Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава 11. Воскресенье. Уход
Она лежала в постели и курила. Смотрела на его спину перед приземистым комодом, на то, как лопатки двигаются под шелком жилета, заставляя ткань переливаться оттенками черного и синего. Она перевела взгляд на зеркало. Его руки уверенными мягкими движениями завязывали галстук. Ей нравились его руки. Ей нравилось смотреть, как они работают.
– Когда вернешься? – спросила она и поймала в зеркале его взгляд и улыбку, тоже уверенную и мягкую. Она надула губки.
– Так скоро, как только смогу, любовь моя.
Никто не говорил этого слова так, как он. «Liebling», любимая. С заметным акцентом и напевной интонацией. Она словно заново влюбилась в немецкий язык.
– Надеюсь, завтра, вечерним самолетом, – сказал он. – Ты будешь по мне скучать?
Она не удержалась от улыбки. Он засмеялся. И она засмеялась. Черт, ну почему он имеет над ней такую власть?
– Уверена, в Осло тебя дожидаются по уши влюбленные девушки. – Она продолжала улыбаться.
– Надеюсь. – Он застегнул жилет и достал из шкафа пиджак. – Ты погладила носовые платки, любовь моя?
– Они у тебя в чемодане, вместе с носками, – ответила она.
– Отлично.
– Ты едешь на встречу с ними?
Он подошел к кровати и склонился над ней.
– А ты как думаешь?
– Не знаю. – Она обняла его за шею. – Каждый раз, когда ты возвращаешься, от тебя пахнет женщиной.
– Это потому, что я никогда не уезжаю надолго, любовь моя. Как давно мы вместе? Двадцать шесть месяцев? Значит, вот уже двадцать шесть месяцев я пахну тобой.
– И только? – Она притянула его к себе.
Он легко поцеловал ее в губы:
– И только. Извини, любовь моя, самолет… – И высвободился из ее объятий.
Она смотрела, как он подходит к комоду, открывает ящик, достает паспорт и билеты, кладет их в карман и застегивает пиджак. И все это одним скользящим точным движением, что одновременно и возбуждало, и пугало ее. И если бы большая часть его действий не сопровождалась той же точностью и уверенностью, она бы сказала, что он, наверное, всю жизнь учился уходить. Бросать.
Хотя за последние два года они столько времени провели вместе, она знала о нем на удивление мало. Он никогда не скрывал, что в прошлой жизни у него было очень много женщин. Говорил, что часто менял возлюбленных, потому что отчаянно искал ее. Бросал очередную, как только понимал, что это не она, и продолжал поиски до тех пор, пока два года назад прекрасным осенним вечером судьба не привела его в бар на Вацлавской площади, где он и встретился с ней.
Самая очаровательная история беспорядочных связей, которую она когда-либо слышала.
Во всяком случае, лучше, чем у нее. Она продавала любовь за деньги.
– Зачем ты едешь в Осло?
– По делам, – ответил он.
– Почему ты мне никогда о них не рассказываешь?
– Потому что мы любим друг друга.
Он тихо затворил за собою дверь, и она услышала его шаги на лестнице.
Снова одна. Она закрыла глаза и подумала, что хорошо будет, если его запах останется в постели до его приезда. Потрогала цепочку на шее. С тех пор как он ее подарил, она никогда ее не снимала. Даже в ванной. Провела пальцами по кулону и вспомнила о его вещах. О белом накрахмаленном пасторском воротничке, который положила рядом с носками. Почему она о нем не спросила? Быть может, потому, что чувствовала: она и так задает слишком много вопросов. Ей не хотелось его раздражать.
Вздохнув, она посмотрела на часы и снова закрыла глаза. День был пустой. В два – консультация у врача, и все. Она принялась отсчитывать секунды, а пальцы все гладили кулон – красноватый бриллиант, ограненный звездочкой.
На первой странице «ВГ» помещалась статья о «краткой, но бурной истории» Камиллы Луен и одной знаменитости со студии норвежского государственного радиовещания – НРК, чье имя, впрочем, не раскрывалось. Газета раздобыла размытое курортное фото Камиллы в открытом купальнике. Очевидно, чтобы подчеркнуть намек статьи на основную составляющую истории.
«Дагбладет» в этот же день опубликовала интервью со старшей сестрой Лисбет Барли, Тойей Харанг. В статье, озаглавленной «Она всегда уходила», Тойя вспоминала привычки Лисбет и пыталась объяснить ее поведение: «Она ушла из „Спиннин Уил“, так почему бы и сейчас не уйти?»
