ОглавлениеНазадВпередНастройки
Шрифт
Source Sans Pro
Helvetica
Arial
Verdana
Times New Roman
Georgia
Courier
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Зимний путь
Шум
так, себя предвосхищаярождённым, слышит изнутридитякрая посуды, тягводяных, воздушных, всхлипы, пузыри,
затем – круги и перепадыневидимых движений, звонкий спорножей и ложек – из cвоей засады —cкрип тряпки о фарфор,вечерних бабочек, бок о бокнад лампой пляшущих, сквозь гулдвух голосов полузнакомых,глотка укромную дугу,дыханье, тишину, биенье,и дерево, что наяву,внезапно потеряв терпенье,роняет яблоко в траву.
«Близится снег…»
Близится снег.«Скоро тебя заберём»плакатным перому третьей московскоймама надписью машет при всех.
Скоро обход. Облаков за рукой на стекле, переправа. Обещанье маячит. Пора бы. Шубка с воздетым лицом.Указательным если коснуться, огромным, упадёт ли? Почувствует? Синь за стеклом. Нимб мохеровый, « …бя заберём», невесом. Не крупнее лунки мизинца. Картонным, ангельским машет крылом навестительница, расплываясь, пока отступаешь,– …повыше, дыши, подыми, отойди, просквозит, никого там, дыша без тебя, ешь, уехала. Близится. Cнег:– вот и мы.
«Сестре – шесть, брату – девять…»
Сестре – шесть, брату – девять. Игра в раздеванье. Слои маслянной краски не до конца дверь, виноградное в кадке древо, диванный валик вместо её лица. Крюк не дотянется до петлицы. Запылённые листья. На подступах новый год. Вьётся растение. Локон. Локоть. Ветрянка прошла у обоих. Игра в нескромность. Зоркость детская. Оттиск её колгот. Он, искоса. Оба в зелёных точках тела.– Пройдись. Проходит кто-то. Заставь – шаги — креслом, ты похож на скелет. В восточных шторах солнце, между драконом и веткой игра нагих. Он подбирает сорочку с пришитой меткой. Она:– И нечего так смотреть. Под бесплодным, комнатным, стены оплетшим, ветхим,– ты похожа на смерть.
Сумерки
Во снах, сам того не желая,возвращаешься в дом свой.Здравствуй,комната нежилая. Светом вдостальхочет напиться. Отвыкшие растворятьсядвери, ставни впустятсолнце.Здравствуй, сестра-двойница, в зеркальном рабстве.Все ли здесь постояльцы —стулья, тихие вещи? Тянется глянцевая за пальцемполоса по обложке, блещетчашки фарфоровый локоть,бок о бок с пыльным кувшином —лучше не трогать.Не внушать надежды.Эти сонные вылазки полуслепой души нампозволены тем же,кто, в одночасье,отменит и жизнь,и то, что за нею брезжитвсе эти комнаты наши пустые и снов небрежность.Сумерки счастья.
«Приблизившись, дурнеет долгожданный…»
Приблизившись, дурнеет долгожданный, теряет очертания, ветшает день праздника. В стакане многогранный отец хлопочет, сам себе мешает, и комнатой обёрнуты блестящей шары, шары, на каждом – голубое клеймо окна, и бабушки сидящей коричневое зеркало вмещает рембрандтовскую оторопь. Рябое в серванте – ёлка, висельница, юрта? Цветная драка? Завтрашнее утро уже в Китае, нож, тарелка, десять, тарелка, нож, ребёнок, всё, садитесь, не ставь на край, прольёшь. Надкушен месяц. Tарелка. Нож.
Обряд
Дитя зимой.капустная слышнаприсловица « …а то закоченеешь,простынешь». Кофты синяя, за нейеще одна,вот пуговицы, вникшие в своиоконца шерстяные, друг за другом,потом лицо, в точь пуговица, и —«Не туго?».
Потрескивая, вырвется на светиз жаркой шапки прядь,к ладониприпасть. Назад. Она опять. В картонный,нога не попадает, нет,ниц, валенок…
И, стиснута вокругцигейковой заботой, плотнымкрестом платка, резинками вдоль рук,воротником бесповоротным,обёрнутая темнотой,родным усердием (и был вестяжек), длилась жизнь.Я помню только то,что кончилось.Как холодно.Не вырвись.
«Похороны во дворе – событье…»
Похороны во дворе – событье.Дети на деревьях смотрятгроба театральное отплытьена волнах из шевиота. Бодростьдальних, судорги ближайших,ленточка на лбу, румянецпроплывающего навзничь. Cварщикили токарь, может быть. Сама не знаю, кто он был. Теснение.Под руки влекут вдовицуна его лицо нахлынуть тенью,чёрной пеной. Быть. Остановиться.Ничего не помнить. Осмотреться.Все вокруг чужие. Представленьесмерти непостижное. Наследство —комната и полплиты. Стареньесорвано. Четыре стула. Воздух.Марш смолкает. Вздрагивая, в розахи венках, «газель» его увозит.И кора с колена кожу свозит.Ссадина. Всё кончено. Спускайся.
«Скорее, скорее спускайся…»
Скорее, скорее спускайся.Как брошенный об пол сундук,лифт грохнет, и звякнут лекарствана столиках нижних старух,а сами старухи с обеихскамеек тебя оглядят,сходящую, словно на берегс кормы, оправляя наряд,состроченный ночью, шумящий,(матроска, реглан, габардин),Пусть смотрят во след, как пропащей,как юности, щурясь, как с мачтыдозорный, оставшись один.
