Зоя Межирова - Часы Замоскворечья

Часы Замоскворечья

Зоя Межирова

Жанр: Поэзия

0

Моя оценка

ОглавлениеНазадВпередНастройки
Добавить цитату


Одно – и знакомое и незнакомое – имя: Зоя Александровна Межирова.

Безупречная точность самовыражения, полная слитность внутреннего лиризма с пластическим его осуществлением, душевного жеста с жестом стихотворным обеспечивают ей право на безоглядную самостоятельность.

Георгий МАРГВЕЛАШВИЛИ

Как много трепетного понимания в стихах Зои Межировой. Понимания чужой беды и боли, беспощадного хода времени, понимания главных истин и ценностей нашей быстролетящей жизни. И как прекрасно – точно и возвышенно выражает она это понимание в своих высоких и удивительных стихах.

Среди многих талантливых ныне живущих русских женщин поэтов я не знаю более живой и сильной, чем Зоя Межирова.

Анатолий ЖИГУЛИН

Нелегко быть дочерью знаменитого поэта, особенно если ты пишешь стихи. Жизнь Зои Межировой сложилась неожиданно для нее самой – она уехала в США, вышла замуж. Муж, неординарный американец, умер. Зоя осталась совсем одна. А вот стихи продолжает писать и, конечно, по-русски. Стихи прозрачные, наполненные терпкой печалью.

Евгений ЕВТУШЕНКО

Зоя, сознаешь ли ты, знаешь ли, что тебе дано то, что почти ушло из русской поэзии – лирическая стихия

Александр МЕЖИРОВ

Зоя Межирова – поэт глубокий, вдумчивый, немногословный истинный мастер!

Перечитайте ее стихотворения «Часы Замоскворечья», «Старые вещи», «Мир за стеной где-то там, в отдаленье», «Давно от всех событий» и многие другие – это законченные новеллы в стихах, запечатленные – мастерски! – мгновения жизни, судеб, истории, современности.

Редко встретишь у нее так называемые «риторические» стихи, но, если и встретишь, то они звучат великолепно – и настроением, и своеобразной их новизной. Так, например, одно из ее таких стихотворений – «Дискотека» («Мы молоды – и потому вовеки не умрем») я перепечатывал на машинке и дарил –молодым поэтам (приходящим ко мне со стихами) – для учебы, для уточнения и укрепления жизненного тонуса и настроя.

Мне – в этих стихах – очень дорога дерзкая вера автора в бессмертие жизни.

Михаил ЛЬВОВ

Таинственный манок

Зоя Межирова, которая выпустила в России две книги стихов, продолжает писать и публиковать их, живя в штате Вашингтон, США. У нее несомненный лирический дар, а то одиночество, на которое она обречена, судя по ее лирическим признаниям, является замечательным допингом для творчества. Как говаривал князь Вяземский: «Сохрани, Боже, ему быть счастливым: с счастием лопнет прекрасная струна его лиры».

Говоря об одиночестве, имею в виду прежде всего лингвистическое: даже граждане русской диаспоры стараются заменить родной язык благоприобретенным воляпюком.

Еще один двигатель поэзии Зои Межировой – бессобытийность ее американской жизни, даже если эта бессобытийность кажущаяся: «Весь мой бессобытийный, на разлуку потраченный год» Напомню, что один из лучших рассказов Чехова – «Скучная история». Нет, я далек от того, чтобы сравнивать Зою Межирову с великим русским прозаиком, да и темперамент не тот. У нее как раз повышенная, драматическая реакция на мир окрест: именно ввиду этой – все равно, субъективной или объективной – бессобытийности. В этом манок ее поэзии, хоть и не единственный.

Для Зои Межировой событием является то, что на поверхностный взгляд, до этого ранга не дотягивает. Но художник заново выстраивает иерархический ряд, и желание Акакия Акакиевича приобрести новую шинель в плане эстетическом не менее значимо, чем желание Гамлета отомстить за поруганную честь матери и убийство отца. Весь вопрос, насколько художник убедителен. Зоя Межирова умеет настоять на своем, и ее рассказы о магазине восточной бронзы либо о госпитале Святой Марии захватывают читателя.

