Дни одиночества

Глава 8

В один из таких дней я вдруг проснулась, как от укола иглы. Сначала я подумала, что пора бежать за детьми, и посмотрела на часы – было еще рано. Но тут до меня дошло, что звонит мобильный телефон. Я раздраженно ответила – теперь я со всеми разговаривала исключительно сварливым голосом. Это оказался Марио, и потому я сразу же сменила интонацию. Он сказал, что звонит на сотовый, потому что дозвониться на городской невозможно: он много раз пытался, но в трубке слышались только свист да далекие чужие разговоры. Меня растрогали сам звук его голоса, мягкий тон и то, что он вообще есть на белом свете. Прежде всего я сказала:

– Я не нарочно подложила осколок тебе в еду. Это вышло случайно – я просто разбила бутылку.

– Да брось, – ответил он, – это я вспылил не к месту.

Марио объяснил, что ему пришлось срочно уехать по работе (он был в Дании – поездка вышла интересной, но утомительной), и спросил, можно ли зайти вечером, чтобы повидать детей и забрать кое‐какие книги и, в первую очередь, рабочие записи.

– Конечно, – ответила я, – это же и твой дом.

Как только я положила трубку, идея поразить его шаткостью нашего положения и беспорядком в квартире перестала казаться мне такой уж привлекательной. Я на совесть убрала все комнаты, приняла душ, высушила волосы, а затем, не удовлетворенная результатом, снова вымыла голову. Тщательно накрасившись, я надела легкое летнее платье, которое мне подарил Марио и которое ему нравилось. Я привела в порядок руки и ноги… особенно ноги, потому что я стеснялась их, они казались мне какими‐то шершавыми. Я продумала каждую мелочь. Я даже заглянула в блокнот – и с досадой обнаружила, что у меня вот-вот начнутся месячные. Хорошо бы им задержаться!

Когда дети вернулись из школы, они раскрыли рты от удивления. Илария сказала:

– Какое все чистое, и ты тоже. Ты такая красивая!

Однако их радость быстро улетучилась. Они настолько привыкли к беспорядку, что возвращение к былому укладу обоих насторожило. Мне с трудом удалось уговорить их пойти в душ и вымыться, как перед праздником. Я сказала им:

– Вечером придет ваш отец – давайте сделаем так, чтобы он больше не уходил.

Илария объявила, словно бы угрожая:

– Я все ему расскажу про шишку.

– Да рассказывай, что хочешь.

Джанни спросил взволнованно:

– А можно я скажу ему, что после его ухода я все время делаю ошибки в домашке и мне ставят плохие отметки?

– Конечно, – поддержала его я, – вы можете рассказать ему абсолютно все. Расскажите, как он вам нужен, попросите его сделать выбор: вы или та новая женщина!

Ближе к вечеру я опять приняла душ и накрасилась; я все больше нервничала и только и делала, что кричала из ванной на детей, которые носились по квартире и разбрасывали повсюду свои вещи. Чувствуя себя препаршиво, я думала: господи, весь подбородок и лоб в прыщах – ну почему мне вечно не везет?

Тут мне пришло в голову надеть сережки, принадлежавшие еще бабушке Марио, – она ими очень дорожила, да и его мать проносила их всю свою жизнь.

Это была очень ценная вещь; за пятнадцать лет муж позволил мне надеть их один-единственный раз – на свадьбу его брата, но даже тогда решение далось ему с превеликим трудом. Он относился к серьгам так ревностно не потому, что опасался, что я их потеряю или их украдут, и не потому, что был жаден. Я думаю, он боялся, увидев на мне это украшение, утратить некие свои детские или подростковые фантазии и воспоминания.

И я решила раз и навсегда дать ему понять, что я и есть воплощение его фантазий. Я взглянула на себя в зеркало: несмотря на синяки под глазами и желтоватый цвет лица – тут даже тональный крем оказался бессилен, – я все еще была красива, точнее сказать, очень хотела быть красивой любой ценой. Мне недоставало лишь уверенности. Моя кожа не потеряла упругости. Я не выглядела на свои тридцать восемь. Если я сумею скрыть от себя самой, что из меня высосали все соки, подобно тому как на операционном столе из человека откачивают кровь, слюну и слизь, возможно, мне удастся обмануть и Марио.

Внезапно у меня резко испортилось самочувствие. Веки отяжелели, поясница заныла, к глазам подступили слезы. Заглянув в трусы, я увидела на них пятна крови. Я так громко выругалась на своем родном диалекте, что испугалась, как бы меня не услышали дети. Я снова приняла душ и переоделась. Наконец в дверь позвонили.

