Жемчужина Востока

Глава XXVIII. Последнее свидание

Даже Домициан уже устал разыскивать и преследовать несчастную Жемчужину Востока, только Халев продолжал так же страстно и неутомимо свои поиски. Если Мириам осталась в Риме, полагал он, то она будет хоть изредка посещать своих друзей Галла и Юлию. Дом их денно и нощно сторожили нанятые им шпионы, выслеживающие всех входящих и выходящих, но напрасно. Юлия и Мириам виделись только в катакомбах, в часы молитв, а туда Халев и его соглядатаи не могли проникнуть. Когда Галл и его жена покинули Рим и временно переселились в Остию, ожидая отплытия «Луны», Халев последовал за ними, но, убедившись, что Мириам нету там и следа, вернулся снова в Рим. Он совершенно случайно открыл ее убежище.

Выбирая для себя художественной работы светильник у одного из лучших торговцев, Халев случайно наткнулся на вещь необычайной красоты: этот светильник представлял собой две сплетенные финиковые пальмы, вершины которых расходились. В этой вещи Халев смутно чувствовал нечто родное и знакомое. Неизвестный мастер изобразил у подножия пальм большой плоский камень. И тут же протекала вода. В его мозгу разом воскресло воспоминание о далеких берегах Иордана: он узнал этот плоский камень, на котором мальчиком просиживал целые вечера бок о бок с Мириам. Там они ловили рыбу на удочку. Да, да… вот подле камня лежит и рыба!

– Этот светильник нравится мне! – сказал он торговцу. – Я беру его, но скажи, друг, кто сделал его?

– Этого я не могу сказать тебе, господин! – отвечал купец. – Мы получаем эти вещи оптом от одного посредника, по слухам, епископа христиан, у которого работает много его единоверцев в рабочем квартале Рима!

Уплатив за купленную вещь, Халев прямо от торговца направился в ремесленный квартал и здесь разыскал мастерскую художественных светильников, сосудов и т. п. Но, увы, он явился слишком поздно: рабочие уже разошлись, и мастерские запирали. Тем не менее от одной девушки, закрывавшей двери какого-то рабочего помещения, он узнал, что художница, изготовившая светильник, который он держал в руках, живет в смежном доме, на третьем этаже, под самой крышей. Вероятно, ее можно теперь застать дома!

Поблагодарив девушку, Халев поспешил подняться на третий этаж указанного дома и, остановившись на узкой темной площадке, увидел перед собой неплотно притворенную дверь, из-за которой пробивалась наружу узкая полоса света. Подкравшись к этой двери, Халев увидел Мириам, стоящую у маленького низкого окошка в белой праздничной одежде, и Нехушту, которая, согнувшись над огнем очага, готовила ужин.

– Подумай только, Ноу! – радостно говорила девушка. – Ведь это наша последняя ночь в этом ненавистном городе! Завтра вместо душной мастерской – простор безбрежного моря… и палуба «Луны»…

– В уме ли ты, госпожа, что говоришь так громко о таких вещах? – одернула ее старуха.

Тут Халев порывистым движением распахнул дверь и вошел в комнату.

– Кто мог думать, Мириам, что, расставшись у Врат Никанора в Иерусалиме, мы встретимся с тобой здесь, а с тобой, Нехушта, на торге в Форуме?! – обратился он к испуганным женщинам.

– Халев, зачем ты пришел сюда? – спросила Мириам упавшим голосом, словно предчувствуя беду.

– Я пришел заказать второй экземпляр этого светильника, сделанного твоими руками! – начал было он.

– Не лукавь, злой коршун! – воскликнула Нехушта. – Ты пришел, чтобы схватить свою добычу и повлечь ее на позор и унижение, от которых она ушла!

– Не всегда я был злым коршуном для нее! Вспомни осаду Тира, вспомни Врата Никанора. Теперь я пришел вырвать ее из когтей Домициана!

