За чертой

За чертой

Пролог

Стремительно сгущалась холодная ночь. Ветви деревьев под напором сильного ветра гнулись к серой стене дома. Ветки поменьше хлестали в оконный проем, отбивая только им известную дробь. Большие, но ещё редкие капли дождя звонко барабанили по остаткам металлической кровли, ржавые куски которой еще оставались на своем месте. Угрожающе завывая, ветер усиливался. Он словно пытался оторвать от земли небольшое одноэтажное строение. Просторную комнату с ветхим диваном у стены и очень старым креслом в углу, возле окна, стекло и рама в котором отсутствовали, продувало насквозь. Небольшую прихожую без входной двери захлестывало начинающимся ливнем. Серые, обшарпанные и местами поросшие мхом стены освещал, отбрасывая замысловатые тени, небольшой костер, горевший в дальнем от окна углу.

Гремел раскатистый гром. Молнии, ярко вспыхивая, на мгновение освещали сырую землю и дорогу, ведущую мимо окна дома и перегораживаемую закрытым шлагбаумом в виде ржавой, железной трубы. Осенние грозы, хоть и бывали редко в этих краях, бушевали не на шутку, срывая с деревьев последние красно-желтые листья и ломая мелкие ветки.

– Мля, ну и погодка, мать её, – поежившись в прорезиненной плащ-палатке, сказал парень лет тридцати, сидевший в кресле у окна и периодически поглядывавший в чернеющую темноту.

Сверкнула молния, осветив его бледное, худощавое, давно уже не бритое лицо без признаков интеллекта.

– Успокойся, Малой. Достал ты своим нытьем уже. Без тебя тошно, – сдерживая злость, говорил второй, постарше, в таком же одеянии.

– Да я-то что? Это погода всё хуже и хуже становится.

Сплюнув на пол, он поправил капюшон и выглянул в покосившийся проем окна.

– Слышь, любезный, захлопнись, я сказал! – прикрикнул второй, зыркнув черными, как ночь, глазами.

– Чего ты, Череп? Реально же погода мерзкая. Сам посмотри, – обидевшись промямлил Малой и снова высунулся в проем того же окна, хотя что-либо разглядеть в непроглядной тьме было весьма проблематично.

– И что? Когда ты ноешь, тебе теплее становится? Или тебе надо, чтобы я согласился с тобой и мы дружно попричитали? Или поныли над превратностями судьбы? – чуть не кричал уже Череп, отчего его капюшон съехал набок, открывая короткие седые волосы.

Ему самому все это не нравилось. И погода эта действительно мерзкая, и будка, в которую его сослали встречать возможных незваных гостей, и весь этот затухающий мир, бьющийся в предсмертной агонии.

– Да, погода – говно! Доволен!? – разошелся он, не в силах уже сдерживать гнев. – И не маячь в окне! Спалишь нас, падла, и я тебя сам лично пристрелю! Понял меня!?

Малой осел, убрав голову из оконного проема, и затих, насупившись. Он кипел, переполненный злобой, но наезжать на Черепа не осмеливался, ибо было это безумно страшно, а главное – бесполезно. Этот и в правду пристрелит, глазом не моргнет даже. И ничего ему за это не будет. Молот не станет даже наказывать за него, за Малого. И братва не будет за него бузить. А вот если он сейчас шмальнет в Черепа, то его разорвут на части. Молот этого никогда не простит. А пристрелить очень хотелось: Череп его ни во что никогда не ставил и с братвой всегда ржал над ним. А вспоминая, как умер Шмель, Малого вообще передергивало от страха.

– Я же не виноват, что все так получилось, – промямлил он тихонько.

Череп глянул на него исподлобья и хмыкнул:

– Я что ли виноват, уважаемый?

– Мы же сделали всё как надо, это Боров со своими лажанул. Завтра наши вернутся и все пучком будет.

– Вот мы и просидим тут до завтра, пока философ твой не вернется. Если вообще вернется, – бросил Череп и уставился на пламя костра.

Дождь усиливался с каждой минутой и все громче барабанил по остаткам металлической кровли. Череп, сидя на продавленном диване, кутался в плащ-палатку и что-то напевал себе под нос, тихонько отбивая ритм ногой.

