Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Люди-куклы
После этих слов артист волен был поступать, как ему заблагорассудится. Мог по очереди перетащить на руках парализованных его монологом членов семейства, мог за волосы отволочь за кулисы, мог ногами пинать через всю сцену.
И кланяться выходил всякий раз по-разному: то неся жену на закорках, то толкая ее, упирающуюся, перед собой.
Впрочем, Леся очень редко когда имела возможность наблюдать, какой вариант на этот раз изобрел изощренный в улавливании настроений публики звездный герой их театра и множества телесериалов Костя Потапов. Потому что, когда он фокусничал после утомительного монолога, Леся должна была подправлять грим Асе Щегловой, той самой изгнанной жене взбунтовавшегося героя пьесы Славика.
Только завзятые театралы и посвященные знали, что членов семьи героя во время его обвинительных речей изображали куклы. Кукла-жена, кукла-сын и кукла-дочь. Именно поэтому им удавалось так достоверно горестно таращиться на обретшего внезапно дар слова безропотного главу семейства.
А в это же самое время героиня пьесы, настоящая, живая, сидела в гримерке и входила в образ. Леся колдовала над ней, стараясь, чтобы не было «недо» и «пере». Последний штрих – самое главное. От него у актера крылья вырастают. При условии, что он, штрих этот, удачен.
Идея с куклами пришла в голову их режиссеру не от хорошей жизни.
Пару лет назад их молодому театру предложили зарубежные гастроли с нашумевшим в Москве спектаклем.
Все бы хорошо, но в спектакле этом была задействована огромная массовка, которая в родном городе обходилась в ноль рублей, ноль копеек – студенты с радостью соглашались потусоваться на сцене. Везти за рубеж дикое количество народу было делом финансово нереальным: билеты, проживание в чужой стране, переезды из города в город выливались в такую сумму, что экономический смысл турне полностью исчезал.
Нанимать массовку на чужбине тоже не имело никакого смысла: они не сумеют правильно реагировать на происходящее, не понимая ничего по-русски. Кроме того, за бесплатно нигде, кроме их уникального многострадального царства-государства, народ приучен работать не был.
Вот режиссер и удумал понаделать кукол в человеческий рост. Таких, чтоб от людей не отличить. Пластичных, с закрывающимися глазами, с выразительными руками. С лицами, на которые можно наносить грим, а потом смывать его и гримировать заново.
Он слышал, что где-то делают таких красавцев. Где-то не у нас. А это значило – ничего из задумки не выйдет. Потому что все опять же упиралось в деньги.
А такая куколка сколько может стоить? Даже подумать страшно! Тем более что не одна куколка требовалась, а не меньше тридцати.
Но он так сильно и настырно хотел воплотить свою идею в жизнь, что неумолимая судьба поддалась и послала ему весть о некоем провинциальном заводике, способном сотворить искомое чудо, причем за весьма скромное вознаграждение.
И сотворили. И были счастливы подвернувшейся работе безгранично: смогли обеспечить своих рабочих полунищенской зарплатой на несколько месяцев вперед. Вот что было истинным чудом наоборот: у мастеров с золотыми руками и умными головами настолько отсутствовала деловая хватка, что они не удосужились даже мало-мальски себя прорекламировать, чтобы обеспечить завод бесперебойными заказами. И цены своей работе не знали. Так что, можно считать, повезло. Почти задаром получил исполнение желания.
Режиссер полюбил своих кукол со всем жаром истосковавшейся по ним души. Дошел даже до того, что называл их лучшей частью труппы: они-де не капризничают, не болеют, не придуриваются, выполняют все режиссерские указания, не требуют денег, не жрут, не алкогольничают, не проститутствуют и умеют держать паузу как никто!
Живые актеры снисходительно прощали эти дурацкие режиссерские сравнения бездушных тварей с ними, одаренными, тонко чувствующими и переживающими индивидуумами. Но и они вскоре поняли, как хороши оказались эрзац-люди для общего дела.
В этом, к примеру, сегодняшнем спектакле куклы честно отыгрывали половину времени. Вот только ответили на восторги публики после монолога, только выталкивали кланяться окаменевшую брошенную жену с застывшим лицом, а через полминуты сцена разворачивается и – полюбуйтесь на нее! Совсем иначе одетая, элегантная, с полными интереса к жизни глазами поет застывшему от восторга и сочувствия другому мужчине:
И очередная жертва, вытаращив глаза от восхищения, слушает теперь ламентации бедной оставленной женщины, жертвы любви и долга, мужского эгоизма и черствости.
