Дорогой Эван Хансен

Глава 4

Моя нога – газонокосилка. Пинаю ею клок травы, вылезший на тротуар рядом с автобусной остановкой. Девятиклассники смотрят на это с беспокойством и удивлением. Я хорошо распознаю беспокойство и удивление, если они встречаются на моем пути. Ребятки могут взять себе в голову, что я ненавижу траву. Ничуть не бывало. Просто лекарство на меня этим утром не действует. Я не могу утихомириться. Мне предстоит расстрел перед строем, и я ничего не могу с этим поделать.

Я умолял маму разрешить мне остаться дома, не ходить в школу, но для того, чтобы доказать медсестре, будто ты болен, требуется немалая убедительность, а таковой у меня нет. А дело-то в том, что я действительно чувствую себя больным. Ночью я постоянно смотрел на будильник: 1:11, 2:47, 3:26. Когда же утром он наконец прозвенел, мне показалось, что я только что заснул.

Доктор Шерман мне не помог. Дело кончилось тем, что вчера после школы я поехал на сессию на автобусе. Напечатал предварительно новое письмо – жизнеутверждающее и безобидное, и смотрел, как доктор Шерман молча читает его на моем компьютере.

Я честно старался. Напустил туману в рассуждения о некоей проблеме, с которой пытаюсь справиться.

– Кто-то кое-что у меня забрал, – сказал я доктору Шерману, – кое-что личное, и меня беспокоит, что произойдет, если я не смогу это вернуть.

– Давай представим, что может случиться, – ответил доктор Шерман. – Если ты не получишь свою вещь обратно, то чем это может закончиться в худшем случае?

Настоящий ответ: Коннор выложит мое письмо в интернет, его увидит вся школа, в том числе Зо, и все узнают, что я пишу чрезвычайно искренние письма самому себе, а это странно и стремно, и мои дни, которые и раньше были нелегкими, превратятся в нескончаемый кошмар, и я буду чувствовать себя еще более одиноким и ничтожным, чем прежде, а я не думал, что такое возможно, когда вчера впервые пошел в выпускной класс.

Ответ, который я даю доктору Шерману:

– Не знаю.

Пока, похоже, самое плохое не произошло. Еще не произошло. В интернете нет моего письма. Я набрал свое имя и не увидел ничего нового. Письмо никто не обсуждает.

Последний пост Джареда Клайнмана: НАПЕРДЕЛ ПОД ОДЕЯЛО.

Алана Бек написала: В АФРИКЕ И АЗИИ ДЕТИ ПРОХОДЯТ В СРЕДНЕМ 3,7 МИЛИ, ЧТОБЫ НАБРАТЬ ВОДЫ.

Рокс лайкнул фото модели в купальнике и подписался на страницу хлопьев для завтрака.

На ум приходит другая еда: картофельное пюре. В прошлом году за ланчем подрались Рита Мартинез и Беки Уилсон. Никто не знает, что послужило тому причиной, но все помнят, что Рита крикнула Беки прежде, чем прыгнула на нее: Я засуну это пюре тебе в… Рита проглотила последнее слово, так что осталось неясно, имела она в виду переднюю дверь Беки или заднюю, но какая разница? Дело пошло. Люди стали посылать картофельное пюре Беки домой. За обедом делали вид, что производят с ним разные неприличные действия. В нашей школе если ты хочешь, чтобы кто-то поумерил пыл, то просто говори «картофельное пюре». Или можно использовать эмоджи с облаком, которое на него похоже. Письмо, украденное у меня Коннором, – это мое картофельное пюре. О нем никогда не забудут, если дело выйдет наружу. Оно станет преследовать меня всегда и везде.

