Редкая птица

Глава 1. Едем в Магадан

Белорусской Диане выпало чукотское детство, магаданская юность и шальная университетско-тусовочная молодость в геометрии питерских коммуналок. Шарады ее судьбы были не так элементарны, чтобы девушка гарантированно двинула к правильным маякам. Могла и заплутать. Весьма прозаические (зато казавшиеся надежными) жизненные расклады, предлагаемые Диане Кулаченко ее родителями (прежде всего мамой Галиной Анисимовной), будущую «снайпершу» не устраивали априори. Окончить факультет иностранных языков Магаданского пединститута и поехать, к примеру, на Аляску, обучать «великому, могучему, правдивому и свободному» (по мнению Тургенева) русскому языку иностранцев, собирающихся «делать бизнес» с постсоветской Россией, или «устроиться в какую-нибудь нефтяную компанию», что это за перспектива для той, которая «заболела музыкой, услышав нашу Дженнис Джоплин – Янку Дягилеву». И «тут не о вокальных данных речь, а о безбашенности. Эта девочка, так рано и странно ушедшая из жизни, для меня № 1 до сих пор. «Я повторяю десять раз и снова, никто не знает, как же мне х…». Меня пронзала честность ее песен, я слушала их в начале 90-х постоянно».

Диана с мамой, 1975

Тогда же, к своим 19 годам, Диана уже основательно жаждала вырваться из Магадана «на материк». Но не по маминым ориентирам, а совсем в другую сторону. Так и вышло, притом с лихим сюжетом, прелюдией к коему были Дианины поиски себя в скупых пейзажах каторжных краев, среди типовой советской архитектуры, куда доносились отзвуки «большой земли» и рок-н-ролла. «Кто-то привозил кассеты с новой музыкой. Я много слушала, знала, запоминала».

Ещё один характерный факт для русского рока. Самые харизматичные его женщины (за исключением, пожалуй, Хелависы) росли далеко от столиц и тёплых регионов. Уфа, Свердловск (то бишь Екатеринбург), Новосибирск, город Верхняя Салда Свердловской области, поселок Колывань Новосибирской области – довольно суровый географический перечень. У Арбениной он ещё брутальнее. После рождения в белорусском Воложине, последовали чукотские и колымские поселки Нагорный, Лаврентия, Ягодное, города Анадырь, Магадан. О таких местах пелось в знаменитом «Окурочке» Юза Алешковского: «Ты во Внуково спьяну билета не купишь, чтоб хотя б пролететь надо мной…» Диана тоже в своем главном хите отметит их отдельной строкой: «…куда в любое время не доходят поезда…». В общем, почти островная изолированность от событийных центров (и так-то в закрытой стране). Зато семья у Дианы была интеллигентская, журналистская, обеспечившая ей, если хотите, определенный иммунитет от обывательщины и скуки, сожравшей многих в тех широтах.

На Крайнем Севере Диана очутилась в «олимпийском» 1980-м. Пока в европейской части СССР бравурно стремились «всем рекордам наши звонкие дать имена», обсуждали «зачищенную» на время Игр от «нежелательных элементов» Москву и появившиеся на тот же период в некоторых столичных магазинах финские продукты, шестилетняя девочка осваивалась там, где из точки А в точку Б, через сотни километров безлюдья, можно добраться только на вездеходе или вертолете. Не дождавшись в Белоруссии обещанной начальством собственной жилплощади, родители Дианы откликнулись на призыв своего чукотского друга, который гарантировал им материально более привлекательную журналистскую работу и сносные бытовые условия на противоположном конце советской империи.

«Вместо того, чтобы после окончания факультета журналистики Белорусского университета остаться в Минске (а приглашали меня в разные СМИ), я выбрала маленький городок в Западной Белоруссии. Там, в Воложине, и родилась Диана, – вспоминает Галина Федченко. – Там среди местных жителей было много тех, кто исповедовал католицизм, кто не смирился с «Советами» и откуда мы за несколько часов добирались до навсегда полюбившихся Вильнюса, Каунаса, Друскининкая. Но быт в Воложине был неустроенным – мы с мужем, тоже журналистом, и маленькой дочерью снимали комнату в доме без удобств, а получить собственное жилье нам не светило. И тут однажды в гости приехал мой давний друг Лёня, работавший тогда корреспондентом газеты на Чукотке. Его рассказы о тех краях так нас зацепили, взбудоражили воображение, что колебались мы недолго. Далекие края меня не пугали. Ведь я родом с Сахалина. И это было моей давней мечтой – увидеть свою малую родину. Но увидела я ее спустя много-много лет и только благодаря моей дочери. На гастролях (я работаю в группе «Ночные Снайперы»), было это три года назад. И я хочу сказать спасибо Диане за слёзы радости, когда я сквозь стекло иллюминатора увидела синие сопки Сахалина…»