«Сидя напротив и полуприкрыв…»
Сидя напротив и полуприкрыв,на клеёнчатом,веки,метро,перелётном сиденье,руки сложив, на коломенской ветке,малины под марлей ведровместе с нею приходит в движенье —
поезд отходит.И все-то желанья сбылись и уходят на убыль.В детстве – о сахаре,в юности – об офицереи платье,о прирубе, шубе,чтобы поближе к родным, но и с мужем отдельно, фанере —стены оббить для тепла,об отцовском участьи.
Так убеждала, что лётчиком был испытатель, не беглым,что и сама убедилась, уверилась. В зрелости … Много ли? —– пеплом прируб и дом обратились, фарфоровым блюдцем на камне — сын. Насовсем погостить улетел – испытателя машет рука мне, ей … В замедлении поезд надземный, въезжая в полдень, клокочет. И колокол. Путь поселковый. Старуха, старуха чужая с ягодами на свету, и позвать бы, прощенья, дремлет, за всё попросить, не услышит.
«Из храма выходящий прав…»
Из храма выходящий прави счастлив. Правильно ступаетна всю подошву. Дышит не спеша.И я за ним, завидуя, робея,слежу, пока не скроется.Наглядный,недостижимый,строгий прихожанин,в тебя поверить легче, чем в незримость … недоскажу.Смотри перед собой.Точь-в-точь стюард,что аккуратно дуетв спасательную трубочку жилета,демонстративно щёлкает застёжкойусловного ремня. Аминь. Аминь.
«Ничего не трогай. Оставь как было…»
Ничего не трогай. Оставь как было.Пусть озёра валяются как попало,Вавилонской башни обломки – буквыгородов, мерцающие из пыли,пусть, разлегшись внизу на белом,там Кавказ в ошейнике спит шоссе, там —хоровое кипенье по минаретам.Cтраны, сбившись бельём постельным,пусть по-прежнему ждут развязки.Не стирай, оставь их как есть, покамест.Занимается тихим огнём пергамент.Занимается мальчик на фортепианов комнате, мучаясь минуэтом.Это и есть молитва.Закат. Пшеничное полотенце.В руке полководца дрожит указка.Стынет ванна – купать младенца.Фа Ми Ре. Да закончится деньна этом.
«Исподволь, к себе, внутри…»
Исподволь, к себе, внутрикомнаты ночной – о комжалость?О душе, клубкомв теле свёрнутой всему «умри»разрешат, а ей одной, лишасьимени, покрова – быть и быть.Кто она потом —не слух, не опыт. Cпит,А за приоткрытым ртомтела, дальше выдоха – ничто.Нечем слова вымолвить уже.Что же я тогда и ктозябнущей внутри душе?Жалость к ней, сознание того,что творится, но не предстоит,кров невечный, дальнее родствопо отцу, который тоже скрыт?Но, быть может, мёртвого к живымжалость, к вечным – смертного, и естьто, с чем остаёшься ночью здесь,в жалость превращаясь,в шелест, в дым?
«Дерево говорило…»
Дерево говорило, рекло, нарекало (по имени),снизу вверх, как река (вдоль себя), текло, как речь уплывало (вело, корило), пустоту покрывало, как будто надламывало стекло.
Проникая в углы (тушь на листе), расплывалась сень древесная, всё бледней становясь (очертанья вен вдоль воздетой руки), разлетаясь, как выдох (а корни – вдох), говорило и речь свою в никуда отпускало дерево, чей потокразновеликих ветвей и веток струился наверх, туда, где верх и низ менялись местами, даль, с четырёх сторон подожжённая, как стена крепости, крепкого тела (cтолпа, ствола), ствол обступала (крепость). И всё, что не было зримо, не было небом — было деревом, словом, излившимся вверх теплом земли, соком её, муравьиной дорогой в рай, потерявшим значенье жестом ветви (руки) за край текста, в поисках то ли точки, то ли креста, птицы, звезды, окончания речи – какого-нибудь следа на пустой странице.
«Пока ты здесь, я разглядеть пытаюсь…»
Ю. О.
Пока ты здесь, я разглядеть пытаюсьтвоё лицо на свет. Пока не меркнет свет,запоминаю.Дальше – вечер. Я глаз не отвожу, и неттакой последней тьмы, чтобы заставитьтебя исчезнуть. Даже сон несёттвоё лицо сквозь странные своидымы и комнаты, пока не рассветёт.
Ты здесь, передо мной.Не в фокусе к плечамтвоим и скулам мир неплотно примыкает.По звону судя – дождь. По треску о причалневидимых бортов – прилив и утро. Затекаетза раму акварель края веранды, склон,ступени лестницы с откоса,вокруг тебя меняющийся фон —ландшафт, со лба сбегают тени. Сносити звук дождя, и толчею лучей,и ветхие хоры,и облака спадающих плащейс горы,листыс плеч осени.
Я глаз не отведу, пока твои черты наносит медленно, как раньше на пластину фотостекла, покрытого волшебным серебром коллодия и желатином. И выдержка длиною в смерть нужна, —– Не шелохнись! — чтоб свет дошёл до дна зрачка и памяти, лицо твоё оставил во мне, пока ты здесь, лицо твоё оставил.
Winterreise
Франц Шуберт в исполнении Фишера Дискау
Зимний путь,Фишера бас-баритондо конца допой,до последней станциипоезд по клавишам вторь ему, чёрным и серым,«домой, домой»,хроматическим «тон, полоутон, тон, тон»
фортепианным, шатающимся впотьмахзимним звуком глухимсоставов, суставов, обёрнутых войлоком.Пьяного вдоль коридора шаги и неверный взмахзажигающей спичку руки.
Подстаканник с видом Кремля, растворсоды-Липтона, IchLiebe, Fischer, продолжь. Проходит длинный дозор ночныхпроводниц, городов и деревьев, мелькает неверный узорДальних нот золотых.
