Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Введение
После того как Александр, сын Филиппа, Македонянин… поразил Дария, царя Персидского и Мидийского, и воцарился вместо него… он произвел много войн и овладел многими укрепленными местами, и убивал царей земли. И прошел до пределов земли и взял добычу от множества народов… Александр царствовал двенадцать лет и умер. И владычествовали слуги его, каждый в своем месте. И по смерти его все они возложили на себя венцы, а после них и сыновья их в течение многих лет; и умножили зло на земле.
В этой выдержке из Первой книги Маккавейской, еврейского текста второй половины II века до н. э., сохранившегося в греческом переводе, пристрастно обобщается то, что мы традиционно называем «периодом эллинизма» – временем между походами Александра (334–324 гг. до н. э.) и смертью Клеопатры (30 г. до н. э.). Автор выражает взгляд жителя покоренной провинции, взявшегося за оружие против греческих царей и их эллинизированных сторонников из числа евреев.
Есть веские причины начать книгу об истории греков этой космополитичной эпохи цитатой из еврейского текста: во-первых, потому, что она свидетельствует о сосуществовании различных точек зрения и противоположных оценок; во-вторых, потому, что книга, бросающая вызов культурному и политическому господству греков, распространилась лишь благодаря использованию греческого языка как lingua franca; а в-третьих, потому, что период эллинизма обязан своим названием «эллинизаторам» – группе евреев, принявших греческие обычаи. Этот текст отражает некоторые противоположности и противоречия данной эпохи.
Что такое период эллинизма? Зачем мы его изучаем? И справедливо ли выходить за его традиционную позднюю границу, 30 год до н. э., чтобы исследовать его вместе с первыми 150 годами Римской империи как «долгий эллинизм»? Что касается его начала, смерть Александра Великого – безусловно, важный поворотный момент в истории древней Греции. Основание династий его преемниками – вероятно, наиболее заметная и наверняка наиболее своеобразная черта десятилетий, последовавших за его смертью. Земля была наполнена страданиями – возможно, не теми, что подразумевал еврейский автор Первой книги Маккавейской (религиозным и культурным угнетением иудеев), но, несомненно, муками, вызванными непрерывными войнами, несостоятельностью отдельных людей и общества в целом, а также гражданским противостоянием. Конечно, однобоко и неправильно было бы характеризовать эпоху эллинизма просто как век бедствий. Эта историческая эпоха – нечто большее, нежели просто сумма войн между преемниками Александра и основанными ими династиями, Римом, варварскими племенами, иноземными царями, городами и федерациями. Что еще заслуживает внимания в этих трех столетиях?
В повседневной речи мы говорим, что кто-то сделал колоссальную ошибку или стоически перенес превратности жизни. Мы можем упомянуть эпикурейские наслаждения, а в отпуске, за границей, – прельститься походом в музей. Кто-то в школе ненавидел евклидову геометрию, а кто-то ее любил. Найдя неожиданное решение проблемы, мы можем воскликнуть: «Эврика!» И даже если мы не понимаем их устройство, гидравлические насосы и цилиндры – часть нашей жизни. Общая черта слов колоссальный, стоический, эпикурейский, музей, евклидов, эврика состоит в том, что все они возникли в эпоху эллинизма. Философские школы эпикурейцев и стоиков сложились в конце IV века до н. э.; «Эврика!» («Нашел!») – воскликнул будто бы Архимед ок. 230 года до н. э., когда понял, погрузившись в ванну, что объем воды, вылившийся из нее, равен объему части тела, опущенной в воду; Евклид же был математиком первой трети III века до н. э., жившим в Александрии в годы правления Птолемея I – царя, основавшего Мусейон, «святилище муз», придворный образовательный центр. В Мусейоне математик и инженер Ктесибий использовал свои знания о силе воды, чтобы сконструировать первый орган (hydraulis), работавший под действием давления воды. Колосс – это огромная статуя бога солнца, возведенная в гавани Родоса в 280 году до н. э. и считавшаяся наряду с Фаросом – гигантским маяком в Александрии – одним из семи чудес света. Для того чтобы понять значение исторического периода, следует рассмотреть слова и выражения, которые он оставил грядущим эпохам.
