Матушка-река

© ГБУК «Издатель», 2013

© Васильев С. Е., 2013

© Волгоградское региональное отделение общественной организации «Союз писателей России», 2013

Привязанность

Говорить о поэзии Сергея Васильева – мало не покажется. Но читать надобно больше. И при этом делать некое нравственное усилие, ибо автор он несколько потаенный (как, кстати, и вся нормальная русская поэзия) и в то же время держит полуседой чуб на ветру. Вроде бы мыслей на ветру не бывает, но сквозняк в стихах необходим. И вот это горькое свободное дыхание смешивается с бродильным окаянным опытом жизни… и возникают васильевские стихи!

И совсем неважно, что он вступил в настоящий мужской возраст. Я страх как не люблю деление творчества художника на юность, возмужалость и старческую мудрость. В конце концов отроческий лермонтовский «Парус» ничуть не слабей многоцитируемого «Демона». И Сережа Васильев сегодняшний мало отличается от вчерашнего. Так же скуп на слова, так же любит библейские мотивы, обращается напрямую к читателю – то ли выдуманному, то ли реальному, так же легок в посвящениях. Правда, стал горше, звеняще горше. А это ох как много значит!

На мертвых деревах трещат трещотки,
История припудривает щеки,
Чтоб не кровавой, а румяной стать,
Чтоб пошептаться о своем кумире:
Воюя, сладко говорить о мире,
Так можно и от Бога не устать!

И все-таки, утверждаю, угрюмство не свойственно Васильеву. Поэт он не цветной, не красочный, он раздумчивый и до донника прозрачно-светлый. И все его иудейские и эллинские мотивы быстро тают в тумане души, остаются простецки щемящими, вроде:

Господи, да что же с нами
Делается временами?
Над тобой и надо мной
Дождичек идет грибной,
Будто бы напоминая,
Что придет пора иная,
Где печаль стоит стеной,
Где не будешь ты одной…

Прекрасно понимаю, что Сергею Васильеву страсть как хочется выйти на многолюдный надмировой уровень. Отсюда в стихах иногда сквозит натужное философствование и различное умствование. Но природа берет свое! И оказывается – хоть гекзаметром, хоть триолетом – нельзя не помянуть речку Терсу – истинную поилицу и кормилицу васильевской поэзии.

Я пристрастен к нему, к его картавости, даже к его загульности. Одного поля ягоды, скажете вы. И это правда, потому что надо же на земле чтить друзей, привечать женщин и безоглядно любить природу. С ее домашним и диким зверьем. Сергей Васильев это умеет – и пронзительно, и лукаво. Вот потому и посему среди множества его поэтов-однофамильцев я выбираю и ценю после Павла Васильева нашего Сережу Васильева и прошу читателей одобрить мое мнение. Он, столько лет слагающий пусть не праздничные, но житейски нужные стихи, стоит того.

Василий МАКЕЕВ

1

«Державинская ода глубока…»

1

Державинская ода глубока,
Как наша Волга-матушка-река, —
Порой она мутна, порой прозрачна,
И в ней, как осетры, плывут века
И будут плыть, родимые, пока
Не сделалося всей России мрачно.

2

Я поглупел уже от этих од,
От непогод, невзгод и даже от
Того, кто возомнил, что он державен.
Страна умрет, подохнет даже скот,
Не в этот год, так в следующий год —
Останется лишь Гавриил Державин.

3

И осетры воспрянут на столе,
И вспыхнут розы на твоем стекле,
И засияют тусклым счастьем лица,
И кончится огонь на корабле —
«Фелица» ведь во свете, не во мгле,
Не то что блудная императрица.

4

И день настанет, славный день такой,
Когда не будем мы глядеть с тоской
На солнце и пойдем любить любого,
Когда и жизнь не будет воровской,
Когда покончат с грустью колдовской
Все – от Московии и до Тамбова.

«Речь не о том, что настали трудные времена…»

Речь не о том, что настали трудные времена,
Мы видали и хуже, но речь сейчас о другом:
Неродною нам стала теперь страна,
Если не сказать – врагом.

Помнишь, как мы гордились этой страной —
Сталинградом, Гагариным, а какой у нас был футбол!
Что же случилось с ней и что случилось со мной —
Все куда-то пропало, остался лишь слабый пол.