Средняя школа

И для маленькой Дианы получалось занятное приключение. Иные ландшафты, новые лица, знакомства, дружбы – сначала детсадовские, затем школьные. Только быстро прозвучала грустная нота – семья распалась. Диана училась во втором классе, когда ее мама внезапно обрела новую любовь. «Мы жили тогда в поселке Нагорный на Чукотке. И отцу предложили работу в магаданской газете. По сути, реальное повышение, карьерный рост, – говорит Арбенина. – В те времена перевестись в большое областное издание считалось очень круто. Он полетел в Магадан, дабы обосноваться там и вскоре забрать нас. Но после его отъезда мама познакомилась с Александром Васильевичем. Они поцеловались на какой-то вечеринке, влюбились друг в друга, и все моментально решилось. Мама сообщила отцу, что расстается с ним и в Магадан не поедет».

Зато семья у Дианы была интеллигентская, журналистская, обеспечившая ей, если хотите, определенный иммунитет от обывательщины и скуки, сожравшей многих в тех широтах.

Папа – Сергей Иванович

Такие ситуации нередко бьют по детской психике. Однако Диана оказалась не по годам фаталистичной. «Будучи восьмилетней девочкой, я просто приняла все как данность. Приняла достаточно легко. Если мама решила, значит, так и должно быть. Я ни в чём ее не упрекала. А папу жалела. Запомнились его переживания, когда он вернулся из Магадана. Для него расставание получилось очень болезненным. Обратно в Магадан он не поехал. Остался в Нагорном, и некоторое время, в общем-то, не занимался карьерой».

Сергею Ивановичу Кулаченко пришлось не только отказаться от места в магаданской газете, но и приготовиться к тягостной разлуке с дочерью. Ее увозили все дальше от него. Один поселок, другой, третий. В итоге она оказалась в том самом Магадане, куда собирался привезти ее он.

«Я с отцом после развода родителей долго не виделась, – рассказывает Диана. – Мы только переписывались. Он присылал длинные письма, иногда со стихами Цветаевой, еще чьими-то. Папа – классный, я его люблю. Он научил чувствовать музыку. В отличие от меня, у него идеальный слух. Он много фотографировал, являлся хорошим оператором (сейчас, правда, забросил это занятие), разбирается в поэзии. Все тонкое, ранимое в моей натуре – от него. Если я плачу, это плачет во мне отец. Когда я сильная – это мама. Никак иначе».

Они поцеловались на какой-то вечеринке, влюбились друг в друга, и все моментально решилось. Мама сообщила отцу, что расстается с ним и в Магадан не поедет.

Отношения с новым маминым мужем, хирургом Александром Федченко, у Дианы сложились без проблем. «Мы тут же стали общаться, дружить. Я, кстати, не называла и не называю его отчимом. Он для меня – тятя. Такой старинный, сибирский эквивалент слова «папа». Но обращаться к нему именно «папа» я бы никогда не смогла, потому что это предательство по отношению к моему родному отцу. А «тятя» как-то примиряло со сложившимися обстоятельствами».

В Нагорном, по воспоминаниям Дианы, не все были столь толерантны, как она сама. Одной из причин скорого отъезда оттуда стало то, что «поселок очень маленький, и мама с тятей периодически становились объектами пересудов». На советском сленге это называлось «шили аморалочку», поскольку речь не просто о бурчании соседей, а о реакции «трудового коллектива». «Ведь и я, и мой второй муж были, так сказать, руководящими работниками – я в редакции, он в больнице, – а для их репутации «запретная любовь» была смертельно опасна. И мы решили уехать, точнее – улететь. Хотя мне до сих пор жаль, что пришлось тогда оставить этот северный посёлок. Горстка белых многоэтажек у подножия сопок, которые тянутся вдоль Берингова моря, улицы, продуваемые ветрами и пургами, и свет огромного фонаря в центре, который все звали чукотским солнцем».

Диана со вторым отцом, Александром Васильевичем

Время показало, что чукотские моралисты заблуждались. Чета Федченко уже 35 лет вместе. Через четыре года после их встречи у Дианы появился младший брат Антон, и встретила она его радостно и заботливо. «Значит, все было правильно, – уверена Арбенина. – Поэтому никогда не считала, что мама предала моего папу. Предательство – это совместная жизнь без любви. Когда говорят: они друг друга давно не любят, но живут вместе из-за детей, я думаю: а что, дети такие наивные, что не чувствуют?.. Они не понимают, какие на самом деле отношения между родителями? Их радует такой обман? Ерунда же! Жить нужно только с тем, кого любишь».

