Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Вдосталь
Дождь лил четыре года одиннадцать месяцев и два дня.
…Воздух был настолько пропитан влагой,
что рыбы могли бы проникнуть
в дом через открытую дверь,
проплыть по комнатам
и выплыть из окон.
Габриэль Гарсиа Маркес
Их воздух промокший стал водопадом
За давностью лет задубевших дождей.
Сухая земля стирается взглядом
Дождливого бога —уже без ножей.
Их стены саднят, пороги заплыли,
В корсеты из плесени влезли дома.
Безумие в жилах, выдохи гнили;
На улицах – реки и волглая тьма.
Из ливневых ниток город довяжет
Пинетки и саваны – кокон на всех.
Задержится рыба перед трельяжем
С моею помадой в накидке под мех,
Покружится плавно – гладь отраженья
Кругами пульсирует, чтобы в мурьях
Откликнулась жизнь…Часы без движенья —
Пустая икринка в забытых морях.
Не лебедь и не щука
Везде на земле я видел
караваны тоски и смятенья,
высокомерные в скорби,
опьяненные черной тенью.
Антонио Мачадо
I
Минута мира. Распустились губы для шёпота.
По песочным рукам верблюды идут без топота,
Горбы их растут, как мозоли, от скорбящих обуз,
На шеях плешивых тоскливыми сотнями бус
Повисли все полдни, закаты; срываешь, но – утро.
Тенистый оазис. Не манит, а более мудро
Мрачнеет в смятённых иллюзией ясного рая.
Бог дал оберемок, ты – хлыст. Верблюдица злая.
II
Я – вьюк, твой вьюк, взвали меня на плечи,
Со мной устойчивей стоишь.
Вся тяжесть мук уйдёт в меня и в речи,
За кои после ты сгоришь
Под ношей слов полыхающих ночей:
Мир – жар и копоть. Лишь после он – ручей.
Стоящим крест продержится не долго,
Согнутся ноги, мой атлант.
В моих вещах – твоей земли дороги,
Тебе теряться в них, талант,
Придётся оттого, что я поклажа —
Пески, стихи, вода, огонь и сажа.
Бытующая магия
Из вин распитых явится река,
Хмельными волнами уткнувшись в ноги,
А ветер станет кожею песка.
Из дней прожитых строятся полки,
Идущие просить продления дороги.
Материй много, радуйся и тки,
Задумай берег медленных часов,
На нём сгрудятся ласковые горы.
А позже – город выйдет из кустов,
Стыдливо пряча око за заборы…
… за двести вёрст от края мира
родится сын твоей Пальмиры.
Пальцевик
Смотри-ка, занятный он, маленький старец
Из пёстрой тряпицы, одетой на палец,
Хохочет смешно – то морщась, то падая.
Похож на петрушку, только неладное
Творится с его залихватской игрою:
Глаза не горят, будто он под водою
Просматривать дно, не моргая, научен,
А смех артистичный обвязан беззвучьем.
Но корчится славно, не скажешь, что старый,
Такие коленца, что, может, отравы
Хлебнул пальцевик, раз в ладонь заглянув?
Потешный он точно, вот глянь, вельзевул,
Конечностей нет, и ты – бесконечен:
Сломается палец, а дед без увечий,
И снова скребется на прелесть повыше,
Кивнет головою, оденется, дышит.
Пока нам смешно, пусть руки меняет,
А мы наблюдаем, как он изменяет.
Кому-то, себе ли – не суть, и неважно
Насколько быть тряпкой, лишь бы не влажной,
не половой.
Близкие
Цветы улыбаются под нашим дождём.
А мы поцелуемся и дальше идём.
Простая дорога, чуть рваный асфальт,
Дождинки в зонте – то скрипка, то альт.
Раскованный шаг слетает, как тапки,
А мы обнимаемся и в небо-палатку
Неспешно заходим, там солнечный круг…
Пусть катится лето, подальше от вьюг.
Мода
Девушка носит винтажный шарм-кафф, читает Кафку и вяжет сон-шарф.
Глянешь ещё раз и хочется в шкаф, к скелетам её. Я буду…
– Жираф.