– И захватить ее в свои! – воскликнула Нехушта. – О, ты не обманешь меня! Я все знаю! И о твоем уговоре с Сарториусом, дворецким Домициана: у нас, христиан, везде есть глаза и уши… Знаю, что ценою жизни купившего ее ты хотел получить невольницу, знаю, как ты клятвой скрепил клевету, позорящую честь твоего соперника, и как ты, словно коршун, выслеживал свою добычу, чтобы вцепиться в нее своими когтями!.. Она беспомощна и беззащитна, да, но за нею стоит некто сильный. Пусть гнев его обрушится на тебя!

– Молчи, злая женщина! – воскликнул Халев. – Если я много грешил, то потому только, что много любил…

– И еще больше ненавидел! – докончила Нехушта.

– О, Халев, если правда, что ты говоришь, зачем же ты так жесток ко мне и так безжалостен? – умоляюще произнесла Мириам. – Ты знаешь, что я не люблю тебя той любовью, о какой ты мечтаешь, и не могу полюбить. Знаешь, что сердце мое уже не принадлежит мне! Неужели ты хочешь сделать меня жалкой невольницей, меня, товарища твоего детства, подругу твоей юности! Оставь же меня в покое, не преследуй меня!..

– Оставить тебя, чтобы ты уплыла на галере «Луна»?

– Ну да! – решительно подтвердила девушка, хотя внутренне содрогнулась при мысли, что ему все известно. – Ведь много лет тому назад ты клялся, что никогда не навяжешь мне себя насильно, против моей воли! Зачем же ты теперь хочешь нарушить эту клятву, Халев?

– Я клялся также, что плохо придется тому человеку, который встанет между тобой и мной, и не намерен нарушать этой клятвы! Отдайся мне добровольно, Мириам, и спаси этим своего возлюбленного Марка. Если же ты откажешься, то я предам его смерти. Выбирай же между мной и его жизнью!

– Разве ты подлец, Халев, что предлагаешь мне подобное?

– Называй как хочешь, но решай сейчас же!

Мириам в порыве отчаяния всплеснула руками и подняла глаза к небу, словно прося помощи свыше. Затем глаза ее вспыхнули огнем внезапной решимости, и она твердо произнесла:

– Я решила, Халев! Делай что хочешь, жизнь и судьба Марка и моя не в твоих руках, а в руках Господа моего. Без его воли ни ты, ни Домициан не можете навредить нам. Но честь моя принадлежит мне, и на мне лежит долг блюсти ее, за нее я должна дать ответ и Богу, и Марку. Мой любимый первый отвернулся бы от меня, если бы я такою ценой купила его жизнь.

– И это твое последнее слово?

– Да, последнее! Делай что хочешь и с Марком, и со мной.

– Так пусть же и будет так! – воскликнул Халев с горьким смехом. – Пусть же на «Луне» недосчитаются одной прекрасной пассажирки!

Мириам опустилась на колени и закрыла лицо руками, а Халев остановился у двери. Вдруг лицо его приняло совершенно иное выражение.

– Нет, Мириам! Я не могу этого сделать! – произнес он, медленно выговаривая слова. – Я погрешил и против тебя, и против того человека. Теперь я искуплю свою вину. Тайны твоей я никому не выдам. Знаю, как ты ненавидишь меня. Даю тебе слово, что это наше последнее свидание и ты никогда более не увидишь меня. Обещаю сделать все, что в моих силах, для освобождения того римлянина, даже помочь ему разыскать тебя в Тире. Прощай!

И он вышел из комнаты.

Халев сдержал свое слово: на другой день судно «Луна» благополучно и беспрепятственно вышло из порта Остии, увозя Мириам, Нехушту, Галла и Юлию.