Вдруг со стороны дороги донесся какой-то странный шум, словно ломаются сухие толстые ветки. Малой вздрогнул, забыв про угрозы старшего, соскочил с кресла и высунулся в окно.

– Что там? – спросил Череп, взяв в руки автомат, мирно лежавший всё это время рядом, на диване.

– Не видно ни хрена, – промямлил тот и спрятался обратно.

Совсем рядом громыхало и сверкало. Природа разбушевалась не на шутку: ветер завывал все громче и сильнее, словно раненный зверь, попавший в капкан. Через пару минут шум повторился, и Малой глянул на напарника, пытаясь не показывать страха, который, несомненно, охватил его.

Череп зыркнул в ответ:

– Посмотри.

– Всё равно же не видно ничего. Я ваще не втыкаю, чего мы тут сидим и жопы морозим. Они же не дураки по ночам шастать, ещё по такой погоде. Да и не пойдут они сюда – не вариант. Им теперь прятаться надо, хавчик искать и …

– Тебя забыли спросить, делай что сказал. От Борова они именно ночью свалили.

Малой, вздохнув, полез к окну, старательно вглядываясь в темноту. Высунувшись по грудь и пытаясь хоть что-то разглядеть в наступившей ночи, он тихонько материл Черепа, не предполагая, что это его последние мысли. Когда в очередной раз сверкнула молния, осветив дорогу, глаза Малого полезли на лоб от увиденного. Но предупредить старшего он уже не смог, не успел. Грянул гром, и парень упал на спину, дергаясь и извиваясь в предсмертных судорогах с ножом в груди.

– Мля! Малой! Сука!

Череп упал на четвереньки и, перекатившись к окну, прижался к стене. Малой плевал кровью и сучил ногами по деревянному полу с облезлой краской. Его руки тщетно пытались вытащить из груди нож, но вскоре сползли на пол и замерли.

Сверкнула молния, и в дверном проеме мелькнул силуэт.

– Не дергайся. Пристрелю, – раздался спокойный голос.

Череп замер, понимая, что точно не успеет выстрелить первым.

Впрочем, быстро взяв себя в руки и поборов минутный страх, он оскалился, спросив первое, что пришло ему в голову:

– Ты кто такой, а?

– Я смотрю: ты меня не узнал. Ждал кого-то ещё? – спокойно проговорил человек, подходя ближе, но соблюдая при этом безопасную дистанцию.

Снова сверкнула молния, и Череп четко увидел ствол автомата, направленный на него. В тусклом свете костра, он, конечно, узнал этого человека.

– А, это ты, сука! Дошел всё-таки, – сказал Череп тому, кого они с Малым здесь и ждали, но так же, как и Боров, проворонили появление из темноты.

– Дошел. Есть у меня на это веские причины.

Череп сплюнул на пол и криво ухмыльнулся:

– И что же ты не стреляешь? Думаешь умолять буду? Хрен тебе.

– Будешь, Череп, будешь. Брось автомат и, может быть, я не убью тебя сегодня. Может, поживешь ещё какое-то время.

Череп глянул в глаза стоящего напротив человека и криво ухмыльнулся, продолжая сжимать в руках автомат, ствол которого смотрел в потолок.

– И что дальше? Что тебе это даст? – пытаясь спасти свою жизнь, спросил он.

– Убери руку с рукояти и очень аккуратно, за цевье, положи автомат на пол, – продолжал стоять на своем человек, целясь Черепу в грудь.

Природа продолжала буйствовать, поливая землю, казалось, нескончаемым дождем. Ветер гнул деревья, срывая с них последние листья, и уносил их куда-то в темноту.

– Я жду, – повторил человек.

Глаза его казались пустыми, да и сам он выглядел довольно уставшим. В мокрой камуфлированной куртке, разгрузочном жилете, забитом магазинами, рваных в нескольких местах штанах и грязных армейских берцах, он производил впечатление измотанного, но решительно настроенного воина.

Череп прожигал его холодным взглядом, пытаясь решить – рискнуть или нет, но направленный на него ствол автомата сильно уменьшал шансы на удачный исход этого риска. А жить ему очень хотелось, несмотря на все обстоятельства, приведшие его сюда. Именно в тот миг, когда смерть действительно дышит в лицо, собственная жизнь становится ценнее золота, невзирая на готовность покинуть этот проклятый Богом мир.