На фотографии Тойя, улыбаясь, позировала в ковбойской шляпе. Харри подумал, что она вряд ли хотела, чтобы ее запечатлели с улыбкой до ушей, но фотографы не предупредили ее, когда начали снимать.
– Пива. – Он сел за барную стойку «Андеруотера» и принялся за «ВГ».
Писали, что все билеты на концерт Брюса Спрингстина на стадионе «Валле Ховин» проданы. Замечательно. С одной стороны, Харри терпеть не мог концерты на стадионах. А с другой – помнил, как лет в пятнадцать Эйстейн нарисовал фальшивые билеты на концерт Спрингстина и они вдвоем пробрались с ними в «Драмменсхаллен». И все были на высоте. И Спрингстин, и Эйстейн с Харри.
Отложив эту газету в сторону, он открыл «Дагбладет» на странице с портретом сестры Лисбет. Сходство было потрясающее. Харри звонил ей в Тронхейм, но ничего от нее не узнал. Вернее, ничего интересного. Не его вина, что разговор затянулся минут на двадцать. Она объяснила, что в ее имени ударение падает на «я» – Тойя́ – и назвали ее вовсе не в честь сестры Майкла Джексона, которую зовут Ла-То́йя с ударением на «о».
С исчезновения Лисбет прошло четыре дня, а дело, выражаясь без обиняков, не продвинулось ни на йоту.
То же касалось и убийства Камиллы Луен. Даже Беата загрустила. Все выходные проработала, помогая немногим оставшимся на лето следователям, – и ничего. Хорошая она девчонка, Беата. Жалко ее.
Так как Камилла была дамой светской, они попытались восстановить картину ее передвижений за неделю до убийства, но и это ни к чему не привело.
Харри собирался рассказать Беате, как Волер заходил в его кабинет и в более-менее открытой форме предложил продать ему душу. Но так и не рассказал. Беате и без того есть над чем голову поломать. Прийти с этим к Мёллеру – поднимется шум. Лучше уж просто обо всем забыть.
Харри уже допивал второй полулитровый бокал, когда увидел ее в полумраке, за одним из столиков у стены. Она с еле заметной улыбкой смотрела прямо на него. На столе перед нею стояло пиво, в пальцах была сигарета.
Харри взял свой бокал и направился к ней:
– Можно?
Вибекке Кнутсен кивнула на свободный стул:
– А здесь какими судьбами?
– Живу неподалеку, – объяснил Харри.
– Это я уже поняла, но раньше ты здесь не появлялся.
– У меня возникли разногласия в моем постоянном ресторане касательно происшествия, случившегося на прошлой неделе.
– Не пускают? – с хрипотцой рассмеялась она.
Харри этот смех понравился. И она сама – тоже. Возможно, из-за макияжа и полумрака. Ну и что? Ему понравились глаза – живые, игривые. Детские и умные. Совсем как у Ракели. Но на этом сходство заканчивалось. У Ракели были узкие, чувственные губы. А широкий рот Вибекке казался еще больше от ярко-красной помады. Ракель одевалась элегантно и неброско, а стройностью немногим уступала балерине – ни единой складочки жира. Вибекке сегодня была в тигровом топике, столь же кричащем, как и леопардовый. Ракель ассоциировалась у Харри с приглушенными тонами: темные глаза и волосы, загар. Вибекке выделялась в полумраке рыжими волосами и белой кожей. Особенно – кожей ног.
– И что ты тут делаешь одна? – спросил он.
Она пожала плечами и сделала глоток из стакана:
– Андерс уехал, вернется только к вечеру. Я тут развлекаюсь.
– И далеко он уехал?
– В Европу или еще куда… Знаешь ведь, они никогда ничего не рассказывают.
– А чем он занимается?
– Продает утварь для церквей и молелен. Кафедры, запрестольные перегородки, кресты и прочее. Новые и бывшие в употреблении.
– Надо же. И у него есть дела в Европе?
– Когда какой-нибудь швейцарской церкви нужна новая кафедра, ее можно привезти из Олесунна, а старую отреставрировать и переправить в Стокгольм или Нарвик. Он постоянно в разъездах, проводит в них больше времени, чем дома. Особенно в последнее время. Собственно говоря, последний год. – Она затянулась сигаретой. – А сам он даже и не лютеранин.