Подобные научные, художественные, интеллектуальные и культурные достижения не должны, да и не могут изучаться вне их контекста. Александрийский Мусейон с его библиотекой и бесчисленные свершения работавших там ученых и исследователей были возможны лишь потому, что Александр основал названный в его честь город Александрию, а правившие эллинистическим Египтом цари, располагая огромными ресурсами, направляли их на увеличение знания. Переход культурного лидерства от греческих Афин к Египту и Азии стал частью процесса, начало которому положили греческие переселенцы, создавшие города на покоренных Александром землях. Колосс увековечил военную победу; строительство александрийского Фароса показало, насколько возросла роль мореплавания в Восточном Средиземноморье; становление стоической философии происходило в постоянной диалектической связи с политической жизнью и общественным развитием. Понять искусство и науку, философию и литературу, технологию и религию эпохи эллинизма невозможно, не зная историю социальных конфликтов, войн, политических экспериментов и нововведений в городах и царствах этого времени. Итак, для изучения периода эллинизма имеются достаточные основания, и еще больше их будет приведено ниже. Походы Александра – хороший отправной пункт. Но где остановиться?
Традиционно исследования эллинизма завершаются самоубийством Клеопатры в 30 году до н. э. и присоединением Египетского царства к Риму. Конечно, это важный переломный момент политической истории. Он отмечает конец последнего великого эллинистического царства и начало принципата – формы монархической власти, сложившейся при Августе и его преемниках. 30 год до н. э., однако, нельзя признать поворотным с точки зрения истории общества, экономики, религии и культуры. Тенденции, которые мы наблюдаем в эпоху эллинизма, сохранялись на протяжении двух столетий после гибели Клеопатры. Чтобы полностью их осознать, необходимо обратиться к источникам, составленным позднее этой даты. И напротив, мы не можем понять политические институты, общественную организацию, экономику, культуру и религию Греко-римского Востока в первые два столетия имперского периода, не принимая во внимание их эллинистические корни. Время от походов Александра на Восток и приблизительно до правления Марка Аврелия (161–180 гг.) следует изучать как единую историческую эпоху, для чего я и ввожу термин «долгий эллинизм». В этом примерно 500-летнем периоде можно вычленить несколько различных фаз, соответствующих делению этой книги на главы, однако общий ход развития был непрерывным.
Историческое повествование этой книги заканчивается смертью Адриана в 138 году н. э., хотя обстоятельства существования грекоязычных провинций при его преемнике Антонине Пии не изменились. Перемены начали происходить с началом войн Марка Аврелия против парфян в 161 году н. э. Я избрал правление Адриана последним эпизодом данной книги не потому, что он лучше известен широкому читателю, нежели его наследник, и не потому, что он укрепил границы Римской империи, положив конец великому наступлению, которое вел его предшественник Траян. Я выбрал его потому, что создание Панэллениона – совета, который, по крайней мере теоретически, включал все города греческого происхождения, – символически завершает цикл, начатый попытками объединения эллинов, предпринятыми Филиппом II Македонским и его сыном Александром. Поскольку единство греков или его отсутствие – одна из наиболее общих тем данной книги, целесообразно, чтобы рамки повествования задавали Панэллинский союз Филиппа II и Александра и Панэллинский совет Адриана.