Спустя неделю цезарь Тит вернулся в Рим, и дело Марка назначили к разбору. Выслушав его внимательно, Тит изрек следующее:

– Я рад, что Марк, которого я долго оплакивал как мертвого, жив. Я глубоко сожалею, что его подвергали допросу в мое отсутствие, чего бы, конечно, не случилось, если бы Марк тотчас по прибытии своем в Рим явился ко мне. Я отрицаю обвинения, касающиеся его чести и испытанной во всех боях храбрости. Но я не могу не учесть того факта, что Марк обвинен военным судом под председательством Домициана и признан виновным в том, что он, захваченный в плен, не лишил себя жизни, как это предписывалось каждому римскому воину в подобном случае. Оказать ему исключение было бы несправедливостью в глазах всего Рима и оскорбительно для Домициана, признавшего Марка виновным. Все, что теперь возможно сделать для старого товарища и соратника, – это подвергнуть его возможно легкому наказанию.

Тит объявил, что Марк, выпущенный из тюрьмы в ночное время, с небольшой стражей направится в свой дом на via Agrippa, чтобы не вызывать скопления народа и всякого рода демонстраций. Для устройства его денежных и домашних дел ему дадут время, а затем в десятидневный срок он покинет Италию на три года, если по каким-либо соображениям или причинам срок этот не будет сокращен особым приказом. По истечении же назначенного срока Марк может вернуться в Рим и пользоваться всеми правами римского гражданина и префекта гвардии Тита.

Случилось так, что этот императорский декрет сообщил Марку не кто иной, как коварный Сарториус, который прямо из дворца прибежал к заключенному с этой вестью.

– Вообрази, благородный Марк! – вскричал он. – Даже все имущество твое, вопреки всяким правилам и обычаю, не будет отобрано в казну, а останется неприкосновенным! Ты будешь иметь возможность вознаградить твоих друзей и доброжелателей, выхлопотавших для тебя милостивый приговор цезаря!

– Почему же Тит решил мою судьбу, даже не допросив и не повидав меня? – спросил Марк.

– Почему? Потому, что Домициан заявил так: если Тит не учтет его допрос по этому делу, то это послужит поводом к разрыву между ним и цезарем. А так как Тит боится брата и не желает окончательной ссоры с ним, то и решил не вызывать тебя, чтобы не поддаться влиянию старой дружбы и не изменить своего решения.

– Значит, Домициан и посейчас настроен ко мне враждебно?

– Да, тем более что он не может найти Жемчужину Востока, а потому внемли моему совету и покинь Рим как можно скорее, чтобы не приключилось с тобой чего худшего!

– Об этом не беспокойся, а относительно девушки скажи своему господину, что пусть ищет ее не здесь, а далеко за морями. Ну а теперь убирайся отсюда, лиса, и оставь меня в покое!

– И это вся моя награда?

– Нет! Если ты останешься здесь еще дольше, то получишь от меня такую награду, которую не скоро забудешь! – пообещал Марк.

Сарториус поспешил уйти, но, выйдя за дверь, злобно погрозил кулаком.

Ко дворцу Домициана старый дворецкий шел мимо торгового помещения купца Деметрия. Взглянув на вывеску, Сарториус приостановился и подумал: «Быть может, этот окажется более щедрым!» – и решил зайти к нему.

Халев сидел один у своей конторки, опустив голову на руки, в глубоком раздумье. Сарториус уселся в кресло против него и сообщил относительно решений Тита, а в заключение прибавил, что только благодаря его неусыпным стараниям цезарь принял столь строгое решение по отношению к Марку, которого он любит и уважает.

– Надеюсь, – добавил Сарториус, – что мои труды стоят вознаграждения!

– Не беспокойся! Ты получишь хорошую плату! – сказал Халев совершенно спокойно.

– Премного благодарен, друг Деметрий, – обрадовался дворецкий, с довольным видом потирая руки. – Кроме приговора Тита, этот дерзкий безумец накликал на себя еще одну беду: он проговорился, что девушку, из-за которой вышла вся эта история, он переправил куда-то за моря. Когда Домициан узнает об этом, он придет в бешенство и, наверное, пожелает примерно отомстить тому, кто вырвал из его рук Жемчужину Востока. Марку она, безусловно, не достанется, так как Домициан прикажет преследовать ее везде и вернуть сюда, достопочтенный Деметрий.