Это меня взбесило: хозяин повел себя как чужак, решил не пользоваться своими ключами – вероятно, хотел подчеркнуть, что явился сюда как гость. Первым, радостно лая и свесив набок язык, к входной двери огромными прыжками кинулся Отто. За ним поспешал Джанни; он открыл дверь и застыл на пороге. За спиной брата, хихикая и блестя глазами, пряталась Илария. Я же осталась стоять в коридоре, неподалеку от кухни.

Марио вошел, нагруженный пакетами. Я не видела его ровно тридцать четыре дня. Он казался помолодевшим, ухоженным, даже отдохнувшим. У меня так сильно свело желудок, что я едва не потеряла сознание. Ничто в его облике не говорило о том, что ему нас не хватает. В то время как я несла на себе – я это поняла по его испуганному взгляду – все тяготы расставания, он не мог скрыть своего довольства жизнью, а быть может, и счастья.

– Дети, оставьте папу в покое, – сказала я притворно веселым голосом, когда Джанни и Илария, распаковав подарки, принялись вешаться ему на шею, целовать его и соперничать друг с другом за отцовское внимание. Но меня никто не послушался. Раздраженная, я стояла в углу, пока Илария примеряла платье, подаренное Марио, а Джанни играл в коридоре с радиоуправляемой машинкой, за которой с лаем носился Отто. Постепенно я дошла до той точки кипения, когда бурлящая вода выливается на конфорку из огромной кастрюли. Я терпеливо ждала, пока дочка красочно расписывала свою шишку и мои прегрешения – а Марио целовал ее в лоб и уверял, что это пустяки; пока Джанни во всех подробностях рассказывал о сложностях с учебой и громко зачитывал свою работу, забракованную учительницей, – а отец нахваливал его и успокаивал. Настоящая семейная идиллия! Наконец мое терпение лопнуло, я силком затолкала ребят в детскую и захлопнула за ними дверь, пригрозив, что накажу их, если они посмеют высунуть оттуда нос. Попыталась было придать своему голосу чарующие нотки, с треском эту попытку провалила и громко закричала:

– Вот оно, значит, как?! Ну что, хорошо развлекся в Дании? Любовницу‐то с собой прихватил?

Он покачал головой, выпятил губы и приглушенным голосом ответил:

– Если не прекратишь, я заберу свои вещи и сейчас же уйду.

– Я просто спросила, как ты съездил. Что, уж и спросить нельзя?

– Не таким тоном.

– Да? А какой у меня тон? Каким тоном я должна с тобой разговаривать?

– Да нормальным тоном.

– А ты нормально со мной поступил?

– Я влюбился.

– Правда? Я тоже. Много лет назад. В тебя. Но ты унизил меня и продолжаешь унижать.

Марио потупился; он выглядел по‐настоящему расстроенным, и это меня тронуло. В моем голосе появилась нежность – тут уж я ничего не могла с собой поделать. Я сказала, что понимаю его положение, понимаю, что он запутался; но и я – мямлила я, делая длинные паузы, – когда пыталась привести мысли в порядок, пыталась понять его и терпеливо переждать, пока утихнет буря, тоже иногда терялась, тоже иногда опускала руки. И, в качестве знака своей доброй воли, я достала из кухонного ящика связку писем и торжественно вручила ему.

– Посмотри, какой труд! – сказала я. – Здесь изложены мои доводы и стремление понять твои. Прочти.

– Сейчас?

– Почему бы и нет?

Он неохотно развернул первое письмо и пробежал глазами несколько строчек, а затем взглянул на меня:

– Я прочту их дома.

– Дома? Это еще где?

– Ольга, перестань! Дай мне время, прошу тебя, не думай, что мне легко…

– Уж не труднее, чем мне.

– Ты не права. Я будто проваливаюсь в пропасть. Меня пугают часы, минуты…

Если честно, не помню, что именно он говорил. Кажется, он сказал, что когда люди живут вместе и спят в одной кровати, тело партнера превращается в часы, в “счетчик”, да, вот какое выражение он употребил, “счетчик, который торопливо отмеряет жизнь, создавая ощущение тревоги”. Мне показалось, что он хотел сказать что‐то еще, однако и того, что я уже услышала, хватило с избытком. Нарочито, подчеркнуто вульгарно – он было попробовал возразить против такого тона, но быстро умолк – я прошипела:

– Так ты хочешь сказать, что боялся меня? Рядом со мной чувствовал себя стариком? Смерть себе отмерял по моей заднице – раньше, мол, она была крепкой, а вот теперь?.. Ты это хотел сказать?

