Светло зарделось изнутри.

Проходит мимо искус вражий,
Досужая не липнет грязь,
И Богородициной пряжей
Летит тенетник, серебрясь…

10

Сокрыта жизни мимолетность,
И вдруг: «Пора, мой друг, пора!» –
Ушла щекочущая легкость
Из-под гусиного пера.

И странной кажется причина
Друзей оставить и родню.
Так смог Игнатий Брянчанинов
Постигнуть истину одну.

Мир сердца – истины свидетель,
Дан Божий Промысел затем,
Чтоб бодрствовал – за всё в ответе
Над попустительством страстей.

Он был Оленину племянник,
Кому-то друг, кому-то брат,
Самим государём избранник
К высокой службе, говорят.

В салоне дядюшки блестящем,
Где Пушкин завсегдатай был,
Казалась жизнь ненастоящей,
Хотя и не был нелюдим.

Ушел. Оставил. Отказался.
Нёс груз проклятий и разлук.
В нём слишком громко отозвался
Небесных струн высокий звук.

Пришли разбуженные силы,
Чтоб светский преступить порог,
И шестикрылым серафимом
Был явлен пушкинский пророк.

С рожденья арфа серафима
Его без устали звала
И небом выбранного сына
В глухую келью привела.

Там можно многое расслышать,
Когда сомненье не гнетёт,
В лукавую и злую душу
Премудрость Божья не войдет.

Для жизни надобно немного:
Расстаться с чуждой суетой
И тихо приобщиться к Богу
Непоборимой чистотой.

Уже игуменией Анна,
Прочтя Игнатия труды,
В его исканьях не случайно
Свои увидела следы.

Вначале робкие, на ощупь,
Чтоб путник свет увидел сам,
И прожил дни как можно проще,
И приобщился к небесам.