– Нет?
Она покачала головой, выпуская густой дым из красных, покрытых мелкими морщинками губ, и подтвердила:
– Его родители были пятидесятниками. Он вырос среди всего этого. Я была однажды на их «службе». Знаешь, стало жутковато, когда они начали бессвязно лопотать на несуществующем языке, называя это глоссолалией. А ты бывал?
– Два раза, – ответил Харри. – В Филадельфийском приходе.
– Обрел спасение души?
– Увы, мне просто нужно было найти там свидетеля по одному делу.
– Ну-ну, не обрел Христа, так хотя бы свидетеля.
Харри пожал плечами:
– Увы, и того нет: он там больше не появлялся, да и по указанным адресам я не смог его найти. А уж спасения души я точно не обрел.
Харри допил пиво и подозвал бармена. Вибекке прикурила новую сигарету.
– Я весь день пыталась к тебе дозвониться на работу.
– Вот как? – Харри вспомнил пустой входящий звонок на автоответчике.
– Да, но мне сообщили, что ты этим делом не занимаешься.
– Если ты о деле Камиллы Луен, то так оно и есть.
– Так что я поговорила с другим, который приходил на вызов. Симпатичный такой.
– Том Волер?
– Да. Рассказала ему кое-что про Камиллу. Тебе в прошлый раз не смогла.
– Почему?
– Потому что там был Андерс. – Она глубоко затянулась. – Он очень болезненно реагирует, если я говорю что-то порочащее Камиллу, просто в бешенство приходит. Хотя мы ее почти и не знали.
– А зачем тебе ее порочить, если ты ее не знала?
Вибекке пожала плечами:
– Я так не думаю, это Андерс так считает. У него твердая позиция, что за всю жизнь женщина может заниматься сексом только с одним мужчиной. – Она ткнула окурок в пепельницу и добавила: – А лучше вообще ни с кем.
– Значит, у Камиллы мужчин было больше, чем рекомендует Андерс?
– Она обращалась к ним по имени. Имена были разные.
– Откуда тебе это известно? Плохая звукоизоляция?
– Нет, звукоизоляция между этажами прекрасная. Зимой вообще ничего не слышно, но летом, когда окна открыты… Знаешь, в таких дворах…
– …все очень хорошо слышно. Знаю-знаю.
– Именно. Андерс часто со злостью захлопывал окно спальни. А когда я говорила, что ей там, наверное, хорошо, уходил и ложился в гостиной.
– Ты об этом хотела мне рассказать?
– Да. И еще. Мне тут позвонили. Я поначалу решила, что это Андерс, но, когда он звонит, на заднем плане обычно слышится шум. Он ведь звонит с улицы, когда выезжает в Европу. Удивительно, что шум всегда совершенно одинаковый – как будто он всякий раз звонит из одного и того же места. Ну, не важно. А тут звук был другой. В другой раз я просто положила бы трубку и не вспомнила об этом, но после того, что случилось с Камиллой… Да и Андерс уехал…
– Ну и?
– Да нет, ничего страшного. – Она устало улыбнулась, и ее улыбка Харри тоже понравилась. – Кто-то просто дышал в трубку, но я испугалась. Потом решила позвонить тебе. Волер сказал, что этим займется, но номер, с которого звонили, разумеется, не удалось определить. А убийцы, они ведь всегда возвращаются на место преступления, да?
– Это в романах, – ответил Харри. – Я бы выбросил это из головы.
Он покрутил бокал. Лекарство начинало действовать.
– А ты и Андерс, случайно, не знакомы с Лисбет Барли?
Вибекке высоко подняла накрашенные брови:
– Это которая пропала? С какой стати?!
– Да, действительно, с какой стати?.. – пробормотал Харри, не понимая, почему этот вопрос пришел ему в голову.
Когда они вышли из «Андеруотера», было почти девять. Харри казалось, что он двигается по палубе корабля в шторм.
– Я живу близко, чуть ниже по улице, – сообщил он. – Не хочешь…
Вибекке чуть наклонила голову набок и улыбнулась.
– Харри, не делай того, о чем будешь жалеть.
– Жалеть?
– Последние полчаса ты только и рассказывал, что о своей Ракели. Уже забыл?
– Я же сказал, что я ей не нужен.
– Ну и я тебе не нужна. А нужна тебе твоя Ракель. Или другая Ракель.
