Контра

Contra – Контра

«Кто, покинув Отчизну, сможет убежать от себя?»

Гораций.

«При желании можно выклянчить все:

деньги, славу, власть.

Но только не Родину, господа.

Особенно такую, как моя.

Россия не вмещается в шляпу!»

М. Булгаков «Бег»

Часть 1-я

Глава 1

1942 год. Ленинград

Баржи, вывозящие детей из погибающего от голода Ленинграда, они не пожалели. Располосовали из пушек и пулеметов и пустили на дно минуты за три-четыре. Идущий за ними второй очередью конвой увидел на темных волнах только плавающие детские пальтишки, шапочки, варежки да игрушки. Кукол и зайчиков на воде было много.

– Ненави-и-ижжу! – Прошептал Григорий, смотря в иллюминатор. – Ненавижу-у!

Он приберегал это воспоминание для крайних случаев. Гнал его от себя в суете войны, не хотел, чтобы оно замылилось и потеряло свою силу. Но когда слышал он знакомые строки: «Пусть ярость благородная вскипает, как волна», видел он именно эту тоскливую ладожскую волну и плюшевого зайчика в ней.

Зайчика он запомнил. Его держала девочка на пирсе. Дети, не смотря на войну, даже здесь все время смеялись, вызывая улыбки. Их присутствие и радость растопляли суровость военных. Детей повели к трапу, и эта девочка обернулась и вдруг улыбнулась ему так радостно и открыто, что Григорий не удержался и тоже широко улыбнулся, помахав ей на прощание.

Сейчас это воспоминание было некстати, и Григорий, оторвав лоб от холодного стекла, выпрямился и пошел к себе в каюту. Надо было собираться. Его внезапно и неожиданно вызвали в штаб.

Дневник Арша

Сегодня я пошел полюбоваться закатом к крепости El Morro. Смотрел на силуэты пальм на Isla de Cabro, на Каньюэлу (Canuela), а сам думал о России. Видимо, каждому необходимо какое-то время пожить в другой стране, чтобы посмотреть на свою со стороны. Чтобы начать скучать, увидеть и почувствовать ее по-новому.

Пока я не попал в Пуэрто-Рико, я вообще не задумывался, зачем мы, русские, в этом мире? Почему мы оказались самой большой страной с неограниченными запасами полезных ископаемых? И тут я вдруг понял, что это глупый вопрос. Страна, как и семья, должна жить в первую очередь для своих людей. Для их счастья, и другой идеи не должно быть. Интересно, что думают пуэрториканцы о своей стране? Они смущаются, когда я их об этом спрашиваю. Этот остров оказался ровно посередине между двух Америк. Латиноамериканская культура встретилась с Североамериканской именно здесь. Так же, как и Россия не стала ни западной, ни восточной, так и Пуэрто-Рико занял совершенно особое место между двух культур, двух моделей ценностей.

Главные герои русских сказок – это лентяи, которые радуются жизни и встают с печки только тогда, когда приходит большая беда. И каждый пуэрториканец в душе тоже так и остался немного крестьянином – «хибаро». Его глубинным мотивом существования является желание жить беззаботно и радостно.

На курсе «История и культура Пуэрто-Рико» я узнал, что много десятилетий пуэрториканцы отправлялись в большие города на заработки, и в США живет больше пуэрториканцев, чем дома. А мне кажется, что эта здоровая лень, радость и умиротворенность являются нашим вкладом в общую копилку цивилизации. Разве западный мир, где все суетятся, боятся будущего, не нуждается в этом умиротворении и радости?

Я хотел обсудить это сегодня вечером с Андреем. Пришел к нему в гости, когда солнце село, и притащил диски с Бичевской и Вертинским. «Маме он очень нравился, – сказал Андрей. – Она так и не приняла, что он вернулся в Совдепию». В этот момент Бичевская запела старый русский дореволюционный гимн: «Боже, царя храни!», и Андрей вдруг засмеялся: «О! Это для брата!» Он имел в виду Владимира. Владимир лет на пятнадцать старше Андрея. Он родился тогда, когда в русской иммиграции еще верили в возможность свержения коммунистов и восстановления монархии. Надо о нем написать поподробнее.

А завтра ко мне едет Вася!

Он потерял работу и рассорился со своей подругой. Теперь он обижен на весь мир и в особенности на женщин. Хочет зализать у меня свои раны, лежать на пляже, пить пиво и жаловаться на жизнь. Ну что ж, такая у меня профессия. Я слышал здесь от одного психолога анекдот. Когда ему звонят, он вместо «Здравствуйте!» говорит: «Жалуйтесь!»

Кстати, у пуэрториканцев есть удивительная привычка! Они звонят вам и сами спрашивают: «Кто со мной говорит?» (“Quen me habla?”)

