Край зовёт

Глава 1

Моя правая нога повисает над пропастью. Кажется, вот-вот я потеряю равновесие, бездна меня тут же проглотит и даже не поперхнётся. Ветер безжалостно терзает мои волосы. На голове теперь точно будет не пойми что. Да там и без ветряной укладки вечный хаос. Держусь одной рукой за поручень что есть силы. Для второй там уже просто нет свободного места. Пальцы вот-вот соскользнут.

– Эй, ты, дверь закрой за собой! Или выходи!

Хоть водила и не крикнул: «Эй, Вера!», но почему-то я не сомневаюсь, что орёт он на меня и высадить грозится именно меня. Пару сотен метров назад его что-то не беспокоила езда с полуоткрытой дверью и полуживой мной, висящей на нижней ступеньке. Я делаю невообразимые, изощрённые телодвижения и втискиваюсь-таки в душный, забитый влажными и скользкими людьми салон маршрутки. Нащупываю ручку и резким ударом двери по своей же спине вталкиваю себя ещё глубже внутрь. Всё, бездна осталась где-то в другом измерении. Но это не значит, что она мне больше не грозит.

С моей клаустрофобией такая езда – тот ещё экстремальный вид спорта, конечно. Какой «добрый» родственничек наградил меня такой феноменальной пунктуальностью? Точно не бабуля. А других я и не знаю. Как в мой геном затесался такой вот шальной ген? Лучше расшибусь, но ни за что не опоздаю. Кстати, только что реально были все шансы вывалиться из этой консервной банки и поцеловать асфальт. Зато руководство школы вписало бы моё имя золотыми буквами в какой-нибудь почётный список. «Вера Шацкая, которая пожертвовала собственной жизнью, чтобы не испортить статистику посещаемости и своевременного прихода на первый урок». Мда, ну и канцелярщина. Фу, терпеть не могу свою фамилию. Шипяще-цокающая какофония.

Мысли мои обычно такие громкие, что даже пушечная стрельба, наверно, не смогла бы их заглушить. Иногда мне кажется, что окружающие оборачиваются на звук, который они издают в моей голове. Почему мой внутренний голос именно такой, а не тихий, не вкрадчивый? Кто вообще настраивает его тембр и силу? С другой стороны, это здорово: уметь так громко думать. Потому что сейчас везде, абсолютно везде люди мусорят словами, мусорят звуками. И только если увеличить громкость собственных мыслей, тогда можно хоть как-то защититься от всего этого. Чтобы не превратиться в ходячее ведро для чужих словесно-звуковых отходов. Но вот именно сейчас я почему-то думаю гораздо тише. Почти шёпотом. Может, от стресса внутренняя громкость сама по себе уменьшается. Поэтому я гораздо лучше слышу то, что происходит рядом.

Левый глаз пока способен что-то видеть и различать вокруг. В отличие от правого, в который уткнулось чьё-то ухо. Ну что тут вообще можно разглядеть? Смешались в кучу кони, люди… Щёку и нос что-то назойливо щекочет. Сейчас чихну – и всё «содержимое» маршрутки разлетится ко всем чертям. Ха-ха. Я хочу убрать это что-то и хватаюсь за него рукой. Это прядь чьих-то фиолетовых волос. Блин, алё, мода на цветные волосы – прошлый век! Причём его первая половина. Примерно там же навсегда остались туфли с острыми носами. Не удивлюсь, если та, которая надумала так выкраситься, ещё и обладательница дырявого носа, или губы, или пупка.

– Толечка, ты думаешь, он больше не будет пытаться? Я так переживаю. Если что, я же ночами спать не буду. Не прощу себе.

– Ну, как фказать. Никаких гаантий никто тебе прямо щас не дафт. Время покавэт. Мы фделали фсё, фто от наф зафисит.

Толечка не переставая жуёт какую-то «фкуфняшку». Не очень аппетитно пахнущую, кстати.

– Знать бы ещё, что именно это самое время покажет, когда его выпишут из больницы… И сколько у Сашеньки осталось этого времени. Надеюсь, он будет жить долго. Но как мы можем быть уверены, как? Помнишь Артурчика? Маленького, худенького такого?

Наконец-то жующе-чавкающие звуки стихают, а потом и вовсе прекращаются. Толечка, доев свой уже второй, наверно, завтрак, удовлетворённо причмокивает. И после этого удостаивает ответа фиолетовласку.

– Светка, ну ты чего? Конечно, я помню Артурчика. Он сейчас живее и здоровее всех нас троих. И о больничке этой даже не вспоминает. Да, приходили мы к нему раз тыщу. И я, блин, в какую-то из этих тыщ пятниц подумал уже, что дело его – капут полный. Но в итоге что? В итоге у нас бодренький такой Артурчик. И даже без всяких таких мыслей.

А с ними ещё кто-то третий? Какие же отличительные особенности у этого персонажа? Выбритый затылок с татуировкой? Так-так-так. В мозгу вдруг начинают проступать отдельные пиксели: один за другим они то появляются, то исчезают – пытаются сложиться в какое-то изображение. Что-то мне показать. Скорее, о чём-то напомнить. Только я пока не вижу ясных очертаний, чётких деталей и не понимаю поэтому, о чём же именно.

– А вот откуда ты знаешь, что «без всяких таких мыслей»? Эх… Так хочется, чтобы у него и у всех остальных всё-всё было хорошооо, – снова чуть ли не завывает Светка противненьким таким, плаксивым голоском. Но с другой стороны, это ведь она от жалости к тому Артурчику, наверно. Что с ними всеми случилось вообще?