– В таком случае Домициану придется разыскивать эту девушку не за морями, а на дне моря, так как мне известно, что она покинула Италию с месяц тому назад на галере «Луна», а сегодня я от капитана и людей экипажа галеры «Imperatrix» узнал, что во время страшной бури близ Региума на их глазах затонуло и пошло ко дну судно. Одного из людей погибшего судна они спасли, и от него узнали, что это погибла галера «Луна».

– Вот как! – произнес удивленный Сарториус. – Значит, женщина, обладать которой стремились многие, предназначалась Нептуну. Да, конечно, Домициан не может отомстить этому богу. Ну так он отомстит тому, по чьей вине она очутилась в объятиях Нептуна. Я сейчас же поспешу к своему августейшему повелителю и сообщу ему обо всем!

– После чего ты, конечно, вернешься сюда, друг Сарториус!

– О, без сомнения… Ведь наши счеты еще не окончены.

– Да, да, наши счеты еще не окончены…

Спустя два часа дворецкий Домициана снова появился в торговом помещении александрийского купца Деметрия.

– Ну что? – спросил его Халев.

– Никогда в жизни я не видал своего августейшего господина в таком гневе. Он узнал, что Жемчужина Востока бежала из Рима и стала добычею волн, и бешенство его перешло все границы. Оставаться подле него было положительно опасно! Он проклинал всех и вся, рыдал и скрежетал зубами в бессильной злобе на Марка. Но мне удалось все же успокоить его, найдя надлежащий выход его гневу и думая вместе с тем угодить и тебе, высокочтимый Деметрий. Видишь ли, сегодня после заката солнца, т. е. часа через два, Марк будет выпущен из тюрьмы и препровожден в свой дом, где в данное время нет никого, кроме его старого слуги Стефана и старушки-невольницы. Так вот, прежде чем Марк явится в свой дом, несколько надежных парней, которым можно вполне довериться и которых Домициан умеет находить при надобности, проберутся в дом Марка и, связав и заперев Стефана и старую рабыню, подстерегут хозяина под арками перистиля. Об остальном ты, конечно, догадываешься…

– Не вызовет ли этот поступок подозрения?

– Кто осмелится подозревать Домициана? Это будет простое частное преступление, ничего более… Марк так богат, а у богачей всегда много ненавистников!

Однако Сарториус забыл добавить, что Домициана никто не заподозрил бы в этом убийстве потому, что наемных убийц научили, что сказать Стефану и старой рабыне: что они, мол, подкуплены богатым александрийским купцом Деметрием, иначе говоря, евреем Халевом, у которого с Марком давние счеты!

– Ну а теперь мне пора идти! Еще надо за кое-чем присмотреть, а времени остается немного. Так не покончим ли мы теперь наши счеты?

– Да, да, конечно! – достав сверток золотых монет, Халев подвинул их через конторку Сарториусу.

Тот печально покачал головой.

– Я рассчитывал на вдвое большую сумму! Подумай только, какое блестящее удовлетворение твоего чувства мести я доставил тебе! Ведь большего невозможно желать.

– Да, да, но… ведь Марк еще жив, а пока он жив, нельзя считать дело законченным!

– Да, конечно, еще жив, но через несколько часов уже будет мертв!

– Когда я увижу его труп, ты получишь и вторую половину ожидаемой суммы. Но не раньше!

Делать было нечего. Со вздохом Сарториус удалился, мысленно рассуждая о том, как бы ему получить остальные деньги прежде, чем этого еврея схватят по подозрению в убийстве римского гражданина.

После его ухода Халев взял перо и написал коротенькое письмо, а затем призвал одного из своих служащих и приказал отнести это письмо по назначению, но не ранее чем через два часа после заката.

Он обернул свое послание во вторую, наружную обертку, чтобы никто не мог прочесть на нем адреса. Некоторое время он сидел совершенно неподвижно, только губы его шевелились. Может, он шептал молитву?

Вот он словно очнулся. Взглянул в окно. Солнце садилось… Вот он завернулся в широкий темный плащ, подобный тем, какие носили римские воины, и вышел из дома.