20… год. Сан-Хуан

Отец Андрей был крупным и красивым седовласым мужчиной с высоким лбом, тонким носом и чуть полными губами. Двигался он степенно и мягко. Совершенно он не был похож на своего старшего брата Владимира. Владимир жил с Андреем вместе, в большом доме, где, помимо них, жили еще сын Андрея со своей семьей и еще какие-то постоянные гости, о которых Арш мало, что знал. Дом был открыт для своих, какими Арш, Леша и даже Вася, который приехал просто в гости, стали автоматически. Всех их и привлек Владимир для работы в федеральном суде, когда американцы привели в порт судно с тонной кокаина на борту.

Дом братьев очень нравился Аршу. Здесь словно бы пахло Россий, но не той, которая переименовалась из СССР, а другой, которая жила в людях, водивших такси по улицам Парижа, слушала песни еще не вернувшегося в Вертинского и ждала, когда же этот самый СССР снова станет Россией. Когда Арш поделился этой мыслью с Владимиром, тот скорчил гримасу и усмехнулся. Он видел эту жизнь с той стороны, с которой такие чувства были непонятными.

– Вы в Совдепии придумали себе какой-то несуществующий Париж, несуществующую западную культуру и сами же в свою выдумку поверили. Первые слова, которые я услышал в Париже, были «грязный иностранец». Есть было нечего. Когда немцы вербовали на фронт русских, многие шли только потому, что там кормили. И я тоже пошел.

– И вы?!

– Да. Нас в поезд сунули, везут. Но не кормят. Я на какой-то станции украл гуся, съел и сошел с поезда. Потом до Португалии добрался. Оттуда в Канаду. Из Канады пешком в Америку. Там мне сказали, что надо в иммиграционную службу идти и смотреть, дадут мне грин-карту или нет. Мне дали. Андрюшка с мамой в Париже остались. Он маленький еще был.

Глава 2

Солнце как-то внезапно, как это бывает на юге, закатилось в сияющую расплавленную щель между фиолетово-бардовым небом и темным, как кожура баклажана, морем, и Арш вдруг заметил, что не может больше разглядеть ни одной буквы. Он отложил дневник, поднял лицо вверх и уставился во тьму, сгустившуюся над городом. Он еще долго полулежал на старом диване на плоской крыше дома, где снимал квартиру. Крыша прилагалась к квартире, и хозяин категорически настаивал на том, что с нее открывается чудесный вид. О чем он не упомянул, так это о том, что днем крыша прогревалась солнцем так сильно, что по ней нельзя было пройтись босиком, а квартира под ней становилась похожа на духовой шкаф. Даже потолки по местной традиции высотой в пять метров не спасали. Зато квартира внизу пустовала и получалось так, что весь дом находился у Арша в единоличном распоряжении. Эта часть города считалась историческим центром, и снимали здесь в основном иностранцы и местная богема: поэты, писатели, музыканты и прочие бездельники, которые стягивались к открытым кафе на площади и весь день сидели в тени навесов со стаканчиками кофе, сваренного таким крепким, что что даже на жаре от него холодели руки и немного потряхивало. Иностранцы снимали здесь квартиры не долго. Рано или поздно они понимали, что вид на крепость, порт и древнее кладбище не заменяет комфорт современных квартир, и съезжали, а Арш остался. Возможно, в этом был виноват тот самый огромный полуразвалившийся, но такой удобный диван на крыше, на котором он любил готовиться к занятиям ранним утром и вечером и на котором сейчас задремал. Внезапно он всхрапнул и проснулся. Вокруг было уже совсем темно.

Он вспомнил Юлиана. Того контрабандиста, которому переводил. Они вместе с адвокатом несколько раз приходили в федеральную тюрьму перед судом. Адвокат просил перевести совсем немного. Он объяснил, что судья предложил им пойти на сотрудничество с правосудием и сознаться в совершении преступления. Юлиана же больше интересовала судьба самого судна.

– А где вообще судно стоит? – Спросил он у Арша.

Арш не знал, но перевел этот вопрос адвокату.

– Просто оставили в самом дальнем углу гавани рядом с кладбищем кораблей, – вяло сказал адвокат, отвлекаясь от своих бумаг.

– Что, и охраны нет?

– Судно конфисковано и никому не нужно. Его, возможно, вообще зальют соляркой и подожгут в открытом море. А когда оно выгорит, то продадут на металлолом.

– Что, правда?

– Не знаю. Может быть, на торгах продадут. Хозяин судна не заявлял права.

Адвокату явно докучали лишние вопросы.

Юлиан посмотрел на Арша, переводящего это, но ничего не сказал.

Глава 3

1942 год. Ленинград

– Среди прочих, переданных нам правительством Великобритании, будет вот этот.

Приятный человек вытащил и показал фотографию.

– Это царский генерал Николай Урусов. По нашим сведениям, у него в России осталась и работает на иностранную разведку жена. Нам найти ее не удалось. Поэтому ваша задача любыми средствами, как только он окажется на борту, выяснить у него все, что ему известно о ней. Любыми средствами. У генерала во Франции осталась новая жена и дети, так что можете указать ему простой выбор. Если не выдаст первую жену, мы вынуждены будем ликвидировать его новую семью. Я мог бы выдать вам в помощь кого-нибудь, но у меня указания информировать об операции не более одного человека, так что подумайте хорошо, как провести разговор. Генерала не жалеть. У него на совести столько…

Приятный человек снова заглянул в папку и сделал скорбное лицо.