Из-за угла появляется автобус. Даю ноге отдохнуть и задаюсь вопросом, а не слишком ли наивно и примитивно мое представление о том, что может случиться в худшем случае. Что если Коннор предпочел пойти более старомодным путем? Например, он мог распечатать бумажные копии моего письма и положить каждому в шкафчик. Или сейчас он уже у школьных дверей и лично вручает их входящим в школу ученикам. Это имеет свой смысл. Он считает, мое письмо доказывает, будто он сумасшедший, и в отместку сделает так, что всем станет ясно: в действительности безумен тот, кто пишет письма самому себе. Вот этот парень: Эван Хансен.

Сажусь в автобус, не понимая, откуда раздается урчание: из мотора или из моего живота. Никаких фанфар, когда я иду к своему месту. Парень в ряду напротив лежит и храпит. Автобус трогается. Десять минут до моей казни.

А может, меньше. Слышу смех и отрываю глаза от телефона. Мальчишка, сидящий на два ряда впереди меня, лопается от смеха. Он наклоняется через проход и показывает свой телефон приятелю. Тот берет его.

– Да ладно, – говорит он другу. Теперь они оба хохочут.

Вот оно: худшее, что могло произойти. Коннор, должно быть, приурочил атаку на меня к тому моменту, когда я буду на пути в школу. Он действительно безумный гений. В любую секунду эти парни могут обернуться и начать пялиться на самого несчастного лузера на свете.

Закрываю глаза, готовый открыть их, когда придет время кошмара, но, осмелившись наконец посмотреть, что происходит, вижу следующее: приятель возвращает телефон первому парню, и в автобусе вновь повисает тишина.

Позже, когда я выхожу из него, то обнаруживаю, что никто не раздает копии письма. Никаких флайеров, с которых смотрит мое лицо. И все же, шагая по асфальтовой дорожке к школе и входя в металлические двери, я задыхаюсь. Какая страшная неожиданность поджидает меня за ними?

* * *

Английский: никаких трагедий. Матан: без проблем. Химия: без взрывов.

На ланч я отправляюсь в целости и сохранности. Вы думаете, я расслабился, но нет, ожидание убивает меня. Я хотел бы, чтобы все страшное уже случилось.

Моя первая стычка с Коннором произошла в столовой. Окончательная расправа со мной здесь же придаст нашей саге подобающую симметрию. Кроме того, истинному шоумену нужна большая и голодная аудитория.

И тут возникает вопрос: почему я здесь? И ответ на это всего один: я не знаю. Всегда есть выбор: дерись или убегай, но я, как обычно, застрял где-то посередине и бездействую. Остаюсь на месте, готовый к избиению.

Пробираюсь вдоль дальней стены, выискивая столик побезопаснее, но в основном ищу глазами Коннора. Его нигде не видно. Сажусь и ем. По крайней мере, пытаюсь. Мои зубы впиваются в маленькую морковку, и раздающийся при этом звук отдается эхом у меня в голове, будто выстрел. Глотаю кусок морковки, и тут кое-что приходит мне в голову. Что-то пугающее. Сегодня я не видел не только Коннора, но и Зо.

В отсутствии Коннора, собственно, нет ничего необычного. Но как расценить то, что в школе нет и Зо? Вряд ли Мерфи устроили себе семейные каникулы посреди первой недели учебы. И вообще, не похоже, что Зо слишком уж ладит с Коннором, и она не стала бы прогуливать вместе с ним. И, кроме того, я не могу припомнить, когда Зо в последний раз пропускала школу, а я, да, всегда обращаю на это внимание. Некоторые пьют энергетические напитки или кофе, но для меня несколько взглядов на Зо – заряд, необходимый мне каждый день. Обычно я принимаю дозу, по крайней мере, дважды: одну перед занятиями (ее шкафчик вниз по коридору от моего), а затем за ланчем. Мне бы хотелось, чтобы ее отсутствие было простым совпадением. В другой какой день я бы так и решил. Но не после вчерашнего. Отсутствие в школе Коннора и Зо именно сегодня должно что-то да значить, и хотя я не законченный нарциссист, у меня возникает ужасное чувство, будто это имеет ко мне прямое отношение.