Она взяла его за плечо:
– Может, на какую-то секунду я и подумала, что все могло бы быть иначе. Так ведь не иначе же. Да и Андерс скоро придет домой.
Харри пожал плечами, покачнулся и сделал шаг в сторону.
– Давай хоть до дома тебя провожу, – пробормотал он.
– Харри! Тут пройти метров двести.
– Справлюсь.
Вибекке расхохоталась и взяла его под руку. Они медленно шли по Уллеволсвейен, мимо проезжали автомобили и пустые такси, а вечерний ветер целовал лица, как умеет целовать только в Осло и только в июле. Харри слушал ровное жужжание ее голоса и думал о том, что же сейчас делает Ракель.
Они остановились перед черной железной дверью.
– Спокойной ночи, Харри.
– А… ты поедешь на лифте?
– А что?
– Ничего. – Харри сунул руки в карманы и почувствовал, что теряет равновесие. – Осторожно. Спокойной ночи.
Вибекке с улыбкой подошла к нему и поцеловала в щеку. Харри жадно втянул ноздрями ее запах.
– Может быть, в следующей жизни, – шепнула она.
Дверь мягко и бесшумно закрылась за ней и тихо защелкнулась. Харри стоял и смотрел на витрину, пытаясь сосредоточиться. Что-то было не так. Нет, не выбор надгробных плит, а отражение. На краю тротуара через улицу стояла машина. Если б Харри хоть немного интересовался ими, то знал бы, что это эксклюзивная игрушка – спортивный японский автомобиль.
– Чтоб тебя… – тихо выругался Харри, выходя на дорогу.
Мимо, визгливо сигналя, проехало такси. Он подошел к машине и встал у двери водителя. Темное стекло опустилось.
– Что, черт возьми, ты здесь делаешь? – прошипел Харри. – Шпионишь за мной?
– Добрый вечер, Харри, – зевнул Том Волер. – Наблюдаю за квартирой Камиллы Луен. Смотрю, кто приходит-уходит. Не на пустом же месте возникла идея, что преступник всегда возвращается на место преступления.
– Это бред, – сказал Харри.
– Как ты сам понимаешь, больше уцепиться-то не за что. Убийца оставил нам не много улик.
– Преступник, – поправил Харри.
– Или преступница.
Харри пожал плечами и сделал шажок в сторону, чтобы не упасть. Приоткрылась дверца со стороны пассажира.
– Залезай, Харри. Надо поговорить.
Харри посмотрел на открытую дверцу. Подумал. Сделал еще один шаг в сторону. Обошел машину и сел.
– Подумал? – Волер убавил звук в магнитоле.
– Да, подумал, – ответил Харри, ерзая: на тесном ковшеобразном сиденье было неудобно.
– И какой же правильный вывод ты сделал?
– Судя по всему, тебе нравятся красные японские спортивные автомобили. – Харри с размаху хлопнул по приборной панели. – Солидная вещь. Скажи… – Харри сосредоточился на дикции. – Ты в таком автомобиле разговаривал со Сверре Ульсеном в Грюнерлёкке в тот вечер, когда убили Эллен?
Волер несколько секунд молча смотрел на него, прежде чем ответить:
– Харри, я не понимаю, о чем ты.
– Нет? Ты ведь знал, что Эллен догадалась: это ты стоишь за контрабандой оружия. И позаботился о том, чтобы Сверре Ульсен убил ее, прежде чем она кому-нибудь расскажет. А когда узнал, что я напал на след Сверре Ульсена, поспешил обыграть все так, будто он открыл стрельбу при задержании. Как и тот парень на портовом складе. Ты вообще мастер решать проблемы при задержании.
– Харри, ты пьян.
– Два года я искал факты против тебя, Волер. Ты знал об этом?
Волер молчал.
Харри рассмеялся и снова хлопнул по панели. Та как-то нехорошо затрещала.
– Знал, разумеется! Будущий начальник отдела знает все. Как ты дошел до жизни такой? Расскажи.
Волер выглянул на улицу. Из «Кебабного двора» вышел мужчина. Посмотрев по сторонам, он направился вниз по улице, к церкви Святой Троицы. Волер и Харри молчали. Мужчина свернул на дорогу между кладбищем и госпиталем Девы Марии.
– Хорошо, – тихо сказал Волер. – Если хочешь, я тебе исповедаюсь, но учти: тот, кто выслушивает исповеди, может оказаться перед неприятным выбором.
