Остров разбитых сердец

Глава 7. Энни

Байдарку Крисси несет в водоворот. Всех предупреждали, что он опасен и приближаться к нему нельзя. Попытки грести в обратном направлении ничего не дают: течение слишком сильное. «Энни, помоги!» – кричит Кристен. Но Энни только смотрит на сестру расширенными от ужаса глазами. Если она туда поплывет, ее и саму затянет в воронку. Сделать ничего нельзя. Остается только наблюдать, как Кристен, зовя на помощь, неумолимо движется прямо в жерло водяного вихря.

Энни резко просыпается. Сердце стучит. Она садится в постели. Салатовое одеяло валяется скомканное. В комнате еще темно, но уже можно разглядеть картинку в рамке на стене: это рекламный постер книги «Гарри Поттер и дары смерти», подписанный самой Дж. К. Роулинг. Рядом с кроватью, на тумбочке, томик стихов Билли Коллинза. Энни переводит взгляд на фотографию с мамой и Кристен в день окончания школы. Кроме альбома с афоризмами, все сокровища на месте.

«Крисси, – шепчет Энни, падая на подушки и глядя в потолок. Сердцебиение потихоньку приходит в норму. – Где же ты, черт возьми?» Потом она открывает ноутбук и оставляет сестре сообщение в «Фейсбуке» и «Твиттере», уже не в первый раз извиняясь за то, что воспользовалась произошедшим как прикрытием для того, чтобы не возвращаться в Хаверфорд: «Знаю, ты меня поймешь. Чем рассказывать маме и папе, из-за чего меня отстранили, гораздо проще соврать, будто я остаюсь дома из-за тебя». Мысленно Энни прибавляет: «К тому же это не совсем вранье». «Хватит шляться неизвестно где, возвращайся, пожалуйста», – дописывает она и оформляет сообщение как личное, чтобы никто другой не мог его прочесть, особенно отец.

Он и так думает, что она обманывает себя. И доктор Киттл, психотерапевт, говорит то же самое: ты, мол, находишься на этапе отрицания. В действительности ничего она не отрицает. Она просто подстраховывается. При опознании жертв несчастных случаев часто допускаются ошибки. Несколько лет назад, например, две девушки из Индианы погибли в автокатастрофе. Лица сильно пострадали, на месте происшествия был хаос, и поэтому их долго принимали за других людей. Вероятно, и с Кристен произошло что-то подобное.

«Ты должна двигаться дальше», – твердят и папа, и доктор Киттл. Но Энни не может, ей нельзя никуда двигаться, пока она не поговорит с Уэсом Девоном. У его родителей летний домик на острове Макино, и он сейчас живет там, пишет какую-то работу для Дартмутского колледжа. Крисси у него – Энни в этом уверена. Она же помнит: сестра непременно хотела с ним встретиться, шутила, что рванет в Мичиган. Эсэмэскам Уэса доверять нельзя. Энни посмотрит ему в глаза и, если он скажет: «Я ничего о Кристен не слышал», поверит. Наверное, даже попробует смириться.

Она встает с постели, подходит к письменному столу, включает лампу и изучает свой календарь. Какой же день выбрать для отъезда? Боже, до чего жалкая у нее жизнь! На март не запланировано вообще ничего. Все друзья разъехались по колледжам. Вернее, у нее всего-то одна подруга, да и та стала после происшествия какой-то чужой.

В отличие от Кристен, у Энни никогда не было обширного круга общения. Сестра говорила ей: «У тебя комплекс неполноценности». Может, так и есть. Как бы отреагировали одноклассники, дети из состоятельных семей, если бы узнали, что родная мать Энни была пятнадцатилетней испаноязычной девочкой из трущоб? А свою настоящую маму, Эрику, Энни сейчас почти не видит. Та превратилась в унылое существо, которое питается одним кофе да таблетками и безвылазно пропадает на работе. Сделала из себя мученицу рынка недвижимости. Ясно почему: избегает дочери. Ведь она, Энни, должна была присматривать за сестрой, а вместо этого отпустила ее одну, да еще в явно неуравновешенном состоянии. Энни виновата в том, что родители потеряли Кристен – свою красавицу, которая носила их гены.

На часах почти шесть. Можно попробовать поймать маму до ухода в офис и поговорить с ней о поездке на Макино. Хорошо бы уломать ее тоже поехать. Это будет так же трудно, как заставить саму Энни пробежать марафон. Или хотя бы милю. К тому же Крисси советовала сестре стать самостоятельнее. Но Энни до сих пор никогда никуда не ездила одна и не готова отпустить мамину руку прямо сейчас. Конечно же, Кристен это понимает.