Александр начал поход против Персидской державы в качестве предводителя греческого союза, целями которого были заявлены освобождение эллинских городов Малой Азии, находившихся под властью варваров, и месть персам за разрушение греческих святилищ в 480 году до н. э. Он так и не смог простить спартанцев, мощная держава которых не присоединилась к альянсу, что не позволило ему объявить себя лидером союза всех эллинов. После первой своей победы при Гранике Александр сделал подношение богине Афине в Афинах. В короткой посвятительной надписи он не преминул уязвить единственного врага, которого не смог победить в открытом сражении: «Александр, сын Филиппа, и все эллины, кроме лакедемонян, взяли от варваров, обитающих в Азии». Адриан не пытался преуспеть там, где потерпел неудачу Александр; его Панэллинский союз не имел ничего общего с военным альянсом последнего. Именно это различие между двумя разными версиями сплочения греков – в одном случае направленного против врага-варвара, в другом – объединяющего эллинов в рамках административной системы Римской империи, – делает правление Адриана подходящим заключительным аккордом данной книги.
Четыре с половиной столетия спустя после кампании Александра греческие города – теперь уже все греческие города – вновь оказались подчинены имперской власти: на этот раз – Рима. Родной город Александра Пелла стал римской колонией; названная в его честь Александрия Египетская продолжала быть главным портом Средиземноморья, но утратила свое значение центра политической власти, которое удерживала с III века до н. э. Несмотря на решительное утверждение римской политической власти почти над всеми землями, на которых проживало греческое и грекоязычное население, самобытное греческое самосознание, выделявшее эллинов среди прочих, не изменилось. Есть все основания изучать историю греков под властью Римской империи обособленно – в той же мере, в какой мы можем исследовать историю евреев, германцев, иберов, бриттов или любой другой включенной в ее состав этнической группы. Как известно, это «греческое» самосознание было гибким и податливым. Дальновидные греческие авторы даже могли объявлять римлян потомками греческого рода, если это помогало им примириться с римским господством; эллинизированные города Малой Азии могли войти в Панэллинский союз, сочинив доказательства того, что они были основаны греческими героями или колонистами; почти каждый, кто имел эллинское образование и был гражданином города, действительно или якобы основанного эллинами, мог считаться греком вне зависимости от того, носил ли он греческое, фракийское, иранское или латинское имя.
Интеллектуалы Афин, Эфеса или Александрии могли с презрением относиться к эллинизированному населению Малой Азии или Балкан, но в космополитичном мире Римской империи с его обширными сетями политических, экономических, культурных, социальных и религиозных связей «история греков» не может быть сведена к тем регионам, где греческие города и колонии имелись до завоеваний Александра; надо рассматривать и те области, где греки поселились в годы существования державы Александра и царств его преемников. Потому в географическом плане я придерживаюсь расширительного подхода к истории греков от Александра до Адриана. Главное внимание будет уделено областям, которые лучше всего представлены в использованных нами источниках и имели наибольшую концентрацию греческого населения, – материковой Греции, островам Эгейского моря, Малой Азии, Сирии, Киренаике и дельте Нила в Египте. Но как в историческом повествовании, так и в обзоре важных политических, социальных, религиозных и культурных процессов я стараюсь не забыть западных греков Сицилии и Южной Италии, греческие города вдоль западного и северного побережья Черного моря и эллинов Центральной Азии – Афганистана, Пакистана и Северной Индии.
Общими чертами «долгого эллинизма», также отличающими его от предыдущих эпох, являются важная роль монархии; явное стремление к захватнической политике, характерное как для эллинистических царей, так и для римского сената; тесная взаимосвязь политических процессов на Балканах, в Италии, Причерноморье, Малой Азии, Ближнем Востоке и Египте; повышение мобильности населения в этих областях; распространение городской жизни и культуры; развитие технологии и постепенно возникающая однородность языка, культуры, религии и институтов. Все эти явления не были столь масштабны до завоеваний Александра.
Поистине эта эпоха – эра космополитизма, какого никогда не достигал ни один предшествующий этап греческой истории. Многие феномены «долгого эллинизма» находят параллели в современном мире, и «современность» этой исторической эпохи делает ее еще более привлекательной как для историков, так и для внимательных наблюдателей наших дней и времен. Я кратко прокомментирую четыре из них: глобализацию, образование мегаполисов, появление новых религий и принципов государственного управления.