– Стрельба привлечет внимание, и ты уже не уйдешь отсюда живым, – сказал он, пытаясь образумить стоящего напротив парня и выиграть для себя пару драгоценных секунд.

– Мне больше нечего терять, ты об этом позаботился. Бросай, – сухо ответил тот.

Собравшись с духом, Череп глубоко вдохнул и выдохнул, переведя взгляд на свое оружие…

Глава 1

Месяцем ранее…

– Это как в сказке. Понимаешь? – смеялась она и, нежно поцеловав его в губы, продолжала: – Помнишь, мы читали?

– Помню, конечно, – ответил Павел, хотя понятия не имел, о чем говорила Полина.

Он щурился от утреннего солнца и слушал её ласковый, полный любви голос. Навалившись спиной на старое очень высокое дерево с зелеными до сих пор листьями он любовался ею. Красивая, стройная, полная страсти и любви к нему, к небу, к солнцу. Ангелочек, его ангелочек, его жизнь. Она кружилась в неведомом танце, подняв голову к небу. Раскинув руки в стороны и закрыв свои голубые глаза, она смеялась от захватившего её счастья. Длинные русые волосы девушки поднимались над хрупкими плечами, отблескивая в солнечных лучах.

– Пашка! – нежно кричала она. – Иди ко мне! Паша! Я люблю тебя! Я самая счастливая! Пашка! Этот мир принадлежит нам!

Павел вскочил, откинув старый плед, которым они укрывались, подхватил её на руки и закружил. И вот уже два счастья, две любви, два обнаженных тела, слились воедино в понятном только им танце.

Пожелтевшие уже листья деревьев играли в лучах восходящего солнца. Небольшую поляну на берегу озера наполняло теплом и светом, отражавшимся в счастливых глазах двух влюбленных. Лес вокруг скрывал их от посторонних глаз, и этот небольшой мир, созданный любовью, принадлежал только им.

– Вот бы всегда так было, – шептала она, нежно целуя его губы.

– Так и будет всегда, – отвечал ей Павел и целовал ее глаза.

Он остановил кружение, и увлекаемые инерцией, они, смеясь, упали на одежду, небрежно разбросанную в порыве страсти.

– Ай, блин, – тихо вскрикнул Паша, ударившись спиной о холодный металл.

– Тебе больно, любимый? – искренне забеспокоилась она. – Давай поцелую. Где больно?

– Здесь, – улыбнувшись, показал он на свои губы пальцем, и она прильнула к «больному» месту, страстно целуя.

А солнце поднималось все выше, нещадно пытаясь пробить и так уже изрядно потрепанный озоновый слой планеты.

– Нам пора, счастье моё. А то потеряют нас, – нежно сказал он.

А она, наигранно обидевшись, повернулась на бок спиной к Павлу и шепнула:

– Не хочу, не хочу.

Он повернулся к ней и, нежно обняв, поцеловал в шею.

– Перестань. Ты же не хочешь, чтобы Степаныч за нами группу прислал? И тогда все узнают об этом месте.

– Я шучу, милый. Конечно, я понимаю. Просто, я не хочу расставаться с тобой ни на миг. Понимаешь?

– Понимаю. И я не хочу. Но у меня есть обязанности. И у тебя, кстати, они тоже есть. И к тому же скоро зима. Я тебе ещё надоем своим каждодневным присутствием.

– Глупенький ты мой дурачок, за тринадцать лет не надоел, а за одну зиму надоешь?

– Шучу я. Ты тоже думаешь, что будет одна зима? Думаешь, теперь будет как раньше? – спросил Павел, целуя плечи любимой.

– Как раньше уже никогда не будет, – грустно ответила Полина.

– Я о погоде. Точнее, о временах года.

– Я поняла тебя, Паш. Думаю, что уже всё. Солнце снова с нами. Вспомни лето, зима отступила, и теперь всё будет как раньше.

– Хорошо, если так.

Он погладил ее спину и, легонько шлепнув по голой попе, поднялся.

– Это что сейчас было? – заигрывая, спросила она и улыбнулась.

– Люблю я тебя. Сильно. И её тоже, – показал он рукой на притягивающую взгляд выпуклость ниже спины обнаженной девушки и натянул штаны.

– А что ещё во мне ты любишь?