Чукотский исход завершился для Дианы в Магадане, где Галина Анисимовна оказалась в штате той самой «Магаданской правды», в которую ранее приглашали Сергея Кулаченко.

«У каждого есть моменты в судьбе, которые спустя годы не только детализировать, но и вспоминать не хочется, – говорит Галина Федченко. – Скажу только, что, познакомившись, я и папа Дианы сразу нашли друг в друге единомышленников. У нас много общего в оценках разных событий, например, политических. Взаимопонимание было с полуслова. Мы сохраняли бы хорошие отношения всегда, оставайся они просто дружескими. Но они стали еще и семейными. Мы ведь как-то спонтанно решили пожениться… А спустя какое-то время мне становилось все более понятно, что нельзя обманывать себя. И что сохранять семью, где у одного, а может быть, у двоих, нет тех чувств, которые делают эту семью счастливой, это ни к чему хорошему не приведёт. Наступил момент выбора, и я выбрала. Я начала другую жизнь. С другим человеком. Мы и сейчас вместе. Диану он называет «моя средняя», имея в виду, что дочь Наташа от первого брака – старшая, Диана – средняя, а их брат – младший».

С отцом Диана вновь увиделась только по окончании восьмого класса: «Мама отправила меня к нему на каникулы. И мы провели лето вместе. Почему они не делали так раньше? Не знаю. Не помню, чтобы я просила об этом».

У Галины Анисимовны точного ответа тоже нет, но уж точно то, что ни она, ни Александр не препятствовали общению Дианы с отцом. «Понимаете, мы же после отъезда из Нагорного остались на Севере, а Дианин папа вскоре уехал в Минск. И встречаться с ним Диана не могла так часто, как всем хотелось бы. Ведь северяне ездят в отпуска один раз в два-три года. К тому же после нашего разрыва ещё много лет оставалась напряженная атмосфера, контактов между мной и Сергеем не было вообще. Но (и это здесь самое главное!) мы с мужем ВСЕГДА воспитывали у Дианы не только культ воспоминаний об отце, но и дочернюю любовь к нему. Мы не забывали напоминать, чтобы она отвечала на его письма и сама их писала. Изредка они общались по телефону, что в те времена было непросто. Связь плохая, о мобильной связи вообще никто и не мечтал. Но когда через семь лет мы приехали в длительный отпуск на «материк», я сделала так, чтобы они встретилось».

К Сергею Ивановичу приехала тогда почти взрослая дочь. У которой уже были школьные драки, «первый поцелуй», «первая сигарета» и множество прочитанных книг, так или иначе на нее повлиявших. «Мне нравилось что-то у Франсуазы Саган, Айрис Мёрдок (представь, я долгое время считала, что это мужчина). Но в целом женская проза, в отличие от мужской, меня не особенно цепляла. Хемингуэй, Фицджеральд – это моё. Я переживала, что в жизни Фицджеральд полюбил барышню с таким невыносимым характером. Возможно, даже ревновала. Почему нет? Мне очень близка та эпоха «потерянного поколения». Поэтому нравится фильм Вуди Аллена «Полночь в Париже», где главный герой как раз переносится из наших дней в то время и общается с тем же Фицджеральдом, с Хемингуэем, Гертрудой Стайн. В Ремарка я была просто влюблена. Тут, кстати, история, обратная той, что была с Мёрдок. Мне сначала казалось, что Эрих Мария Ремарк – женщина. Имя как-то вводило в заблуждение. И я сильно из-за этого переживала. Но мне в ту пору было лет 13–14, так что сейчас не стыдно признаться. Все эти писатели близки мне до сих пор. Боюсь только судьбы Хемингуэя, ибо старость – главное испытание в жизни. Я не умею быть немощной и лучше, наверное, покончить со всем, чем мучить близких и себя.

А писать стихи начала благодаря Бродскому. Без него, наверное, как поэт я бы не состоялась. Он спровоцировал на то, что в стихотворениях можно выражать не столько чувства, сколько мысли. Я в своей поэзии прежде всего – думаю. Поэтому у меня часто складывается ощущение, что мои стихи суховаты, логичны, в чем-то непонятны даже мне самой. В них мало сентиментальности. Но люди, оказывается, совершенно по-другому их воспринимают. Вот при написании песен действуют свои законы. Например, внешние события практически не влияют на их рождение. Я – эгоцентрик, мне с собой кайфово, поэтому в основном интересуюсь собственным внутренним миром. И мне никогда не бывает скучно».

Мы с мужем ВСЕГДА воспитывали у Дианы не только культ воспоминаний об отце, но и дочернюю любовь к нему. Мы не забывали напоминать, чтобы она отвечала на его письма и сама их писала.