Надеюсь, я не прав. Может, они оба в школе, просто еще не попались мне на глаза. А может, подхватили грипп, и в этом причина их отсутствия. За несколько столиков от меня Джаред одновременно ест и смотрит в компьютер. Хлопаю его по плечу.

– Что? – спрашивает он, не поднимая глаз.

– Можно с тобой поговорить?

– Лучше не надо.

Понял, но мне не к кому больше обратиться, а дело – серьезное.

– Ты видел сегодня Коннора Мерфи? Или Зо Мерфи?

– Так-так-так. Я видел, как ты вчера говорил с Зо. Наконец решил подкатиться к ней, а?

– Нет, дело не в этом.

– Тебе нужна помощь в том, чтобы узнать, где расположена вагина? – ехидничает Джаред. – Для этого наверняка существует специальное приложение.

И хохочет над собственной шуткой. Он так и не посмотрел на меня. Полагаю, настоящей вагины он тоже еще не видел. Оглядываю столовую, выискивая своего врага или его гораздо более симпатичную сестру. Трудно сказать. Они могут быть где-нибудь здесь. Вновь обращаюсь к Джареду:

– Я просто интересуюсь, видел ли ты ее.

– Нет, не видел, – отвечает Джаред. – Но я, конечно же, скажу ей, что ты ее ищешь.

– Нет, пожалуйста, не надо.

Он наконец поднимает голову.

– Считай, что это уже сделано. Не благодари.

Когда я отхожу от него, он спрашивает:

– Какой такой «ор»?

– Прошу прощения?

Он показывает на мой гипс. Я специально надел майку с длинными рукавами, хотя за окном – градусов тридцать. Видны только две последние буквы имени Коннора – О и Р. Его подпись заняла столько места, что я не смог спрятать ее целиком.

– Ор смерти, – отвечаю я. – Крик смерти. – Не знаю, с какой стати я брякнул такое, но эти слова кажутся правдой не только сегодня, но и всегда.

* * *

В спортивном зале мой гипс оказывается целиком на виду. Сегодня оценивают наше физическое состояние, что делается в начале каждого учебного года и в конце. Эти дни в школе мои самые нелюбимые.

Мисс Бортел выстраивает нас в ряд на баскетбольной площадке. Мэгги Уэнделл, капитан девчачьей команды по соккеру, выполняет все нужные упражнения, а мисс Бортел инструктирует ее.

Смотрю на свою руку. И как, интересно, я буду подтягиваться? У меня едва получается это с двумя здоровыми руками. А с гипсом тем более ничего не выйдет. То же самое с отжиманием. Похоже, мне не придется делать ничего такого. Наконец-то гипс обнаруживает свою положительную сторону.

Мисс Бортел завершает вступительную речь, я подхожу к ней и показываю на гипс. Ей явно неприятно смотреть на меня, словно то, что она просто стоит рядом с моим мягким, ущербным телом, может оказать пагубное влияние на ее мускулы. Должен признать, что мисс Бортел в отличной физической форме, особенно для своего возраста – она, вероятно, старше моей мамы. Но все же немного несправедливо, что она судит меня, не зная точно, как я сломал руку. А что если я свалился с крыши, когда строил приют для бездомных? Или же дрался с каким-нибудь расистом.

Мисс Бортел спрашивает:

– У тебя есть справка об этом? – Об этом.

– Справка? – не понимаю я.

– Справка от врача.

– Думаю, мама послала ее по электронной почте в дирекцию.

Она бормочет что-то невнятное. Но, вздохнув, отправляет меня на трибуны. Несколько ребят схожего с моим телосложения наблюдают за происходящим с завистью.

У меня получилось увернуться от пули, но настоящий стрелок все еще не прибыл. О'кей, наверное, мне не следует шутить на тему стрелков или даже думать о них, но как это сделать? Мы проходим специальные учения на случай, если подобный тип действительно появится в школе. Согласно статистике, обычно это не аутсайдер, а один из учеников. Иногда я представляю, кто из нас войдет в дверь. Это делается методом исключения. Прежде, когда я перебирал кандидатуры, то, должен признаться, порой останавливался на Конноре Мерфи.