Да, она – отличный рассказчик, что среди стихотворцев случается не так уж часто. Сюжеты у нее напряженные и сентиментальные (без уничижительного оттенка этого хорошего слова). Все это не мешает ей быть также проникновенным лириком. Сюжетные и лирические стихи замешаны у Зои Межировой на сильной, я бы сказал – волевой эмоции, хотя, конечно, в своих стихах она женщина с ног до головы, и автору этих строк немного даже жаль, что он знаком с ней только заочно – «путем взаимной переписки». В том-то и дело, что при чтении таких ее стихов, как «Все ящики в Нью-Йорке для отбросов», «По своей, чужой ли воле», «В госпитале Святой Марии», «Восточная бронза» не отпускает чувство, будто знаком с этой женщиной давно и близко. Это ли не свойство настоящей поэзии?

Владимир СОЛОВЬЕВНью-Йорк

Красный форт

В Красном Форте старого Дели,
Чьи сапфиры спят на прилавках
И смеются ветрено изумруды,
У стены глухой и великой
Почти терракотового цвета,
Где автобусы съезжаются на площадь,
С самого утра и до заката
Под шелково-палящим солнцем
Нищая девочка с ребенком
Встречает иностранных туристов.
Она ничего у них не просит,
Что как-то чудно́ и необычно,
Весела и резва в тряпье цветастом.
Но минутами взгляд ее глубокий
Вдруг задумчив, хотя и без грусти,
И тогда становится серьезным.
На руках больного ребенка
Вечно полусонного таскает,
Вовсе, кажется, не замечая
Судорог его улыбки странной.
То к бедру прижав, а то в обнимку
Ходит с ним по площади гудящей,
Возникая то тут, то там без цели,
Радуясь лишь тем, что жизнь встречает,
Никому не нужна в жаре столичной.
Я зашла в раскаленный автобус
И оттуда протянула ей плитку
Чуть подтаявшего шоколада,
Чтобы на меня опять взглянули
Темные глаза, где пламя в пепле.
Радостью такой, какую в лицах
Так нечасто отыскать возможно,
Той, которую теперь вовеки
Позабыть, наверно, не удастся,
Полыхнули они и засветились.
Обхватив поудобней ребенка,
Шоколад под худенькую руку
Сунула ему и так прижала,
Улыбаясь, тихого младенца,
Что сразу стало понятно —
Нет счастливее ее на свете.
Просто так, а не за услугу
Принимая случайный подарок,
Улыбнулась такой улыбкой,
Словно меня и раньше знала,
Будто я ей не чужая,
Постояла несколько мгновений
И снова куда-то исчезла.
Загудел тяжелый автобус,
И стена терракотового цвета
За стеклом поплыла под солнцем мимо.
Красный Форт за спиной оставался.
Только вдруг заглох мотор – как видно,
Вышла какая-то неполадка.
И минуту мы еще стояли.
Я тогда опять к окну прильнула —
Не появится ли где-то рядом?..
Так и есть, смотрю, стоит у стекол
(Все же догнала, чтоб проститься),
Мне в лицо, как прежде, улыбаясь.
Навсегда прощай, уже во веки
Не увидимся больше с тобою!
Все поплыло мимо, только помню —
Смуглая рука еще мне машет.
В тот день у Красного Форта,
В далеких и чужих широтах
Я тогда поняла такое,
Что уже и счастья не надо, —
Жалкая, пустая затея.

Песня капель дождя

Г. М.

В дождь, в грусть
Все становится
На свои места,
Потому что никто не торопится
Никуда.
В шелестящий дождь,
Провисающий сетью
Над морем покатых крыш,
Ты когда-нибудь
Позвонишь.
Будет сумрачный голос
И глух и хмур.
Я искала тот звук,
Шаря взглядом слепым
Среди нот, на пюпитре лежащих,
Годов-партитур.
Затвердила до обморока
Спотыкающийся,
Горько-терпкий,
Шершаво-гортанный акцент,
Как прилежный упрямый студент.
Низкий звук этой ноты,
Восстав над ненужностью слов,
Мне слепил из реальности снов.
Он вот-вот прикоснется
Отвесною тенью
Безветренной стаи дождя,
Снова прежний напев поведя.
Вновь ему все равно —
Время дальше торопится
Или отхлынуло вспять…
Снова он… Мне ль тебя не узнать?..
Что мне делать, когда
В этот тихо подкравшийся миг,
Сквозь беззвучный растерянный час
Номер мой набираешь сейчас?..