Да нет, я люблю ее, лучезарную Русь,
И никуда не уеду – ни в Лондон и ни в Париж.
Только все чаще меня накрывает грусть
Оттого, что ты, Россия, во тьме паришь.

У меня оскомина на эту веселую прыть —
Прав Мандельштам: у нас в крови блуд труда.
Можно всю жизнь не делать, а говорить —
И беспечальным сделаешься тогда.

Я по ночам от обид и боли ору —
Потому что смешна мне чиновничья злая спесь.
Знаешь, Россия, когда-нибудь я умру,
Но тогда пусть меня похоронят здесь.

«Сталинград-то хорош, а Волгоград…»

Сталинград-то хорош, а Волгоград
Хуже, наверное, во сто крат —
Ничего не найдешь хорошего.
Даже мамка скорбит от великих обид,
И пусть здесь давно никто не убит,
Земля помнит кровавое крошево.

Из окопа, заросшего пышной травой,
Прорастает солдатушка неживой —
Мир не должен быть одноразовым.
И у девушек кругом идет голова
Оттого, что воскреснут все однова, —
Я согласен с Виктором Некрасовым.

Не измерить сегодняшней лжи длину,
Но теперь мы не у фашистов в плену,
Мы теперь в плену у купечества.
Я-то знаю, что будет потом, наперед:
Государство умрет, и страна умрет
И останется только отечество.

Или память о нем – хорошем таком,
Что заплакать хочется вечерком.
Что с того, что мы хулиганили?
Лишь бы оно не ушло на дно,
Словно Китеж, лишь бы жило оно,
Лишь бы мы его не испоганили.

Крит

Кто бы знал, откуда взялся Крит
Среди Волги. Греков-то совсем
Никогда здесь не было. Однако
Кто-то был – не зря вода горит,
Осквернясь существованьем всем
И не зная солнечного знака.

Волги нрав тревожен и суров —
Стенька Разин, да, хорош собой,
Но живет как в оркестровой яме.
Что ты знаешь, кроме осетров
И княжны, ужаленной судьбой,
И татар с унылыми ладьями?

Переплыли, да. А что потом?
Плеск волны, забывшей мзду и ложь,
И убийства сплошь, и сплошь пожары,
И отравленный стрелою дом,
И обманы несусветны сплошь,
И они, раскосы и поджары.

Я гляжу на этот желтый Крит
И опять по берегу брожу —
Мне и Бог дорогу не укажет.
Знаю, завтра Крит заговорит —
Будет все понятно и ежу,
Знать бы только, что тогда он скажет!

«Вот дождь, который стоит стеной…»

Вот дождь, который стоит стеной,
Вот молний вечные глыбы,
И плывут над тобою и надо мной
Эти странные рыбы.

И твой дом горит, и земля горит,
И небо чего-то ради.
И горит по-над Волгой песчаный Крит,
Плача о Сталинграде.

И опять война, словно волчья кость,
В горле страны застряла.
И вбиваем мы в сердце железный гвоздь,
Перековывая на мечи орала.

«На горе растет осина…»

На горе растет осина,
На пригорке иван-чай.
Вспомни, мамушка, про сына,
Не грусти и не скучай.

Глянь, хорошая погода,
Песню плачет соловей.
Я ведь не бывал три года
На могилке на твоей.

Воронье летит к оврагу
Дружной хищною гурьбой.
Ты прости, но я прилягу
Только рядышком с тобой.

«Дни июльские слишком долги…»

Дни июльские слишком долги,
Чтоб слепой запомнился дождь.
Пароходы плывут по Волге,
Ежик прячет в стогу иголки —
Там ты счастье свое найдешь.

Кот Чеширский с мышкой играет,
Баба в луже белье стирает,
Жаба плещется в камышах,
А на дне речном загорает
Кто-то важный, как падишах.

Приглядись и не то увидишь —
Там на дне и танки, и Китеж,
И зачем нам Новый Завет,
Если мир перешел на идиш,
Как троллейбус на красный свет.

Плачь, голуба, о нашем сыне,
О забывшей Христа осине,
Но гляди: как ни странно, но
Свет горит еще на Руси, не
Пожелавшей пойти на дно.