За дверью слышатся какие-то странные звуки, похожие на тихое кошачье мяуканье. Энни осторожно пробирается по коридору и видит: дверь в комнату сестры приоткрыта. Впервые за полгода. Что происходит? Она заглядывает внутрь. За столом Кристен, закрыв руками лицо, сидит мама.

Вот это да! Неужели бизнес-леди все-таки позволила чувствам вырваться наружу? Энни стоит и смотрит, не зная, что делать и чем утешить человека, который так от нее отдалился. Если сосчитать, сколько раз они разговаривали после смерти Крисси, хватит пальцев одной руки. С тех пор мама стала еще худее. Энни не видела на ее лице ни одной настоящей улыбки, не слышала ни единой нотки ее смеха. В пустых глазах как будто погас свет. Раньше Энни ненавидела мамину работу, но теперь все бы отдала за то, чтобы та снова увлеклась хоть чем-нибудь. Хотя бы продажей квартир.

Энни зажимает рот рукой, стараясь не расплакаться. Мама позволяет себе быть уязвимой только в такие моменты, когда думает, что ее никто не видит. Она хрупкая – совсем как Крисси. И красивая, и грациозная. Рядом с матерью и сестрой Энни чувствовала себя клоуном, который долго пытался подражать двум балеринам, а потом бросил эти попытки.

Она переступает порог и прокашливается. Мама поднимает голову и вытирает щеки:

– Доброе утро, дорогая.

Она быстро прячет книжку, которая лежит у нее на коленях, под халат и накрывает рукой.

– Доброе утро, мама. С тобой все в порядке?

– Все хорошо.

Но подбородок у нее дрожит. Энни подходит ближе и, молясь о том, чтобы не сделать матери еще больнее, говорит:

– Она вернется. Вот увидишь.

Мама зажмуривается:

– Энни, пожалуйста… Ее больше нет. Тебе придется это принять.

– Мама, я много прочла о маниакально-депрессивном психозе. Импульсивность, склонность к риску и нанесению вреда себе. По-моему, у Крисси типичный случай. Она могла просто воспользоваться аварией, чтобы сбежать.

– Перестань, Энни. Это неправда.

– Она скрывается, и ей нужна наша помощь. Помнишь, как весной она сказала нам, что едет в Коннектикут с Дженнифер, а сама улетела в Юту с горнолыжным спасателем, которого встретила в аэропорту? Признай: она не всегда вела себя разумно.

– Тайком уехать кататься на горных лыжах рискованно, конечно. Но разыграть для нас собственную смерть было бы просто жестоко.

– Но Кристен этого не понимала! – разгоряченно спорит Энни. – Когда на нее что-нибудь находит, она перестает нормально мыслить…

Мама качает головой и дрожащими губами произносит:

– Ты у меня всегда верила в чудеса. За это я тебя обожаю. Но у Кристен в кармане было удостоверение.

– Вот именно! Кристен никогда не носит удостоверение в кармане. Никогда! Всегда в сумочке. И ты сама мне говорила, что у нее есть фальшивые документы. Значит, настоящие могли оказаться у кого-то другого. У той девушки из поезда.

Энни торжествующе скрещивает руки, как следователь, нашедший неопровержимую улику. Мама, видимо, хочет что-то сказать, но не уверена, стоит ли. Поколебавшись, она все-таки признается:

– Осенью я наняла детектива.

– Детектива? – переспрашивает Энни, округлив глаза. – Ты мне поверила?

Мать качает головой:

– Я просто хотела, чтобы профессионал развеял твои сомнения. Этот человек (его зовут Брюс Бауэр) уверен, что девушка, которая входит в вагон (помнишь, мы смотрели запись с камеры наблюдения?), и есть Кристен. Она не пользуется кредитной картой, ее телефон в момент аварии был разряжен, и отследить его местоположение невозможно. Расследовать нечего: абсолютно ничто не дает нам оснований думать, будто она жива.

– У той девушки были ненакрашенные ногти.

А Кристен ушла из дома с накрашенными. Клянусь. Только потому что детектив сказал…

– А ноги? Ты же видела фиолетовый лак.

Энни хватается за голову:

– Господи! Мама! Миллионы девушек красят ногти на ногах фиолетовым лаком! Неужели этого оказалось достаточно, чтобы тебя убедить?