– Всё. Всю тебя целиком люблю, не разделяя на отдельные филейные части. Хотя некоторые из них иногда хочется съесть. Ну, или, как минимум, покусать слегка, – улыбнувшись, ответил Павел, завязывая шнурки на берцах.

– Думаешь, выкрутился? – ехидно спросила она, прищурив глаза.

– Думаю, да, – ответил он почти смеясь и поднял с лежавшей в желтых листьях черной толстовки калашников. – Милая, нам пора уже.

Павел уже строго посмотрел на любимую, но в его карих глазах искрились любовь и нежность. И она это видела и всегда знала, чувствовала.

– Я знаю. Не сердись.

Девушка нехотя надела джинсы и белую вязаную кофточку, поправила пышные волосы и, посмотрев на безоблачное синее небо, печально выдохнула:

– Так не хочется уходить отсюда. Когда мы ещё вернемся сюда?

– Ты же знаешь, милая, – ответил он, взяв её за руку и поправив автомат на плече.

– Знаю, знаю. После вашей очередной и очень важной вылазки.

Он улыбнулся ей, поправив прядь ее волос за ухо и поцеловал её в губы.

– Пошли? – спросил он, сопроводив свои слова кивком головы.

– Пошли, – хихикнула она в ответ и, вторя ему, кивнула, отчего волосы упали на глаза, и она тут же их поправила.

Держась за руки, они направились к привязанной к одному из деревьев гнедой кобыле, мирно жующей траву неподалеку. В свете солнечных лучей её бока отливали сталью. Паша лихо запрыгнул в седло и, обхватив любимую за талию, посадил её впереди себя. Лошадь шагом направилась по еле заметной тропе через лес, увозя влюбленных навстречу восходящему теплому осеннему солнцу.

Проехав небольшой лесок, они добрались до высокого забора, который огораживал маленькое поселение, насчитывающее несколько одноэтажных домиков, большой коровник и одну землянку. Еще был бетонный гараж с парой старых тракторов и военным грузовиком внутри. Техника уже давно была не на ходу, представляя собой лишь бесполезные ржавые куски металла.

До дождя поселение было скотным двором с приличным поголовьем коров и лошадьми. Население теперь состояло из бывших скотников, подросших за зиму детей-сирот из детского дома, что располагался на другом берегу озера и был давно заброшен, и их воспитательницы. Исключением был лишь Степаныч, приехавший сюда во время всеобщего хаоса и скоро ставший главным среди выживших. Он и организовал на бывшем скотном дворе, которым раньше руководила мать Степаныча, это самое поселение, сумев завоевать уважение оставшихся пятерых скотников. Ну а у детей он пользовался исключительным авторитетом, и те, будучи сиротами, считали его не иначе как отцом.

Павел завел гнедую через открытые ворота и, поднимая облако пыли с единственной улицы, направился к дому Степаныча, который раньше был просто складом и находился в северной части скотного двора. Проехав мимо коровника с девятью коровами и двумя быками, он высадил девушку и, пришпорив лошадь, умчался дальше.

Народ, коего в общем было немного, еще только просыпался под громкий лай Лики и Джека, исправно несших службу по охране периметра вместе с караульными. Павел остановил лошадь у одноэтажного домика, огороженного невысоким забором из ржавого профнастила, и привязал поводья к столбу, бывшему раньше электроопорой. Здесь, на краю поселения, было совсем тихо, лишь пение пташек и редкое мычание коров, выгоняемых на пастбище, нарушало эту утреннюю тишину.

Поздоровавшись кивком головы с караульным на вышке Сергеем и погладив собаку, радостно вилявшую хвостом, Паша вошел внутрь двора. Старший сидел, как и обычно в это время, за столом, стоявшим посреди яблоневого сада, и корпел над картой. Деревья снова плодоносили, несмотря на долгую зиму, и плоды их нависали над столом, наполняя воздух сладким пьянящим ароматом.

Степаныч – крепкий, рослый, около двух метров мужик лет сорока пяти, одетый в камуфляжную куртку поверх потертой тельняшки, что–то отмечал карандашом и, делая записи в старом блокноте, изредка почесывал седую бороду. Он поднял голову и посмотрел на вошедшего парня и, улыбаясь, кивнул на скамью, стоявшую с другой стороны стола.

– Здорово, Паш, садись, – пробасил он, прокашлявшись.