– Как только выясните местонахождение жены, мгновенно телеграфируйте. Вам задача полностью ясна?

Григорий кивнул.

– А чем вызвана такая спешка?

– Этого вам, Григорий Николаевич знать не нужно. Других фотографий у нас нет.

– Ничего. Я его узнаю, – ответил Григорий, удивляясь непонятной уверенности, что теперь узнает этого человека везде. Лицо генерала на семейной фотографии выглядело таким знакомым, как будто он и в самом деле хорошо знал его.

Дневник Арша

«Я хотел побольше написать о Владимире, чтобы потом не забыть. Несмотря на то, что ему уже больше восьмидесяти лет, мы сдружились. Владимир Николаевич Урусов – это удивительный старик! Он родился во Франции, в семье царского генерала. Его бабушка была семь раз заочно приговорена к смертной казни за деятельность против советской России. А еще он, наверное, единственный живой русский монархист, которого я встречал. Думаю, что это у него от отца. Отца его, царского, или белого генерала Николая Григорьевича Урусова, во время войны выкрали и расстреляли большевики. Отец надеялся, что фашисты свергнут власть Сталина, и тайно посетил Великобританию, чтобы организовать русских белоэмигрантов там, но был схвачен и передан Советам. Владимир, когда узнал об этом, записался к немцам, чтобы отомстить, но, по иронии судьбы, оказался во французском сопротивлении. В оккупированной Франции многие русские иммигранты голодали, и немцы набирали их в добровольческую армию. Многие шли только потому, что немцы обещали кормить. Владимир тоже записался. В эшелоне, который шел через Францию, еды им так и не дали. Поэтому, на какой-то станции он поймал гуся, съел его с товарищами и сбежал. После этого он оказался во французском подполье. А еще через три года, пройдя пешком через Испанию, добрался до Португалии и оттуда пароходом попал в Канаду. Из Канады он пешком перебрался в США и получил грин-карту. В США он, благодаря тому, что знал несколько языков, работал на секретные службы. А на пенсии поселился у брата в Пуэрто-Рико. На русском, французском и английском он говорит без акцента. Но и здесь за несколько лет, несмотря на возраст, стал бегло говорить на испанском. Правда, на каком бы языке не говорил, он постоянно вставляет в свою речь слова из французского. У него нет машины, он ездит на мотороллере. Так я и увидел его первый раз: в мотоциклетных очках с желтыми стеклами, шлеме, шортах и сандалиях. Он курит и считает, что весь вред не в табаке, а в сигаретной бумаге. Поэтому он курит трубку. Трубку он сделал сам из куска черного дерева, хотя я не могу назвать трубкой кусок дерева, в котором с одной стороны он просверлил отверстие для табака, а с другой – дырку для соломенной палочки, которую он использует, как мундштук. А еще в своем возрасте он остается бабником. Причем умудряется заводить шашни с молоденькими. Сейчас он крутится с одной доминиканкой и ведет себя с ней так, как будто ему не восемьдесят, а восемнадцать. Как ему это удается… Бог знает.

Он настолько живчик, что не может без работы. Поэтому работает во французском культурном центре, но что он там делает, ни я, ни кто-то другой не знает».

20… год Сан-Хуан

Благодаря отцу Андрею, русская община в Сан-Хуане по воскресеньям становилась интернациональной. В церкви собирались копты, греки, украинцы, сербы, болгары. Болгары и сербы все довольно хорошо говорили на русском, а для украинцев русский иногда был первым, а не вторым родным языком. Службу вели на трех языках: на старославянском, как было заведено в русской православной церкви за границей, на английском и на греческом. Старославянский лучше всего понимали болгары и Арш, который понимал старославянский потому, что у бабушки, которая родилась еще до революции, были Библия и молитвослов на том языке и она объясняла Аршу непонятные слова. В современной России служба велась на русском, и старославянский русским иммигрантам был понятен лишь наполовину. Отец Андрей создавал атмосферу, в которой все чувствовали себя братьями. Другой священник, отец Петр, был строже. Как-то раз он прочитал гневную проповедь о недопустимости кремирования умерших. Речь шла о бедной болгарке, которая умерла в Пуэрто-Рико и завещала похоронить свой прах на Родине. Все слушали молча, но внутри понимали, что везти тело через океан было практически невозможно. Впрочем, строгость Петра к неукоснительному соблюдению церковных правил была объяснима. Большую часть жизни он жил в монастыре, где устав и правила были намного строже, чем в миру. Да и строгость его в отношении устава полностью нивелировалась тем, что в жизни он был самым сердечным человеком, которого Арш когда-либо встречал.