Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава XXVI. Суд Домициана
Прошло два часа, а Халев все сидел в своей конторе. Попадись ему в минуту бешенства Марк, он задушил бы его собственными руками. Теперь он убежден, что Марк жив, что он в Риме, а Мириам – в его объятиях. «О, лучше бы уж она досталась Домициану, этому развратному негодяю, его она, по крайней мере, ненавидела бы, Марка же любит!» – думал завистливый еврей. Конечно, он мог выследить Марка и убить его, мог прибегнуть к услугам наемных убийц, но тогда его собственная жизнь подверглась бы опасности: он знал, какая участь ожидает всякого, кто осмелится поднять руку на римского патриция, а умереть Халев вовсе не спешил: теперь жизнь казалась ему единственным благом, оставшимся ему. Кроме того, пока он жив, у него остается надежда, что Мириам будет принадлежать ему. Нет, он не станет рисковать, нужно выждать, решил Халев. Выжидать ему пришлось недолго: в подобные моменты дьявол всегда успешный приспешник того, кто замышляет зло против своего ближнего.
Кто-то постучал в дверь, и Халев раздраженно воскликнул: «Войдите!», раздосадованный тем, что нарушили его уединение.
В комнату вошел небольшого роста, коротко остриженный человек с неспокойным, бегающим взглядом. Под одним глазом у него красовался большой синяк с кровоподтеком, на виске угадывалась рана, залепленная пластырем. Он сильно хромал и поминутно передергивал плечами, будто они у него чесались. Это был домоправитель Домициана, и Халев тотчас же узнал его.
– Привет тебе, благородный Сарториус, садись, прошу тебя! Тебе, вижу, трудно стоять!
– Да, да, со мной произошел весьма неприятный случай! – отвечал тот. – Но и вы, уважаемый Деметрий, тоже как будто провели бессонную ночь!
– Я действительно несколько взволнован. Тоже неприятный, хотя другого рода, случай. Но чем могу быть полезен тебе, благородный Сарториус? Я человек занятой и прошу тебя прямо приступить к делу!
– Да, да, конечно… Вчера на торгу я заметил, что ты весьма заинтересовался той красивой еврейской невольницей, которая теперь известна всему Риму под прозвищем Жемчужины Востока. Я же был представителем одного очень знатного лица.
– Которое, вероятно, не менее меня заинтересовано невольницей! – добавил Халев. – Но увы! Третье лицо оказалось счастливее нас!
– Вот именно, и та высокая личность, о которой я говорю, до того огорчилась этим обстоятельством, что разразилась слезами и даже упрекала меня, несмотря на то что любит более, чем родного брата…
– Вот почему с вами и приключился неприятный случай, благородный Сарториус!
– Да, горе моего августейшего господина так поразило меня, что я, поспешив к нему, поскользнулся и упал…
– Подобные случаи нередки в домах великих мира сего, где полы так скользки. Но все это не к делу, я полагаю…
– Нет, нет, дело в том, что мне надо узнать имя человека, купившего Жемчужину Востока. Возможно, тебе оно известно?
– А на что тебе его имя, благородный Сарториус?
– Мне нужно его имя, так как Домициану нужна его голова! – прямо, без намеков отвечал домоправитель.
В это мгновение Халева озарила мысль: вот случай отомстить Марку, избавиться от него раз и навсегда!
– Ну, допустим, я помогу Домициану, притом без всякого скандала, получить голову того человека. Согласится ли он за эту услугу уступить мне ту невольницу? Я знал ее еще ребенком и питаю к ней самые нежные братские чувства!
– Да, да, так же, как и Домициан! Я, право, не вижу, почему бы моему августейшему господину не согласиться на это: ведь ему нужна голова того человека, а не рука той девушки!
– Но, мне кажется, лучше бы иметь в этом отношении полную уверенность! Основываясь же на одних предположениях, я не особенно расположен впутываться в это неприятное дело!
– Прекрасно, может, ты пожелаешь, уважаемый Деметрий, изложить свои условия письменно и получить на них письменные ответы?
Халев взял пергамент и перо и написал:
«Полное помилование и неотъемлемое право свободно путешествовать и торговать везде, в пределах всей Римской империи, засвидетельствованное подписью всех надлежащих властей, пусть будет выдано некоему Халеву, сыну Гиллиэля, участвовавшему в иудейской войне против римлян; а также письменное обязательство, собственноручно подписанное лицом, в этом заинтересованным, что если голова, нужная ему, будет предоставлена в его руки, то еврейская невольница, прозванная Жемчужиной Востока, будет немедленно передана Деметрию, купцу из Александрии, и станет его неотъемлемой собственностью».