Мама кусает губу:

– Мы об этом тысячу раз говорили, дорогая. Папа ее опознал. Мы с тобой тоже видели фотографии.

– Папа-то опознал, но мы видели лицо не дольше секунды! Это была не Кристен! – произносит Энни срывающимся голосом.

Ей хочется закричать: «Какого черта ты разрешила так быстро ее кремировать?!» – но она знает, что мама и сама об этом жалеет. «Если бы мы даже захотели сделать анализ ДНК, теперь это невозможно» – так мама сказала по телефону тете Кейт в день, когда доставили прах.

– Как ни тяжело в такое поверить, мы должны идти дальше.

Энни опускается на колени возле маминого стула:

– А сама-то ты идешь дальше? Погляди на себя: совсем исхудала, все время пропадаешь на работе. – Тут она обращает внимание на книжку, чуть выглядывающую из-под материнского халата. – Что это?

– Ничего.

Мама пытается спрятать альбом, но Энни уже заметила золотистый переплет. О боже! Это не ничего, это ее альбом с афоризмами, который она хотела дать сестре с собой в день происшествия. Положила на кровать и не забрала. Решила, пускай лежит до возвращения Крисси.

– Энни, вы обо мне говорили? Она действительно считала, что я путаю главное со второстепенным?

Так вот в чем дело! Вот почему мама плакала и пыталась спрятать альбом! Черт! Она прочла язвительные комментарии, которые нацарапала Энни! Нужно извиниться… Стоп! Как можно было принять эти колкости за мысли Кристен? И разве мама не знала, что у той серебряный альбом? Энни всегда втайне гордилась тем, что золотой достался ей. Допустим, это ничего не значащая случайность. Но неужели мать не различает дочерей по почеркам? Энни бросает взгляд на покрытое красными пятнами лицо, обращенное к ней в профиль. Нет, очевидно, она не заметила разницы. Да и неудивительно. Ведь они уже несколько лет переписываются только при помощи клавиатуры.

Энни отворачивается. Сердце стучит учащенно. Надо признаться. Эти комментарии очень огорчили маму. Вдруг Энни, как укус пчелы, поражает мысль: а что, если это шанс? Не успев хорошенько обдумать возможные последствия, она принимает спонтанное решение:

– Да. – Ей хочется сглотнуть, но во рту пересохло. – Кристен обожала тебя, мама. Просто она видела, какой грустной ты стала. – Понимая, что говорить от имени сестры нехорошо, Энни все-таки продолжает: – Мы обе это видели.

– Грустной? – хмурится мама. – Она сама тебе так сказала?

– Ну да…

Энни все дальше и дальше ползет по тонкой ветке, надеясь, что та не обломится. Может, если она выдаст свои чувства за чувства сестры, мать наконец-то к ней прислушается?

– Кристен не хватало тебя прежней. Той, которая веселила нас дурацкими шутками и куталась вместе с нами в бабушкино лоскутное одеяло, пока мы смотрели наши любимые романтические комедии. Помнишь, на Коста-Рике мы увидели огромную змею и ужасно испугались, а ты потом купила такую же резиновую в сувенирном магазине и сунула мне под подушку?

Теперь мама улыбается:

– Ты отшвырнула ее вместе с подушкой и разбила лампу.

– Нам бывало так весело… Почему же все изменилось? Кристен считала, что это произошло после того, как мы уехали в колледж.

«Пожалуйста, Крисси, пойми, зачем я это делаю, – думает Энни. – Я должна до нее достучаться!»

– Но она поддерживала меня в том, что касалось карьеры. Ты же помнишь. Она хотела, чтобы я выиграла конкурс по продажам и открыла собственное агентство. Это было одно из ее последних желаний.

– Да, но еще она хотела, чтобы ты знала меру, – говорит Энни, качая головой. Лицо у нее пылает, и мама наверняка уже догадалась, что она врет. Но, пока не остановят, нужно продолжать. – Вспомни: когда мы сюда переехали, ты тоже работала. Тем не менее мы втроем ходили в парк, в любую погоду. Ты что-нибудь загадывала, например собаку в свитере или красные туфли. Кто это первым увидит, тот выигрывал. Победителю ты разрешала выбрать, где мы будем есть мороженое.

Мама кивает. Энни чувствует, что лед трескается.

– Кристен всегда нас опережала. Малышка любила побеждать.