Павел пожал протянутую руку и присел, положив автомат на край стола.

– Ты в прошлую вылазку колючку вроде видел, – с ходу начал Степаныч.

– Видел. Там склад какой–то есть недалеко от моста. Она в рулонах там и валяется, правда, ржавая неслабо. Вот здесь, – ткнул пальцем в карту Паша.

Отворилась калитка, и во двор вошел Митя, один из выживших скотников, лет шестидесяти, невысокого роста в кирзовых сапогах и фуфайке поверх серой рубахи, заправленной в черные штаны. Он поздоровался со всеми, присел рядом с Пашей и снял кепку, ослепив двор бритой наголо головой.

– Нам бы сюда ее привезти и периметр усилить. Скоро зима, и твари уже приглядываются к нам из леса, с южной стороны. Миша видел их, когда стадо пасли. Серёга, правда, не заметил ничего, но Мухтар, вел себя подозрительно. Всё в лес смотрел и рычал, как зверь ошалевший. Так что при наступлении холодов могут и напасть. Пока всё тихо, но лучше перебдеть, чем недобдеть, – продолжил старший поселения.

– Я понял. Привезем, если никто еще не добрался до неё, – кивнув, ответил Павел и задумался, ведь именно там, располагалось их с Полиной тайное место.

– Кто? – удивился Митя и, не скрывая досады, добавил: – Нет никого больше. Кто в дождь не погиб, умерли зимой. Да и от радиации, кто помер, а кто… Ну ты понял. Сам знаешь, получше меня.

Паша снова кивнул и, привстав, сорвал яблоко, обтер его о свою толстовку и откусил сочный плод.

– Я все–таки думаю, что тут ещё и вирус какой-нибудь роль свою сыграл. Ну, или и то и другое вместе, – сказал Степаныч, глянув на Павла, который уже собрался уходить, чтобы отправиться в город.

– Разве это важно теперь? – спросил он.

– Понимаешь, когда после всего мы с Ваней в город мотались, они все ещё были людьми. Напуганными, агрессивными, но обычными людьми. А сейчас… Ну, не может радиация так сильно повлиять на человека за такой короткий период времени.

– Степаныч, какой прок от этих разговоров теперь? Вирусологов больше нет. Вообще, кроме них, никого нет. Мы, может, одни на всей планете остались, – сказал Митя, уставившись на старшего.

– Может, и одни. Как думаешь, Паш?

– А чего тут думать? Наверняка ещё где-то выжили и не превратились в этих обезумевших тварей.

– В Америке что ли? – ухмыльнулся Митя.

– Не обязательно, хотя и это не исключено. Может, в Китае, или в Африке. Там, может, и не было зимы, климат другой там, – ответил Степаныч.

– А, кстати, да. Может, ты и прав. Там всегда тепло было.

– Ну, мы поехали тогда что ли? В обычном составе? – устав слушать бессмысленный разговор, спросил Павел.

– Генка рвется с тобой, – вдруг сказал Митя.

– Не мал он ещё? Генка-то твой?

Степанычу это явно не понравилось. Геннадий, внук Мити, был пухлым шестнадцатилетним юнцом, но мнил себя взрослым, да и гонору в нем было немало. Старшего он никогда не считал авторитетом да и работать особо не любил – дед за него всегда отдувался.

– Не мал. В самый раз. Пусть опыта набирается.

Степаныч вопросительно посмотрел на Пашу, и тот нехотя кивнул.

– Вроде, уже давно всё спокойно проходит, без нервов. Только если он подчиняться приказам не будет, я его одного назад отправлю, ещё и морду набью.

– Ну, ты это… Не гони на него. Морду он набьет, – начал было Митя защищать внука, но Степаныч резко прервал его.

– Митя! Если заслужит, я ему еще и здесь добавлю. Так что проведи с ним основательную профилактическую беседу. Или вообще не поедет он никуда.

Митя осекся и кивнул, а Паша, доедая яблоко, сказал:

– Через час у северных ворот. Двойной боекомплект и противогаз пусть не забудет.

Митя, кряхтя, поднялся и вышел, а Степаныч напутствовал:

– Ты там тоже без лишнего гонора с Геной. Вместо кого он будет, решай сам. И вообще, осторожней. Если что, патронов не жалейте, запас ещё есть. Телегу Митя подготовит, колючку нагрузили и назад. Понял? Без лишнего риска.