«Отчужденность чужой столицы…»

Отчужденность чужой столицы
Прибалтийской страны укромной.
Дни аннексии. Тленье пепла.
Черепичные крыши Европы.
В парках невозмутимых тюльпаны.
На брусчатке голуби, дети.
И язык тех мест незнакомый.
Алма Яновна вяжет на спицах
Толстой шерстью тяжелый свитер.
Проживает одна в просторной
Светлой комнате старого дома,
Где высокие окна от пола
И сверкает паркет навощенный.
На столе деревянном салфетки,
То ли шерсть, то ли хлопок жгутами,
С бахромой нарядной по краю.
Желтый цвет янтаря на каждой.
Так и помню ее, седую,
Аккуратная стрижка и руки,
Окруженные спиц порханьем.
Объясняла трудные петли,
Говорила какие нитки
Деревенской крученой шерсти
Надо мне купить на базаре,
Где осенних цветов изобилье.
На окне высоком от пола
Было много горшков с цветами.
Дни на хмуром песчаном взморье,
Между сосен дюнная дача.
Элегантные магазины,
Непустеющие прилавки,
Под пятой имперской тяжелой
Не терявшие лоск всегдашний.
И душистый хлеб пеклеванный,
Тот, что рижским в Москве считался.
Все родное. И запах сладкий
Торфяной, если печи топились.
Эту землю я бы узнала,
Даже если глаза закрыты,
По шуршанью дождей на асфальте.
Алма Яновна вяжет из толстой
Теплой шерсти тяжелый свитер.
Вновь сюда приехав однажды
По прошествии лет немалых,
Я решила зайти к ней в гости,
Как в года былые с букетом.
Позвонила. Дверь приоткрыли.
И в ответ, посмотрев исподлобья,
Известили коротко, жестко,
Что зимой умерла. И сразу
Дверь захлопнулась. Я осталась
В полумраке лестничной клетки.
Повернулась. Нетвердым шагом
По ступенями чугунным спустилась,
Из подъезда на улицу вышла,
Всю залитую теплым светом.
Алма Яновна… Сны из детства…
Неприязнь я помнила эту
И сочувственно замолкала,
В несогласном живя согласьи
С затаенной ее причиной,
Стыд бессильный топя в смущенье,
В безмятежности дней любуясь
На дожди твои и костелы,
Твоего языка не зная,
Проходя по старинным паркам,
Обживая чужую дачу
У песка на янтарном взморье.
Все слова мои неуместны,
Как в руках букетик мой жалкий,
Так беспомощно опоздавший,
Знак привязанности безмолвной,
Что к тебе я несла в то лето.
Но молчат петухи на шпилях
Иностранного государства.

«И вот о былом не жалея…»

И вот о былом не жалея,
В чем будешь почти что права,
Смотрителем зала в музее
Ты станешь работать сперва.
С безумством последнего риска,
Сквозь множество колких преград
Поблизости от Сан-Франциско
Ты жизнь поведешь наугад.
Из снежных заносов России,
Как остро отточенный нож,
Не помня усмешки косые,
Ты в это пространство войдешь.
И чуждый язык, наплывая,
Возьмет в небывалый полон,
Как будто волна штормовая,
Диктуя свой новый закон.
И мертвые ставя зарубки
На этом витке бытия,
Здесь будет лишь голосом в трубке
Страна ледяная твоя.

«Протаскиваю свое тело волоком…»

Протаскиваю свое тело волоком
Сквозь гул нью-йоркских щедрот,
Где медный заяц летит над колоколом,
Слушая свой полет.
Где на Бродвее, прося подаянье,
В наушниках черный слепой,
К прохожим без видимого вниманья,
Танец затеял свой,
И на асфальте, судьбой не смяты,
Жизнью не дорожа,
Беспечные уличные акробаты,
Смертельные антраша.
Вопли сирен в Никуда – Ниоткуда.
Солнцем над сквером палим,
В позе нирваны джинсовый Будда
Пьет сигаретный дым.
Что улей Столицы Мира сулит мне,
Меняясь сто раз на дню?..
В отдельном от всех существуя ритме,
Бреду сквозь бред авеню.
Нью-Йорка яростная утроба,
Безумья и грез обвал.
Мираж стартующего небоскреба —
Приказ взлететь запоздал.
Но вечен вихрь вселенских тусовок
Наций, пространств и дней, —
Он ловок в сценах гигантских массовок
Без всяких главных ролей.
Ве́ка заокеанская Мекка.
Души неприют, разброд.
А тело – втянутая помеха
В энергий круговорот.