«Барин, сердито выбритый и надушенный одеколоном…»

Барин, сердито выбритый и надушенный одеколоном,
Честные бабы с гостинцами да мужики с поклоном,
Привкус моченых яблок, тяжелый запах укропа —
     Где, Чаадаев безумный, твоя Европа?

Тощие звезды над кладбищем да тараканы в баньке,
Повести Белкина вечером на хуторе близ Диканьки,
Бедная Лиза, выстрел, охотники на привале —
     Им-то, небось, вольготно, а мне едва ли.

Вере Павловне снятся сны, а кому-то – мертвые души,
А крестьяне дремлют в стогу, затянув поясок потуже,
Спит на перине Обломов, борща не вотще отведав,
     И возлежит на гвоздях, словно йог, Рахметов.

Гуси пасутся в луже – клекочут злобно и гордо,
Взгляд от стола поднимешь – в окошке свинячья морда.
Голова с похмелья трещит, как арбуз,
                                                     а вместо микстуры —
     Фонд золотой отечественной литературы.

2010

Закроем тему

На мертвых деревах трещат трещотки,
История припудривает щеки,
Чтоб не кровавой, а румяной стать,
Чтоб пошептаться о своем кумире:
Воюя, сладко говорить о мире —
Так можно и от Бога не устать!

А Троя что – подумаешь, Патрокл,
Который, в общем, никого не трогал,
Ахилла окромя – такая жесть!
И не было, кроме Афины, знака.
Но Русь тогда ведь вздрогнула, однако,
При цифре тыща сто восемьдесят шесть.

Лишь при Петре, живом, но неуклюжем,
Мы перестали вдруг ходить по лужам
И стали строить наши корабли,
Потребностям вселенским потакая,
И жизнь пошла веселая такая,
Что люди засияли, как рубли.

Россия выползла тогда из мрака —
Так нищий выползает из барака —
Мастеровым спасибо за труды.
Трудились так, что небу было жарко!
Бояр вот только мне немножко жалко —
Ну, как боярину без бороды!

Вернемся в Трою. Там ведь бородатых,
Веселых и не нищих, но поддатых
Не меньше, чем в России. Но скажи,
Зачем лукавить и зачем злословить, —
Мы не изменим ни добро, ни зло ведь,
Живя всегда без правды и без лжи.

Закроем тему и пройдемся строем
По набережной и в асфальт зароем
Печаль и песню дружную споем:
«Мы наш, мы новый странный мир построим!»,
В котором всяк окажется героем.
Которому не страшен водоем.

Аввакум

Кто он тебе, протопоп Аввакум,
Пронзивший двуперстьем мрак?
Он не брат тебе и даже не кум
И даже смерти не враг.

И не надо жизнь огнем опалять —
Слишком сны о стране длинны.
Но когда плывет эта «внешняя блядь»,
Мы все в нее влюблены.

Не о шлюхе позорной речь, о луне
И прочих светилах небесных,
Омрачающих душу нашу вдвойне
И стыдящихся речей отвесных.

Вот две дырки в твоей голове,
Вот следы чеченского схрона,
Вот драхма, сверкающая в траве,
Но нигде не найдешь Харона.

И поэтому счастия не проси
Ни у крыс, ни у мышек летучих:
Все будет солнечно на Руси,
Утонувшей в дремучих тучах.

Будут волосы твои светлее льна,
О Руси будет светлой дума.
И по-прежнему будет плыть луна
Над двуперстием Аввакума.

«Опять пошли сплошные Фермопилы…»

Опять пошли сплошные Фермопилы,
Эгейское море не перейдешь ведь вброд.
Взяться б теперь за топоры да вилы,
Да некому – обмельчал народ.

Персы – народ, конечно, хороший,
Но куда лучше царь Леонид.
Пусть давно укрыт он смертной порошей,
Но голова от него до сих пор звенит.

И как Господу ни груби ты,
Как ни цель мою душу влет —
Все они будут разбиты,
Как этот персидский флот.

Все пройдет: и горечь земли корявой,
И румяность твоих ланит.
Но в памяти, иногда дырявой,
Останется царь Леонид.