– Я понял, Степаныч. Не первый раз. Будем осторожны. Вместо Андрюхи Гена поедет, хоть и не нравится мне это. Ты, кстати, счетчик нам выдели, а то мало ли чего.

Павел доел яблоко и бросил огрызок к забору. Степаныч ушел в дом и вскоре вернулся, держа в руках счетчик Гейгера.

– Заряжен полностью. Ты там посмотри, может, ещё что полезное увидишь. Топоры там, пилы, стройка-то кипит. В общем, все как обычно. И осторожнее. На Гену сильно не дави, пацан ещё, но и спуску не давай. Бить разрешаю, но аккуратно, без синяков и переломов.

Павел кивнул, забрал дозиметр и, взяв со стола свой автомат, направился к калитке.

– Пайки у Петровны! – вдогонку крикнул Степаныч.

Паша, не оборачиваясь, ответил:

– Я помню!

Покинув двор старшего, он отвязал гнедую кобылу и запрыгнул в седло. Не спеша проехал к общинному дому, бывшему раньше чем–то вроде конторы, где сейчас жили практически все выжившие. Войдя внутрь этого большого двухэтажного дома, не огороженного забором, Паша громко крикнул:

– Санёк!

Пройдя по коридору прямо, он устремился в последнюю комнату, где и проживал по соседству с другом.

– Сашка! – крикнул Павел, открыв дверь. – Давай живее! Хорош дрыхнуть! Нам пора.

Тот подскочил с кровати, протирая заспанные голубые глаза, не совсем понимая, что происходит и куда в такую рань его тащит друг.

– В город едем. В телеге доспишь. Давай собирайся по-быстрому.

Павел открыл свой шкаф, стоящий напротив большого зашторенного окна, и достал с полки восемь снаряженных магазинов. Бросив их на свою кровать, стоявшую рядом с Сашиной, надел разгрузочный жилет и распихал в него боекомплект. Счетчик Гейгера он убрал в подсумок для рации, которой у них никогда не было, надел на голову камуфлированную бейсболку. Саша проделывал те же процедуры, только бубнил что–то недовольно.

– Я – за пайками, а ты – к северным воротам. Сань, слышишь?

– Да слышу я, блин, слышу. Мы обычным составом?

– Андрюха с нами не едет. Только Лёха.

– Мы что ли втроем? Почему? – удивился Саша, надевая и застегивая разгрузку.

– Гена с нами, четвертым, – обреченно выдохнул Паша.

– Кто!? Генка!? Нафига он нужен-то, блин? Дебил доморощенный.

Павел закрыл дверцу шкафа и, молча выдохнув, укоризненно посмотрел на друга.

– А чё? Не прав я что ли? Дебил же. Мерзкий притом, – чуть спокойнее уже сказал Саша, распихивая магазины по подсумкам.

– Степаныч просил. Опыт ему тоже нужен. Может поумнеет.

– Гена? Поумнеет? Ты сам-то слышал чё сказал? Поумнеет он, блин.

– Хорош, Санёк. Поживем – посмотрим. Так, а Лёха у нас где?

– Он же в карауле с утра был.

– Бардак, блин. Ладно, значит, он уже по форме. Противогаз не забудь. Все, давай к воротам.

– Может, ну его нафиг этот противогаз? И так тяжелые едем. Еще ни разу не пользовались ими, Гейгер же у тебя есть, – ворчал Саша.

– Надо, Саня. Надо. Лучше пусть он будет и не понадобится, чем понадобится и не будет, – ответил Павел и направился к двери.

Он быстро выскочил из комнаты, чуть не столкнувшись в коридоре с ещё одним обитателем их дома, Андреем, который и должен был быть четвертым в группе.

– Ты чего как ошпаренный, Паш?

Андрей был одет по форме, так же, как и сам Павел, только без противогаза.

– А ты-то куда?

– Да, Митяй прибегал, передал, что Степаныч велел Лёху заменить. На вылазку вроде он. С тобой что ли?

– Ага. Ну хорошо тогда. А то я уже обратно к Степанычу собрался. Лёхе передай, что мы у северных ворот ждем.

– А чего меня не берешь с собой? Втроем что ли идете? – вдруг спросил Андрей.