Честно говоря, я не считаю, будто он на такое способен. На самом-то деле – он не жестокий парень. Правда, он ударил меня вчера за ланчем, но это было просто недоразумение, как и в случае с моим письмом. Но опять же, люди всегда думают о чем-то чудовищном до того, как оно случится. А потом говорят: О, у меня было такое предчувствие. Откуда мне знать, на что способен другой человек? Я до сих пор понятия не имею, на что способен я. И часто удивляю сам себя.

В девятом классе мы с Коннором учились вместе. Помню, он много плакал. И я не знал почему. Но не удивлялся, когда он начинал это дело. Все это было давным-давно, и Коннор изменился. Может, следует отыскать его и поговорить с ним. Он непредсказуем, но не невменяем. Я так считаю. Если я объясню, что это за письмо, вдруг он согласится оставить все в тайне.

Смотрю на часы за баскетбольной корзиной. Школьный день практически подошел к концу, а самое худшее – еще впереди. Но, может, на этот раз я действительно должен внять совету доктора Шермана и выбрать оптимизм. Коннор мог сунуть мое письмо в мусорку сразу, как прочитал его. Почему я вообще считаю, будто ему есть до меня дело? Существует вероятность, что он где-то курит траву и совсем забыл о моем существовании.

И это звучит очень славно. Только вот не объясняет одну вещь: где Зо?

Очевидно (возможно), дело было так: Коннор показал ей письмо и убедил ее, что я – гадкий сталкер, и они поехали в суд, чтобы запретить мне подходить к ней ближе, чем на определенное расстояние. Они думают, я представляю угрозу. Я! Смех, да и только.

Если все обстоит иначе, то все равно ситуация не сулит ничего хорошего. Когда звенит последний звонок, я игнорирую автобус и иду домой пешком, пытаясь прогнать из головы все ужасы. И не помню, как добираюсь до дома.

* * *

Следующий день проходит почти так же, но хуже в том отношении, что мои страхи накапливаются. Коннора Мерфи по-прежнему нигде не видно. Иногда мне кажется, что он все же явится в школу и уничтожит меня своим безразличием, а в другие моменты я проникаюсь уверенностью в том, что сам раздул историю с письмом до немыслимых размеров. Весь день то наступает конец света, то жизнь продолжается.

Я снова дома, и ни один из моих привычных способов бегства от реальности не работает. Обычно я смотрю множество фильмов. В идеале документальных – об одиночках, маргиналах, первооткрывателях. Подайте мне культовых персонажей, загадочных исторических деятелей, почивших музыкантов. Мне нужны люди с редкими заболеваниями и необычными способностями. Я хочу смотреть на человека, которого не понимали при жизни и осознали, что он был гением, лишь по прошествии какого-то времени. Один из моих любимых документальных фильмов посвящен няне по имени Вивиан Майер: она была величайшей фотохудожницей, но узнали об этом только после ее смерти.

Сегодня я попытался посмотреть кино об Эдварде Сноудене, сделавшем служебное разоблачение, из-за чего ему пришлось покинуть Соединенные Штаты и попросить политического убежища за рубежом. Но я смотрел на этого парня, живущего в постоянном страхе, и мне становилось хуже.

Если бы только я мог с кем-нибудь поговорить. Я пребывал наедине со своими мыслями уже целых два дня. От доктора Шермана не дождешься ничего хорошего, и даже если бы мама вдруг оказалась дома, я не стал бы доверяться ей. Я мысленно прошелся по (очень короткому) списку людей, к которым мог бы обратиться в случае необходимости. И остановился на одном только имени. Джаред Клайнман может смеяться над Холокостом, но его положительная сторона заключается в том, что тебе, по крайней мере, не приходится гадать о его чувствах. Мне не повредит доза его нефильтрованной честности. Я написал ему и объяснил, что произошло у нас с Коннором.