– Вот и все! – подытожил Халев, передавая пергамент Сарториусу. – Халев, о котором я здесь упоминаю, мой ближайший друг, без помощи которого я совершенно не могу обойтись в этом деле. А без этого помилования и гарантий, я знаю, он не тронется с места. Конечно, потребуется подпись самого цезаря Тита, должным образом засвидетельствованная. Но это, конечно, только дань дружбе; я же, собственно, заинтересован, чтобы эта девушка была отдана мне.
– Ну конечно! Надеюсь вскоре возвратиться сюда с желаемым ответом, уважаемый Деметрий! – с двусмысленной гримасой промолвил Сарториус. – А что касается Халева, то пусть он не беспокоится. Кому охота связываться с грязным, жалким жидом, отступником своей веры и народа?! Цезарь не воюет с подпольными крысами и летучими мышами… Прощай, высокочтимый Деметрий, жди меня вскоре обратно.
– Буду ждать, благородный Сарториус, и в интересах своих и твоих прошу не забывать, что во дворцах полы скользки, так что при вторичном падении тебе, пожалуй, и головы не снести!
«Брошу еще раз кости, – думал Халев, оставшись один, – посмотрим, не улыбнется ли мне на этот раз счастье!»
А старый Сарториус, низко согнувшись перед своим августейшим господином, докладывал результат проведенных поисков и расследований.
Страдающий в это время от жестокого приступа желчнокаменной болезни Домициан, обложенный подушками, вдыхая розовую эссенцию и смачивая голову водой, смешанной с уксусом, слушал довольно равнодушно отчет своего верного слуги. Но, вникнув в условия таинственного александрийского купца, воскликнул в негодовании:
– В уме ли ты, старый дуралей? Он хочет взять Жемчужину Востока, а мне вручить только голову наглеца, который осмелился перехватить ее у меня! И ты смеешь передавать мне подобные условия!
– Божественный Домициан, позволю себе заметить, что рыба идет только на приманку! – ответил хитрый домоправитель. – Если не поманишь его, этот человек ничего не скажет нам. Думал я призвать его сюда и пыткой вырвать из него правду, но эти евреи такой заядлый народ: не скоро у него выудишь то, чего он не хочет сказать. А тем временем тот, другой, успеет скрыться с девушкой. Лучше уж обещать ему все, чего он просит.
– Ну а затем?..
– А затем забыть о своих обещаниях. Чего проще?
– Но ведь он требует письменных доказательств!
– Он и получит, моей рукой писанные. Но помилование этому Халеву, а если не ошибаюсь, это тот же Деметрий, надо выдать с подменной подписью цезаря Тита. Тебе же, божественный Домициан, безразлично, если еще один еврей будет иметь право пребывать в Риме и торговать в империи!
– Ты не так глуп, Сарториус, как я думал. Очевидно, вчерашняя трепка придала тебе ума! Но прошу тебя, перестань передергивать плечами и замажь себе этот синяк под глазом: я не выношу черного цвета. Да отправляйся и удовлетвори этого Деметрия или Халева.
Через три часа Сарториус вторично явился к Деметрию, александрийскому купцу.
– Высокочтимый Деметрий, все, что ты желал, исполнено! – сообщил он. – Вот помилование Халеву, подписанное самим цезарем Титом, хотя это было не так легко потому, что цезарь сегодня отправляется на свою виллу на берегу моря – так предписал врач. Три месяца цезарь Тит не будет заниматься государственными делами, так как нуждается в полном отдыхе. Доволен ты этим, уважаемый Деметрий?
Халев внимательно изучил подпись и печать и сказал:
– Мне кажется, документ в порядке!
– А вот письмо от божественного, вернее полубожественного, Домициана к александрийскому купцу Деметрию, засвидетельствованное мной. Мой августейший господин обязуется уступить тебе Жемчужину Востока, если ты выдашь ему голову того человека!
Халев и это письмо долго рассматривал.
– Странно, – протянул он, – подпись Домициана и твоя, благородный Сарториус, очень похожи!
– Весьма возможно, высокочтимый Деметрий, весьма возможно. При дворе высочайших особ в обычае, чтобы их приближенные, в том числе и домоправители, подражали руке своих августейших повелителей.
