Дни одиночества

Глава 6

После случая с ящерицей мои и без того бессонные ночи стали сущим кошмаром. Кем я была, во что я превращаюсь? В восемнадцать я полагала себя талантливой юной девой, подающей большие надежды. В двадцать – начала работать. В двадцать два вышла замуж за Марио, и мы уехали из Италии. Поначалу мы жили в Канаде, затем в Испании, а потом в Греции. В двадцать восемь я родила Джанни; во время беременности я написала длинный неаполитанский рассказ, который год спустя охотно напечатали. В тридцать один у меня родилась Илария. А теперь, в свои тридцать восемь, я превратилась в ничто, я даже не могла вести себя как подобает. Я осталась без работы и мужа, сломленная и несчастная.

Пока дети были в школе, я то ложилась на диван, то вставала с него, то садилась, то включала телевизор. Однако не было такой программы, которая позволила бы мне забыться. Ночью я слонялась по дому и частенько заканчивала тем, что смотрела передачи, где женщины – по большей части женщины – страстно метались на постелях, как трясогузки на ветках. Они мерзко кривлялись на фоне номера телефона и титров, сулящих райские наслаждения. Или изгибались, томно постанывая приторными голосами. Глядя на них, я думала, что шлюха Марио точь‐в-точь такая же – мечта или кошмар дешевого порно, и именно об этом он втайне грезил все пятнадцать лет, прожитых в браке, а я так этого и не поняла. Поэтому сначала я злилась на себя, потом на него и в конце концов принималась плакать – будто эти теледивы, постоянно мнущие свои огромные груди, облизывающие собственные соски и корчащиеся от мнимого удовольствия, являли собой зрелище, грустное до слез.

Чтобы хоть как‐то успокоиться, я взяла за привычку писать до самого рассвета. Начала я с книги, которую вот уже много лет хотела довести до ума, но быстро отказалась от этой идеи. Ночь за ночью я сочиняла письма Марио, хотя и не знала его нового адреса. Я надеялась, что смогу их ему передать, и тешила себя мыслью, что однажды он их прочтет. Когда я писала, в доме стояла тишина – только Отто нервно бродил по квартире да в соседней комнате сонно дышали дети. В этих длинных письмах я старалась держаться рассудительного будничного тона. Я рассказывала ему, что хочу проанализировать наши отношения и мне нужна его помощь, чтобы понять, в чем моя ошибка. В семейной жизни полно противоречий, признавала я, именно поэтому мне необходимо докопаться до сути и разобраться, что пошло не так в нашем браке. Единственное, чего я от него требовала, – чтобы он меня выслушал и сказал, хочет ли помочь мне в этом самоанализе. То, что он не подает признаков жизни, – невыносимо, он не должен лишать меня возможности диалога, я имею право хотя бы на его внимание; и как у него только хватило духу оставить меня, раздавленную горем, в одиночестве изучать под микроскопом годы нашей совместной жизни… Неважно, писала я, кривя душой, вернется ли он ко мне и детям. Мне важно другое: понять. Почему он с такой легкостью выбросил на помойку пятнадцать лет чувств, чаяний и переживаний? Сколько лет моей жизни он отнял, разрушив все из‐за минутного каприза? Какое однобокое, несправедливое решение! Сдуть прочь наше прошлое, как севшее на руку надоедливое насекомое! Ведь это не только его, но и мое прошлое, и оно сейчас распадается на части. Я просила, умоляла помочь мне понять: имели ли все эти долгие годы хоть какое‐нибудь значение? И с какого момента началось разрушение? Или же все прошедшее было бесполезной тратой часов, месяцев, лет? Но что если во всем этом отыщется некий смысл, который поможет возродить былое чувство? Мне необходимо это знать, писала я. Только разобравшись во всем, я смогу излечиться и выстоять, пускай даже живя без него. А вот так, в полной растерянности, существуя наугад, я чахну и высыхаю. Я похожу на пустую ракушку на летнем взморье.

Когда ручка впивалась в отекшие пальцы, а глаза уже ничего не видели от слез, я подходила к окну. Я слушала то шум деревьев в парке, то гнетущую тишину ночи, слегка подсвеченной рядом уличных фонарей, сияющие венцы которых заслоняла листва. В эти долгие часы я была хранительницей горя, несущей свою вахту вместе с сонмом мертвых слов.