Теперь на мамином лице улыбка от уха до уха. У Энни перехватывает дыхание – так она рада это видеть. Ей удалось пронять маму! Вернее, удалось сестре, но какая разница? И ее ложь, и даже исчезновение Кристен могут положить начало чему-то хорошему. Конечно, Энни не думает, что мама станет буддистским монахом или кем-то в этом роде. Карьерные устремления никуда не денутся. Но понизить бы их уровень хотя бы на градус! А лучше на десять.

– Я собираюсь на остров Макино, – говорит Энни мягко. – Поехали со мной.

Мама перестает улыбаться и, выпрямившись, с тревогой спрашивает:

– На Макино? Нет… Зачем?

– Пожалуйста, поехали. Отдохнешь несколько дней от работы.

Мама бледнеет, как всегда, когда речь заходит о месте, где прошло ее детство.

– Я не могу.

– Не можешь или не хочешь?

Прежде чем мама успевает ответить, у нее звякает телефон. Высвободив руку из пальцев Энни, она хватает его и встает. Разговор с дочерью заканчивается.

– Поездкой на остров, – произносит мама, вводя код доступа, – ты не вернешь Кристен.

Энни идет за ней по коридору. Девушку одновременно обуревают грусть, отчаяние и ярость.

– Так вот оно как? Ради Кристен ты бы туда поехала, а ради меня не поедешь? Для тебя важна только она!

Мама входит в кухню и, выставив вперед ладонь, говорит:

– Энни, перестань. Ты знаешь, что я не это имела в виду.

У нее опять звякает телефон. Налив себе еще кофе, она принимается писать ответ на эсэмэску. Энни стоит, гневно раздувая ноздри и барабаня пальцами скрещенных рук.

– Тогда, мама, я поеду без тебя.

Произнесенные вслух, эти слова как будто становятся реальнее. Энни поднимает голову, чувствуя себя мудрой, независимой и… дико напуганной.

– Угу, – отвечает мать, не отрываясь от телефона.

У Энни начинает стучать в висках.

– Вот прямо сейчас и поеду, – говорит она.

– Ага.

Энни уже дымится. Мама не слышала ни единого ее слова! Нет, это невозможно терпеть! Она пересекает кухню и выхватывает у матери телефон. Та вздрагивает:

– Энни, отдай!

Энни вытягивает руку вверх:

– Я обязательно должна была это сделать, чтобы привлечь твое внимание? Я специально встала так рано, чтобы сказать, что уезжаю. Я не буду больше держаться за твою юбку. Уношу от тебя ноги!

– Хорошо, – отвечает мать. Судя по голосу, она рассержена не меньше дочери. – Поезжай. Если мы проведем некоторое время порознь, это пойдет нам обеим на пользу.

– И поеду. Тебя все равно никогда не бывает дома.

– Кто-то же должен оплачивать счета. Ты уже полгода лежишь без дела. Пора бы тебе поехать чем-нибудь заняться. А теперь верни, пожалуйста, телефон.

Энни пытается улыбнуться, но к губам как будто привесили по десятифунтовой гире с каждой стороны.

– Тебе наплевать!

Взгляд Энни падает на дымящийся кофе. Хватит ли у нее духу это сделать? В состоянии, близком к головокружению, она подбегает, хватает кружку и заносит над ней телефон.

– Не вздумай! – ахнув, вскрикивает мама. – Отдай!

Энни отрывисто усмехается:

– Послушай себя сама. Твой сотовый тебе дороже дочери. На меня ты плюешь. Тебя только одно беспокоит: как заработать побольше денег. Мама, это когда-нибудь закончится?

– Тридцатого апреля. А двадцать первого мая подведут итоги. Клянусь тебе: я сбавлю темп…

– Да я не об этом чертовом конкурсе! Я о том, перестанешь ли ты когда-нибудь прикрываться работой. Ни секунды не верю, что, даже если ты победишь, что-то изменится.

– Ты не права. Моя победа была последним желанием твоей сестры. Я стараюсь для нее, для нас.

– Чушь! Ты используешь работу, чтобы прятаться от… – Энни хочет сказать «меня», но останавливается. К такому разговору она не готова. Не готова выслушать упрек в том, что обещала беречь сестру и не уберегла. – Чтобы прятаться от всего остального!

Энни видит, как на мамино лицо опускается тень боли, но ответа не ждет. Выдохнув, она выпускает телефон. Брызги кофе обжигают руку.