– Так, Светка, ты вообще кого сможешь спасти с таким настроем? Суперменша ты наша. Красно-синий костюм дома забыла сегодня, что ли?

Толик принимается заливисто гоготать. Так же смачно, как недавно жевал что-то бургероподобное. Светка тоже хихикает, но мне кажется, что её больше веселит гогот Толика, чем его шуточка про суперменшу.

– Ребята, мои очки! – раздаётся какой-то новый голос.

– Вадя, что, уронил? Стой, не двигайся, я сейчас попробую нагнуться и достать их.

Светка начинает суетиться, копошиться, и эта её возня вызывает недовольный гул вокруг. Я же молча и терпеливо сношу все её трепыхания, которые, конечно, тоже чувствую, ведь стою я почти вплотную к ней – просто мне почему-то становится жаль Вадю. Мне вспоминается беспомощность бабули, когда она теряет свои очки. Тогда мы вместе пускаемся в поисковый квест по самым таинственным и неизведанным закоулкам нашей квартиры. Если честно, у меня даже мелькает мысль самой попытаться найти Вадины очки. Но от мысли этой я тут же отмахиваюсь. Сами разберутся как-нибудь. Хотя почему бы и не…

– Вот они, Вадя, держи. Не долетели до пола – застряли между сумками. Спасибо переполненной маршрутке!

Несколько пассажиров усмехаются, услышав Светкин выдающийся перл. Так и представляю, с каким торжественно-сияющим лицом Светка вручает очки Ваде.

– Спасибо, Света, ты настоящий друг. Без очков я совсем беспомощный.

Ого. Вадя как будто услышал ту самую мысль о моей бабуле без очков. Всё-таки я и вправду слишком громко думаю, наверно. Вадя так складно говорит. Забавно. С какой-то взрослой убедительностью.

Светка, Толик и Вадя вдруг дружно замолкают. Вроде бы я должна теперь радоваться тому, что эта трескотня наконец-то стихла и не мешает мне больше думать о своём. Но мне, как ни странно, хочется, чтобы они продолжали. Самый любопытный «таракан» в моей голове жаждет подробностей об Артурчике, Сашеньке и, может быть, о ком-то ещё. И, кажется, если его этими подробностями не накормить, он начнёт шалить: ещё возьмёт и надоумит меня напрямик спросить у этих троих, чем таким они все занимаются. Ну уж нет, лучше я побрызгаю этого «тараканчика» дустом своего обычного снобизма. И забуду разговор, который меня вообще никаким боком не касается.

Блин, я знатный тормоз, конечно. Картинка из пикселей вдруг становится ярче, отдельные детали – чётче. И я понимаю, что я… знатный тормоз. Почему я раньше не вспомнила? Хотя иногда такое бывает: тысячу раз проходишь мимо чего-то или кого-то, но как будто этого не видишь. Но это только кажется, что не видишь. А тем временем эпифиз, он же – шишковидная железа, делает своё дело. Бабуля называет это третьим глазом на затылке, что уж совсем антинаучно. В общем, эта шишечка замечает всё, но картинку тебе сразу не показывает, чтобы не отвлекать от более важного. А в самый неожиданный или нужный момент мозг выдаёт тебе это изображение: как будто медленно на цветном принтере распечатывает. Вот как сейчас.

Я иногда прохожу пешком несколько остановок утром, если есть свободное время. И вот сейчас вспоминаю, что пару раз краем того самого затылочного «глаза» заметила, что у больницы стоит очень высокий парень в очках, а рядом с ним – низкий и полный. Прямо классика жанра: толстый и тонкий, как у школьного Чехова. Оба примерно моего возраста. Подробностей мой третий глаз не разглядел. Видимо, оба тех раза я каких-то двух случайных чуваков успешно забыла. Мало ли, кто, где и с кем стоит. Но сейчас… Хоть я сейчас не вижу, а только слышу Толика и Вадю, но по всем признакам они и есть те двое. Этот разговор про больницу, эпизод с очками Вади, жующий Толик. Только вот Светка в эту историю пока как-то не вписывается. Сейчас они все ведут себя прямо как неразлучники. Почему же у больницы ни разу не было Светки? Может, она стояла с ними, а я её просто не заметила? Хотя ей с её фиолетовыми волосами трудно оставаться незаметной. Мда, нестыковочка. Да и ничего удивительного. Что я знаю об этом обо всём? Картина всё ещё размытая – нечего себя обманывать и льстить себе, будто удалось кое-что разглядеть на ней. И зачем, если уж на то пошло, мне вообще что-то с чем-то стыковать? Шальной любопытный «таракан» в голове всё никак не уймётся. А я почему-то не тороплюсь его прихлопывать.

И вот это надоедливое насекомое снова резвится: превратившись вдруг в паука, начинает плести у меня в голове паутину неведомой истории без начала и конца. Чужой истории, к которой я не имею никакого отношения. Светка, Толик и Вадя навещают в больнице Сашку и Артурчика. И ещё каких-то «всех остальных». Когда они выздоравливают, этим троим башню сносит от радости. Но есть опасность, что кто-то из выздоровевших «будет снова пытаться». И эти попытки очень опечалят трио. Внимание, вопрос: что за массовая госпитализация, что за попытки и чем они опасны, как Светка и два её «телохранителя» с этим связаны? И почему, кстати, Толик что-то сказал о спасении? Ого, да вопрос-то уже не один. А узнать ответы мне, кажется, никогда не… Дверца маршрутки, на которую я опираюсь спиной, вдруг резко дёргается и куда-то улетает, а я – вслед за ней…