В силу взаимосвязанности обширных территорий Европы, Азии и Северной Африки эллинистический мир и Римская империя справедливо рассматриваются в качестве ранних примеров глобализации. Конечно, современный термин «глобализация» может применяться здесь лишь в кавычках. Во-первых, эллинистическая сеть коммуникаций покрывала не весь земной шар, а лишь то, что современники называли ойкуменой; во-вторых, многие тогда считали обитаемый мир не шаром, но диском, окруженным Океаном. Тем не менее широта взаимных связей в областях, известных грекам и римлянам, поражает. Завоевания Александра не создали долговечной империи, но породили огромную политическую сеть царств, владений полусамостоятельных династов и полисов (городов-государств), растянувшуюся от Адриатического моря до Афганистана и от Украины до Эфиопии. Эти государства имели сношения с Италией, греческими колониями в Южной Франции, Карфагеном в Северной Африке и империей Маурьев в Индии, образуя тем самым сеть, охватывавшую весь известный мир, за исключением Китая. Римские завоевания увеличили этот взаимосвязанный мир, прибавив к нему Центральную и Западную Европу, а также значительную часть Северной Африки. Уже в середине II века до н. э. государственный деятель и историк Полибий, рассуждая о ранних этапах экспансии Рима, полностью осознавал внутреннюю взаимосвязь всего Средиземноморья и ввел термин symploke («переплетение, сцепление»).
Крайне интересен вопрос о том, каким образом эти перемены повлияли на жизнь людей и на организацию и культуру чрезвычайно разнообразных сообществ. При поверхностном наблюдении заметно возрастание однородности различных сторон жизни. Греческий язык стал lingua franca эллинистических царств в Азии и Африке и остался таковым в восточных провинциях Рима; он часто использовался в Италии и западных провинциях, особенно среди интеллектуалов и иммигрантов с Востока. В отдаленных землях распространились греческие и римские правовые институты. Культура в большинстве своих проявлений – от облика городов до одежды, от мужских бород до женских причесок, от стиля произведений искусства до форм ламп, освещавших ночную жизнь, от риторических техник публичного выступления до способов развлечения – демонстрировала поразительный уровень единообразия, следуя за тенденциями, рождавшимися в главных политических и культурных центрах.
Называть, как это принято, данные процессы культурного сближения «эллинизацией» для эллинизма и «романизацией» – для Империи было бы неверно. Эти термины предполагают одностороннюю связь между центром и периферией, в то время как развитие культурного койне (общей формы выражения) в течение «долгого эллинизма» стало результатом более длительных и куда более сложных процессов. Главными действующими лицами были не только носители политической власти, но и пересекавшие границы бродячие артисты, ораторы и поэты, солдаты и рабы, маги и толкователи снов. Увеличение мобильности в полиэтнических царствах и Римской империи привело к культурному сближению и слиянию религиозных идей, известному как синкретизм. Следовательно, когда в этой книге я использую термины «эллинизация» или «эллинизированный», я подразумеваю лишь принятие греческого языка и письма негреческим населением, учитывая тот факт, что под налетом общего наречия буйно цвели местные обычаи и различные формы самосознания. Греко-латинские, греко-египетские, греко-еврейские, латинско-арамейские и другие надписи на двух или трех языках – зримое выражение неувядающей культурной сложности. Живой взаимообмен между греками, местным населением Азии и Египта и позднейшими переселенцами из Италии постоянно преобразовывал культуру. Негреческий элемент лучше всего различим в религиозных практиках и личных именах, но определенно он присутствовал в целом ряде феноменов, начиная с мифов, исторической памяти и представлений о загробной жизни и заканчивая общественными устоями, погребальными практиками, одеждой, приготовлением еды и способом обработки земли.
Естественно, культурное многообразие было наиболее выдающейся чертой «мегаполисов» этого периода. Такие города, как Александрия, Антиохия, Афины, Эфес, Фессалоники, Коринф и Пергам, насчитывавшие от 100 000 до 1 млн жителей, нельзя сравнивать с современными мегаполисами с населением 10 млн человек или более. Но современникам они казались огромными. В начале III века до н. э. поэт Феокрит описывает реакцию двух женщин, приехавших из Сиракуз в Александрию и прогуливающихся по улице во время фестиваля:
Боги, какая толпа! Ах, когда бы и как протесниться. Нам через весь этот ужас! Без счета – ну впрямь муравейник.