Письмо самому себе?

Что за дерьмо?

Имеет отношение к сексу?

Никакого секса.

Это было домашнее задание.

По какому предмету?

По дополнительному.

А я-то тут при чем?

Я не знаю, с кем еще поговорить.

Ты – мой единственный друг семьи.

О боже.

Не знаю, что делать.

Он украл мое письмо

И два дня не появляется в школе.

Это дурное предзнаменование для тебя.

И Зо тоже.

???

Что он собирается сделать с письмом?

Кто его знает?

Коннор – совершенно безбашенный.

Помнишь второй класс?

Он швырнул принтер в миссис Г.

Потому что его не поставили первым в шеренге.

Я забыл об этом.

Не хочу, чтобы он показывал

кому-нибудь письмо.

Думаешь, покажет?

Он разрушит твою жизнь с его помощью.

Я бы обязательно это сделал.

Да, если подумать, я, наверно, все-таки предпочитаю фильтрованную честность.

Перед тем как Коннор прочитал мое письмо, у нас с ним был вполне корректный разговор. Казалось, он огорчен тем, что толкнул меня днем раньше. Я хочу сказать, он не обязан был подходить ко мне и отдавать письмо. Или писать свое имя на гипсе. Все было в общем-то классно.

На экране появляется фотография, присланная Джаредом: роскошная, тощая, как бритва, девица прислонилась к кирпичной стене, на один глаз падают растрепанные ветром волосы, она вызывающе смотрит прямо в объектив.

Кто это?

Израильская цыпочка, о которой я тебе говорил.

Я с ней замутил.

Единственный раз я видел, чтобы девушка так придерживала край юбки, на рекламе одежды. Он, должно быть, взял это фото из какого-то каталога или еще откуда.

Красивая. Почти как модель.

Да, она подрабатывает моделью.

Определенно лучше, чем все лето

тусоваться с деревьями.

Кому придет в голову быть лесником?

Стажером лесника.

Еще хуже.

Мне предложила это школьный психолог. Ну, мы с ней в прошлом году разрабатывали план моего поступления в колледж, и она дала мне список летних занятий, которые будут хорошо смотреться в заявлении. И вообще, стажер лесника – это, как я решил, единственное подходящее для меня дело.

Когда я рассказал об этом доктору Шерману, он отреагировал не так, как я надеялся. Его обеспокоило, что я возьмусь за старое – буду убегать от мира вместо того, чтобы вливаться в него. Я признался, что одна из причин, по которой я остановился на таком занятии, – возможность быть наедине с природой. В итоге оказалось, работа заключается не только в этом, но доктор Шерман был прав. Лето вне моей обычной жизни способствовало стрессовому состоянию, наступившему, когда мне пришлось вернуться к ней. К середине августа я начал впадать в панику из-за того, что лето кончается и близится новый учебный год.

Я понял также, что если я избегаю людей, то моя тревога не становится слабее. В лесу мне опять-таки приходилось жить с самим собой.

Захлопываю ноутбук и снова вижу имя Коннора на гипсе. Он издевается надо мной издалека. Пытаюсь соскрести буквы с гипса ногтями. Совершенно бесполезное занятие.

Подхожу к окну. На улице совсем темно. Большей частью я всегда предпочитаю дню ночь. Ночью хорошо укрыться у себя в доме. Днем же люди ожидают, что ты выберешься из него и будешь слоняться по разным местам. Тебя также может расстраивать то, что ты столько времени проводишь в помещении.

Но сейчас, когда я смотрю в темноту, мне неспокойно. Я замечаю какие-то непонятные очертания. Что это?

То, что я поначалу принял за куст, теперь напоминает фигуру. Она просто стоит и вроде как смотрит через окно прямо на меня. Выключаю лампу, чтобы разглядеть ее получше, но когда с колотящимся сердцем снова поворачиваюсь к окну, фигуры, если я видел именно ее, там больше нет. Совершенно исчезла из виду.