– А также и их нравственности! Впрочем, если тут есть какой-нибудь подлог, тем хуже для виновника, так как Домициану, вероятно, не доставит удовольствие, если это письмо будет предъявлено на суде!
– Конечно, конечно, – поспешил поддакнуть Сарториус, – но теперь попрошу назвать имя виновного.
– Его зовут Марк! Он был префектом всадников у Тита во время похода на Иудею. Старая ливийская женщина по имени Нехушта купила на публичном торгу, на Форуме, ту невольницу. Старуха привела ее в его дом на via Agrippa, где она, вероятно, и сейчас находится.
– Марк? Но его считают погибшим, и вопрос о его наследстве порождает большие толки! Как наследник проконсула Кая, он обладает громадным состоянием. Кроме того, в последние годы он был любимцем божественного Нерона. Марк – знатная особа, с ним даже Домициану не так-то легко будет справиться! Но откуда все это известно тебе?
– Через Халева, который выследил, куда старая карга увела девушку. Ему же достоверно известно, что Марк еще в Иудее был ее возлюбленным!
– Конечно, не вполне прилично соперничать с сыном и братом цезаря, но все же на публичном торгу это законно: он имел на то право…
– Ну а если Марк совершил тяжкое преступление?..
– Преступление? Какое?
– Он был взят в плен живым при осаде Иерусалима. Пленного бросили в старую башню, откуда он бежал.
– Но кто может доказать это?
– Кто? Да тот же Халев! Это он захватил его в плен и бросил в ту башню!
– Да, но где этот трижды проклятый Халев?
– Здесь, перед тобой, трижды благословенный Сарториус! – воскликнул мнимый Деметрий.
– Это великодушно, друг Деметрий, но что нам следует делать теперь?
– Арестовать Марка, поставить его перед судом за упомянутое преступление, а мне передать Жемчужину Востока, которую я тотчас же увезу из Рима!
– Прекрасно! В отсутствие цезаря Тита военные дела переданы Домициану, хотя ни одно из его решений не может быть исполнено без утверждения и подписи Тита. Но уж это будет видно. А пока счастливо оставаться!
– Благодарю. Позаботься, главное, о том, чтобы девушку передали мне! Ты от этого не останешься в убытке, уважаемый Сарториус: на пятьдесят тысяч сестерций можешь рассчитывать, если я получу невольницу!
– О, высокочтимый Деметрий, дары скрепляют дружбу, это несомненно… А я из этих денег задам тебе и той госпоже славный ужин! Еще раз счастливо оставаться! – И старик удалился.
На следующее утро Халева потребовали во дворец Домициана для свидетельских показаний. Идя по улицам Рима, он торжествовал в душе, что одолел наконец своего недруга, хотя внутреннее чувство и подсказывало ему, что не так, не такими методами следовало ему торжествовать над ним, не доносом и клеветой, а в честной борьбе. Но что до того! Все же он вырвет Мириам из его объятий. Если же она не забудет Марка, то будет его рабыней, хотя он предоставит ей место жены в своем доме. Она, видя его нежность, может научиться в конце концов любить его.
Но вот и дворец. В переднем зале Халева встретил Сарториус, и рабы, сопровождавшие свидетеля, отступили в сторону.
– Ну что? Они в наших руках? – спросил Халев.
– Только он. Девушка исчезла.
– Исчезла? Тогда зачем я буду давать показания?
– Этого я тебе сказать не могу, но теперь поздно отказываться. Эй, рабы, введите свидетеля в зал суда!
Движением руки Халев отстранил рабов и добровольно последовал за Сарториусом.
Они вошли в небольшой, но высокий зал, светлый и красивый. На высоком кресле сидел Домициан, облаченный в пурпурную тогу. По обе стороны его стояли узкие столы, около которых собрались пять-шесть римских офицеров из личной гвардии Домициана, в латах и доспехах, но без шлемов, два писца с табличками и человек в платье судьи, исполняющий, видимо, обязанности прокурора. В глубине зала стояло несколько солдат.
Домициан, несмотря на свой юный и цветущий вид, казался не в духе.
Он сурово встретил Марка и выразил полную веру рассказу Халева, подтвержденному лжесвидетельством одного солдата, когда-то служившего под начальством Марка и неоднократно наказываемого им за разные проступки.
Тщетно Марк, возмущенный недобросовестным обвинением, протестовал, – его не слушали. Тогда обвиняемый потребовал на правах римского патриция суда самого Веспасиана. Домициан не мог отказать ему в этом, а пока велел отвести в тюрьму.