– Там дети…

– Дети там, дети сям… А где я? Где мое место? Я хочу знать! Если ты живешь с ощущением тревоги, то с чем живу я? Читай, читай эти письма! Я все никак не могу их закончить! Не могу понять, что с нами произошло!

Он с отвращением посмотрел на листки.

– Будешь думать только об этом – никогда и не поймешь.

– Да? А как я могу думать о чем‐то другом?

– Тебе нужно отвлечься.

У меня опять резко свело живот, мне до ужаса захотелось узнать, ревнует ли он меня? Влечет ли его еще мое тело? Смирится ли он, если у меня появится другой?

– А я и так отвлекаюсь. – Я постаралась, чтобы в моем голосе прозвучало самодовольство. – Я вовсе не зациклена на одном только ожидании. Я пишу, стараюсь понять, размышляю. Но делаю я это ради себя и детей, а не чтобы доставить тебе удовольствие. Еще чего! Ты вообще по сторонам‐то посмотрел? Заметил, как нам хорошо втроем? А меня заметил?

Подав вперед грудь и качнув серьгами, я насмешливо продемонстрировала мужу сначала один, а потом второй свой профиль.

– Ты выглядишь хорошо, – неуверенно произнес он.

– Не просто хорошо, а чертовски хорошо! Да вон хоть у нашего соседа Каррано спроси!

– У этого шута горохового?

– Он музыкант.

– Ты с ним встречаешься? – неохотно поинтересовался Марио.

Подавив всхлип, я засмеялась.

– Да, я с ним встречаюсь. Встречаюсь, как и ты со своей любовницей.

– Но почему именно с ним? Такой неприятный тип!

– Мне с ним трахаться, не тебе!

Крепко растерев себе лицо ладонями, он глухо пробормотал:

– Ты делаешь это и при детях?

Я улыбнулась.

– Трахаюсь?

– Нет, так выражаешься.

И тут я слетела с катушек и заорала:

– Выражаюсь?! Я выражаюсь?! Да пошел ты в жопу со своей вежливостью! Ты меня унизил, ты меня растоптал, а я должна выражаться, как примерная жена? Ну ты и мудак! Какими словами назвать то, что ты сделал и продолжаешь делать со мной? Какими словами назвать то, чем ты занимаешься со своей девкой? Ну же, давай! Ты лижешь ей щелку? Трахаешь в задницу? Вытворяешь то, чего не позволял себе со мной? Говори! Потому что я все равно вас вижу. Вижу вот этими самыми глазами все, что вы делаете вместе, я видела это сотни тысяч раз днем и ночью, во сне и наяву! Но оказывается, чтобы не задеть чувства синьора и его детей, я должна выражаться литературно! Должна быть изысканной! Элегантной! А ну вали отсюда! Выметайся, говнюк!

Он быстро вскочил, вбежал в свой кабинет, сунул в сумку книги и тетради, задержался ненадолго у компьютера, достал из стола коробку с дискетами и еще какие‐то вещи…

Я, набрав в грудь побольше воздуха, ринулась за ним. В голове у меня теснилась уйма возражений. Мне хотелось закричать: не смей ничего трогать; ты работал над всем этим вместе со мной – я заботилась о тебе, ходила по магазинам, готовила, убирала, это все принадлежит и мне тоже, оставь все тут! Но я испугалась – и того, что уже было сказано, и того, что я только собиралась сказать. Мне стало страшно: вдруг он меня возненавидит и на самом деле уйдет навсегда?

– Марио, прости, пожалуйста, иди сюда, давай поговорим… Марио! Я просто слегка нервничаю…

Оттолкнув меня, он подошел к двери, открыл ее и сказал:

– Мне пора. Но я еще приду, будь уверена. Приду ради детей.

Уже на пороге он внезапно приостановился и добавил:

– Не надевай больше эти серьги. Они тебе не подходят.

А затем исчез, даже не закрыв за собой дверь.

Я с силой ее захлопнула, но она была настолько старой и расшатанной, что, ударившись о косяк, открылась снова. Тогда я навалилась на нее всем телом и нажимала до тех пор, пока не щелкнул замок. Потом, в сопровождении встревоженного пса, я выскочила на балкон. Я подождала, пока Марио выйдет во двор, и отчаянно завопила:

– Скажи хотя бы, где ты живешь, или оставь свой номер телефона! Как мне тебя найти, если дети заболеют…

Он даже не оглянулся. Вне себя от гнева, я исходила криком:

– Скажи, как зовут твою шлюху! Она хоть красивая? Сколько ей лет?

Марио сел в машину и завел мотор. Автомобиль скрылся под сенью дворовых деревьев, затем появился, чтобы исчезнуть снова.

– Мама, – позвал меня Джанни.