Прозвище странно повисло на мне, плевок ни плевок, с осадком на дне;
шея немеет от плечиков, вне, и пятнами боль ползёт по спине.
Девичьи платья: на рёбрах корсет и юбки (шифоном заткнули рассвет) –
стиль «Маскарад», чтоб с кайфом кисет уместней смотрелся.
– Красивая…
– Нет.
Асса…
Стрижи подстригли облака —
Моложе стали небеса…
Глоток томлёный молока.
Испить не хочешь ли, оса?
Не мёд, конечно, не серчай.
Стакан надтреснут, извини.
Цветов не густо: молочай,
Герань и кактус.
Обними.
Хамада
Ты плачешь внутрь себя,
И мысли все по-рыбьи
Молчат, плывут, любя
Подводный шум. Не ныть бы.
Печальна мать огня,
На дым из пепла смотрит.
Твой плач внутри, звеня,
Колотит в дверь. Уходит.
Сгрызи сухарик слёз,
На крошки ветер падок.
И вспомнишь, кто увёз
Платок дождю в подарок.
Край
Осень. Истончается сильное солнце.
Помнишь, я вижу чтό там за ним.
Звёзды офелий, планеты гасконцев,
Чуждых галактик спиралями нимб —
Мало мне луж, мне нужен колодец!
Чистый, глубокий… заточенный лимб.
Дневальная
Дурной понедельник – злобности верх.
Рыдательный вторник. Скудный четверг:
Среда многосольная выпила смех.
На пятнице надпись: «Сегодня не грех!»
Суббота включила воскресный забег.
Неделя. Она – комета со шлейфом.
События, даты… не тронуть всего.
Движение дней невидимым дрейфом
Уносит кораблик, где я – ого-го…
Пути
Не болей со мной, не надо, не смей.
На распутье, вдоль дорожных камней,
Ты ступи без спешки, прямой и гордый,
Оглянись окрест, по отвесной хорде
Проведи осторожно знакомую тень,
Параллельно связавшую ночь и день,
Да направься бесшумно на те ладони,
На те губы счастливейшей донны,
Что призраком стала, болея тобой.
Но откроешь глаза – ты уже мой.
Вкус на ощупь
Мы – двусторонняя дверь:
Открываемся в обе стороны.
Идущим на взлом не завидую.
Мы – приручённый дух-зверь,
И пронзительность наша утроена.
Манящим в силки не завидую.
Мы изобретательны, как дети, которые спать не хотят.
Мы назидательны, как цепи из маленьких ложных опят.
Мы тесны бесконечно, что объяснимо не сразу, не всем.
Мы вкусны, человечны…
Банановый мусс, хризантемовый крем.
Станцы
Станцуешь на крике?
Почему бы нет,
он похож на паркет,
несмотря на бзики
молчащих ног
под crazy frog.
Станционный смотритель
решит, что мы того,
набрались метели ого
и буяним, аки зритель
на невкусный буфет.
Станцую сама. Про свет.
Колобковое
Только черные совы из чащи,
На неё свои очи таращат.
К.Чуковский
Ты покажешь дорогу не каждому встречному,
Безупречно не высчитав подходящую боль.
Кто доходит, ты видишь, ложится на трещины,
Привыкает держать неделящийся ноль
Не в уме, а за пазухой, вогкой и с пятнами,
Для себя, для умения дальше считать
Незаученным способом – жизнями мятыми,
И рыдать, ошибаясь, блаженно рыдать.
Обходные пути – твой подарок идущему,
Что достигнет предела измены и вёрст.
Ты дарила его? Это чувство, сосущее
Прехолодную кровь, я случайно унёс,
И оставил себе, что как будто под ёлочку,
Залегло и молчит, и не лезет под нос,
Не коробит. Идём да идём по просёлочку…
Ты покажешь дорогу. А надо ль – вопрос.
Иеремиада
Не будет жалоб мира,
не будет.
Только марши, чаши, свечи, речи,
и спокойная жизнь тех, кто за,
вот просто – «за».
Прости глаза.