Крупные, имеющие разнородное население города наподобие Александрии ставили перед своими обитателями целый ряд проблем, известных и нам: безопасность, напряженность между людьми разного происхождения, чувства обезличенности и одиночества, желание принадлежать какой-либо группе. Чем более ослаблялось участие жителей в политической жизни их городов, тем сильнее ощущалась потребность компенсировать эту утрату участием в сообществах другого рода – религиозных, профессиональных или иных.
На некоторые из этих потребностей, совсем как и в нашем мире, отвечали «новые религии», обещавшие защиту при жизни и блаженство после смерти. В греческую среду вносились и приспосабливались к ней экзотические культы, предписывавшие своим ревнителям организовываться в добровольные ассоциации; доступ в них был одновременно и ограничен, так как требовал инициации, и свободен, ибо обычно они были открыты для всех независимо от происхождения, пола и социального статуса. Религиозные и иные добровольные ассоциации давали своим членам чувство сопричастности.
Несмотря на господствующее положение царств и крупных федеративных государств, главной ареной политической, общественной и религиозной жизни оставался полис. Ни в какой другой период греческой истории, даже во время Великой греческой колонизации VIII–VI веков до н. э., не основывалось столько новых городов, как в конце IV–III веке до н. э. Старые и новые полисы, а затем – римские колонии, создававшиеся в Греции, Малой Азии и на Ближнем Востоке с конца I до начала II века н. э., обладали определенным суверенитетом и широким самоуправлением. Но этот суверенитет урезался: сначала – вмешательством царей, после 146 года до н. э. – созданием римской провинциальной администрации, а затем – вездесущей фигурой римского императора. Хотя города сохранили ряд политических институтов, позволявших гражданам участвовать в принятии решений – таких как народное собрание, – они становились все более зависимы от вкладов богатых благотворителей. Это наряду с прямым вмешательством царей и римских властей в пользу олигархических кругов постепенно превратило города из умеренных демократий, в которых богатым приходилось договариваться о своей власти с гражданами, соперничать со своими конкурентами за должности и отчитываться перед народом, в олигархии, где политические права и власть зависели от имущественного ценза. Это противоречие между номинальным суверенитетом и участием народа в управлении, с одной стороны, и реальной властью – с другой, знакомое современным демократиям, привело к принятию элитами, а также и царями театрализованного поведения, целью которого был поиск баланса между показной любезностью и надлежащей дистанцией. Такое поведение похоже на современный популизм. Периодические бунты должников, неимущих, не столь привилегированных и дискриминируемых не приводили к реформам. Власть «знати» не ставилась под сомнение до тех пор, пока она старалась тратить часть своего богатства на то, что сегодня мы назвали бы «общественными расходами». Общественные отношения «долгого эллинизма» основывались на сложных формах обоюдности.
Без сомнения, столь злободневные явления покажутся современной аудитории наиболее поразительной чертой исторической эпохи, рассматриваемой в настоящей книге. древнего читателя увлекли бы две другие особенности, которые в эллинистический и имперский периоды имеются в изобилии: peripeteiai (внезапные перемены судьбы) и paradoxa (неожиданные события). «Долгий эллинизм» сталкивает нас с противоположностями и противоречиями: сохранение традиций и технологические революции вроде разработки антикитерского механизма – сложного устройства, показывавшего положение небесных тел и циклы Солнца и Луны; рационализм и суеверия, монархия и народовластие, маленький мирок полиса и огромная вселенная царств и империй, локальное и универсальное. Этот период создал культурный контекст становления христианства. И он дает пищу для размышлений внимательным наблюдателям современности. Надо надеяться, эти причины достаточны для того, чтобы углубиться в книгу.