– Плевал я на неприятности.
– Сверре Ульсен получил заслуженную кару.
Харри медленно повернул голову в сторону Волера: тот сидел с закрытыми глазами, откинувшись на спинку.
– Заметь, не потому, что я его боялся. Здесь ты промахнулся, – продолжал Том Волер бесстрастным голосом.
– Хм?
Волер вздохнул и открыл глаза:
– Ты хоть раз задумывался о том, что заставляет таких, как мы, делать то, что мы делаем?
– Только этим и занимаюсь.
– Какое у тебя первое воспоминание, Харри?
– Воспоминание о чем?
– Например, мое, – не обратил внимания на вопрос Волер, – это ночь и отец, который склонился над моей кроватью. – Он погладил руль. – Мне тогда было четыре или пять. От отца пахнет табаком и надежностью. Знаешь ведь. Самый отцовский запах. Обычно он приходил домой, когда я уже был в кровати. И я знал, что на работу он уйдет рано утром, еще до того, как я встану. Знал, что, если я открою глаза, он улыбнется, потреплет меня по голове и уйдет. Я притворялся спящим, чтобы он побыл со мной чуть подольше. А иногда я действительно спал, и мне снился кошмар про женщину с головой свиньи, которая ходит по улицам и пьет кровь маленьких детей, я вскрикивал и просил его посидеть со мной. Вот тогда он сидел рядом, а я лежал с открытыми глазами и все смотрел и смотрел на него. У тебя с отцом было так же, Харри?
Харри пожал плечами:
– Мой отец был учителем и много времени проводил дома.
– А мой был рабочим. Как и у моих друзей, Гейра и Соло. Они жили от нас через двор. Мы выросли вместе в Старом городе. Серые восточные кварталы, но за нашим двором следил профсоюз – у нас все было чисто и опрятно. Мы считали себя не пролетариатом, а вроде как предпринимателями. У Соло отец даже купил киоск, и там работала вся семья. У нас все много работали. Но больше всех работал мой отец. С утра до вечера. Как машина, которую выключают только на воскресенье. Мои родители не были особо религиозными, хотя отец полгода изучал богословие в вечерней школе, потому что дед хотел сделать из него священника. Когда дед умер, отец забросил учение, но мы каждое воскресенье посещали церковь в Волеренге, а потом отец ходил с нами до Экеберга и Эстмарки. А в пять мы наряжались к воскресному ужину дома. Скукота, скажешь ты? А я всю неделю ждал воскресенья. А потом наступал понедельник, и он снова уходил. Всегда на какую-нибудь стройку, где нужно было работать сверхурочно. Мы экономили. На белое, на серое и на черное, как говаривал отец. Больше-то не на что. Когда мне было тринадцать, мы переехали в западную часть города, в домик с яблоневым садом. Отец говорил, там лучше. В новой школе у всех в нашем классе, кроме меня, родители были юристами, экономистами, врачами. По соседству с нами жил судья. У него был сын – мой ровесник. Иоаким. Отец хотел, чтобы я стал таким, как он. Говорил, что, если я собираюсь стать одним из них, надо хорошо знать их жизнь: условности, язык, неписаные правила. Но мне не было дела до соседского мальчишки. Разве что до их собаки – немецкой овчарки, которая выла на крыльце ночи напролет. И после школы я ехал на трамвае в Старый город, к Гейру и Соло. Как-то мать с отцом пригласили всех соседей на барбекю, но те дружно отказались под разными вежливыми предлогами. Помню, тем летом соседи часто собирались на барбекю друг у друга. Смеялись. А нас никто так и не пригласил.
– А смысл у этого повествования есть? – спросил Харри, стараясь чисто выговаривать слова.
– Тебе решать. Мне замолчать?
– Ну что ты! Сегодня по телику как раз ничего интересного.
– Как-то в воскресенье мы, по обыкновению, собирались в церковь. Я стоял на улице и ждал мать с отцом, а соседская овчарка за забором рычала на меня и лаяла. Не знаю почему, но я открыл калитку. Наверное, думал, что она злая потому, что она все время одна. Собака была не на цепи, она прыгнула на меня, повалила и укусила за щеку. У меня до сих пор шрам.
Волер показал, но Харри ничего не увидел.