– А мы, блин, Гену четвертым берем. Опыт ему нужен, мля, – издеваясь, ответил, подошедший Саша и ухмыльнулся, явно довольный собой.

Андрей удивленно сдвинул брови и уже через пару секунд хохотал, держась руками за живот. Его смех подхватил Саша и по дому разлетелся дикий гогот.

Павел подождал минуту, давая возможность успокоиться бойцам и сказал:

– Хватит уже. Я рад этому не больше вашего. Мне разрешено ему врезать, если что.

– Только тебе? – заинтересованно спросил Саша, продолжая смеяться.

– Только мне. Всё. Погнали.

Павел умчался к Петровне, которая заведовала продуктами и находилась в столовой, что напротив коровника. До дождя здание было хранилищем молока, и сейчас как нельзя лучше подходило для хранения немногочисленных съестных запасов, тех, что ещё оставались после зимы и вновь заготовленных за лето. В коровнике заведовала Полина, а значит, он ещё раз сможет увидеть её, пока Петровна пайки готовит.

Заскочив в столовую и крикнув высокой, худощавой женщине о провианте, Павел рванул к любимой. Там вовсю кипела работа. Денис с Мишей выгоняли коров на пастбище под чутким руководством Марины и Полины. Трава еще не пожухла и стадо гоняли пастись к югу, неподалеку от поселения. Мухтар, находившийся днем и ночью рядом с коровами, лаял и бегал вокруг, не давая скотине разбрестись кто куда. Павел поздоровался со всеми и отозвал любимую в сторону.

– Мы скоро в путь, милая. Дня на три-четыре, не больше, – сказал он, когда Полина подошла ближе.

Она была сиротой, жила в детском доме, расположенном на другом берегу озера, и до дождя Павла не знала. Первый раз они и встретились в тот роковой для планеты день, когда весь мир рухнул в пропасть, когда погибла цивилизация и человечество перестало существовать в привычном понимании этого слова.

– Береги себя, пожалуйста. Я буду скучать и переживать, – грустно сказала она, шмыгнув носом, и обняла любимого.

– Не волнуйся, не первый раз, – улыбнулся Павел и поцеловал ее в губы.

Ему казалось, что Полина очень похожа на его маму, и даже голос такой же мягкий и нежный.

– Все равно, осторожнее будь. Обещай мне.

– Обещаю, – ответил он, глядя в ее голубые, как у мамы, глаза.

Своего отца Павел не помнил, он бросил семью за пару лет до всемирной катастрофы, и мама постоянно была занята, пытаясь заработать как можно больше, чтобы ее сын выглядел не хуже других детей, чтобы одежда модная и брендовая была, телефон последней модели, хотя и прежний был совсем нестарый и вполне даже рабочий.

И где это все теперь? Ни матери, ни телефона. Лишь воспоминания, которые стираются постепенно, и даже лицо мамы превратилось в образ. А много ли нужно человеку для жизни? Камуфляж, еда и автомат. Это сейчас, а тогда, в прошлом мире, хотелось другого. И телефон этот модный, и одежду красивую, и школу престижную. А зачем? Все это пыль, которую нещадно смыл огненный дождь.

– Полина! – закричала Марина, провожавшая стадо одна. – Сашке привет от меня передай, – улыбнувшись добавила она, обращаясь уже к Павлу.

Тот кивнул и обнял любимую.

– Я побежала, милый. Будь осторожен, – с тоской проговорила Полина и, прижавшись к нему, нежно чмокнула его в щеку.

– Беги, счастье мое. Мне тоже уже пора, – ответил он и проводил ее взглядом.

Стадо уже дошло до конюшни, которая была у открытых уже настежь южных ворот, и девушка побежала следом за ним.

– Паша, – позвала его Петровна, выглянув в окно.

Павел перешел улицу и через минуту принял четыре больших свертка и четыре армейских фляжки с белыми крестами из медицинского пластыря.

– Как обычно? – спросил он.

– Да. Вам хватит. Воды не забудьте набрать, – указала Петровна на фляжку, висевшую на поясе Паши, и добавила, отходя от окна, – бутыль в телегу Митяй положил. Удачи вам, мальчики. Поосторожнее там.

Павел кивнул и, взяв под уздцы гнедую, пошел к северным воротам поселения.