– Судья крикнул на собаку, и она убежала. Потом он сказал, чтобы я убирался из его сада к чертям. Меня повезли в больницу. Мать рыдала, а отец почти не раскрывал рта. Мы вернулись домой, у меня был страшный шов – от подбородка до уха. Отец пошел к судье. Вернулся с почерневшим лицом и говорил еще меньше. Молча мы съели воскресное жаркое, а ночью я проснулся неизвестно отчего. Было тихо. Потом я догадался. Овчарка. Она больше не выла. Потом я услышал, как кто-то вошел в дом, и почему-то понял, что мы больше никогда не услышим того воя. Тихо открылась дверь спальни, и я быстро закрыл глаза, но успел увидеть молоток. Запахло табаком и надежностью. Я притворился, что сплю.
Он протер руль, смахивая невидимую пылинку.
– Я сделал то, что сделал, потому что знал: Сверре Ульсен убил одну из наших. Я сделал это ради Эллен, Харри. Ради нас. Теперь ты знаешь: я убил человека. Донесешь на меня или как?
Харри молча смотрел на него.
Волер опять закрыл глаза:
– Харри, против Ульсена были только косвенные улики. Он мог остаться на свободе. Я не мог этого допустить. А ты мог бы, Харри? – Волер открыл глаза, повернул голову и встретился с ним взглядом. – Мог бы?
Харри сглотнул:
– Тебя видели в машине вместе со Сверре Ульсеном. У меня был свидетель. Это тебе известно?
Волер пожал плечами:
– Я несколько раз говорил с Ульсеном. Он был неонацистом и уголовником. Это по нашей части, Харри.
– Но тот, кто вас видел, вдруг расхотел говорить. Ты ведь с ним побеседовал? Угрозами заставил замолчать?
Волер покачал головой:
– Харри, на такие вопросы я не отвечаю. Хоть ты и решил быть в нашей команде, есть строгое правило: знать надо только то, что помогает тебе в работе. Правило суровое, зато хорошо работает. И мы хорошо работаем.
– Ты говорил с Квинсвиком? – с трудом выдавил Харри.
– Квинсвик – это твоя очередная ветряная мельница. Забудь о нем, Харри. Подумай о себе. – Он наклонился ближе и понизил голос. – Что тебе терять? Да посмотри в зеркало…
Харри моргнул.
– Вот именно, – сказал за него Волер. – Алкоголик лет под сорок, без работы, без семьи, без денег.
– В последний раз спрашиваю… – Харри хотел это выкрикнуть, но не получилось. – Ты говорил с… с Квинсвиком?
Волер выпрямился на сиденье:
– Иди домой, Харри. И подумай, чем ты кому обязан. Коллегам? Которые прожевали тебя, посчитали, что горький, и выплюнули? Начальству, которое, почуяв неладное, готово драпать во все лопатки? Или все-таки ты прежде всего обязан себе самому? Человеку, который многие годы старается сделать улицы Осло более или менее безопасными в государстве, которое больше заботится о преступниках, чем о полицейских. Харри, в своей области ты – один из лучших. У тебя, в отличие от прочих, есть талант. А зарабатываешь все одно паршиво. Я могу тебе предложить зарплату в пять раз больше, но и это не главное. Я могу предложить тебе уважение. Уважение! Подумай над этим.
Харри попытался сосредоточить взгляд на Волере, но лицо расплывалось. Он поискал ручку двери и не нашел. Чертовы япошки! Понаделают же машин! Волер перегнулся и открыл дверь.
– Я знаю, что ты искал Роя Квинсвика, – сказал Волер. – Развею твои сомнения: да, я разговаривал с Ульсеном в Грюнерлёкке тем вечером. Но это не значит, что я каким-то образом причастен к убийству Эллен. Я молчал, чтобы не усложнять и без того напряженную ситуацию. Поступай как знаешь, но поверь: свидетельство Роя Квинсвика ничего нового не даст.
– Где он? – спросил Харри.
– А если я скажу, что-то изменится? Ты мне поверишь?
– Возможно. Кто знает?
Волер вздохнул:
– Согнсвейен, тридцать два. Живет в подвале, в комнатке, где раньше жил его отчим.
Харри повернулся и помахал такси.
– Но как раз сегодня у него спевка, – продолжал Волер. – Там недалеко. В Староакерском приходском доме.
– Староакерском?
– Он перешел из Филадельфийского прихода в Вифлеемский.
Свободное такси притормозило, постояло с секунду, а потом снова рвануло в сторону центра. Волер криво улыбнулся:
– Перейти – не означает потерять веру, Харри.