Я свой не тот, чумной от пира,
хотя за что? Не мыл я ног на вече —
пусть скажут те, которых вижу
всё чаще с красными руками
(от кипятка), и влажным взглядом.
У них надорванная грыжа
и дух, заставленный силками,
спросите их, кем был бы я без яда
в нутрах чужих (от слов до дел).
Ответят лишние. Без жалоб, сжато.
Не верите? А, значит, не предел,
пошлите дальше, на большое плато.
Тук-тук
Кто-то в нём – такой живучий,
Что диву даёшься, но не даёшь
И мысли пробиться дремучей,
Зубами раскусывая ложь.
Словами-то – не узнаёшь.
Кто-то в нём, такой живучий,
Из города «Нам-нет-калош»
Идёт, не сминая брючин,
И град везёт из снега сплошь.
Зима добра… вот всё ж.
Ива
Неважно чем, хоть вилкой кривой,
Та мать убьёт.
Могла бы убить
За сына, что теперь не живой,
За главную свою смерть.
Война – бездетная жердь,
О спину матери трётся
До ссадин и синяков,
А глубже – в грудь вожмётся
И еле видным сучком:
«Ай, каков! Мог бы жить да жить
Юнец-то твой, а, мать?» —
Скребнёт, и можно не бить.
Что горе-то? Не компромат.
А может – возьмёт автомат,
Она, неважно чья, рукой
Хранящей…
– Колян, беру! На угловой!
Покажем нашим!..
_ _
Похолодало. Задубела ива.
Я счастливая, мои все живы.
Почемука
Ребёнок сказал: «У дяди болит кровь!»
Малыш был серьёзен, даже суров,
Его беспокоило: «А скорая где же?»
– В игрушках твоих, за мишкой, в манеже, —
Ответила я, не думая долго.
– Пожарная там, и синяя волга…
Сынишка отвлёкся, сигналит, жужжит,
И дядя забыт, да здравствует «вжииик»!
А мне, бестолковой, досужей и взрослой,
Готовиться надо к сыновним вопросам,
Иначе ответишь – как будто бы проще,
Для маленьких просто, – в калошах поплоше
Очутишься сразу, молчать не умея.
Растеряно словом снова засею:
– Хоть дядя плохой, нельзя убивать!
Он больше не будет… наверно… стрелять.
Миля
Милитари, кровь на снегу.
Миленький, жизнь на бегу.
Если успею, сходим в концерт,
Даже в театр (если в ответ
Градин не брякнет рассылка,
Было попроще с «Мурзилкой»),
Скушаем помощь в корзинке,
Чашку помоем и вилку
Вместе под краном с водой…
Спим, ой хороший, мой молодой.
Глаголы
№-й
Идёшь, убит. Стоишь, убит.
Упал, лежишь, надеешься…
А это миномёт сбоит.
Недолго, правда, держится:
Лежишь совсем и делишься
На части «было» и «не будет».
А рядом кошка? кукла? трупик…
№№-й
Отчасти смел, но больше глупый
Ты люд: идёшь, стоишь опять.
Где враг мой, брат? Найдётся лупа?
Себя исследуй: чей сын, чей зять.
В прицел, ты думаешь, видней?
Смотрю. Никак. Не вижу я людей
На том конце прожорливого дула…
Калейдоскоп гаси и холодей
К его узорам на электростуле.
Не хочешь, враг мой, умирать?
Близки. Тебе бы это же понять.
Плюгавенький говорит
Тысяч сколько должно умереть,
От скольких миллионов треть,
В каких пределах наш конец,
Золотое руно на крови овец —
Безупречный товар, на кону
Законность убийств за «гну
Подкову свою, как захочу»
И плевать, что с этим к врачу —
Испускаются крики. Молчи.
Свобода построится,
В гробах кирпичи.
ангины. нет
В окно, застеклённое небом,
Бросала камни пустота.
Притворился ветер хлебом,
Его глотает высота:
И ковть, ковть, ковть,
И глык, глык, глык —
Не лезет бездна в плоть.
Мутит.
Уймись, кадык.
Желя
Из земли добытую соль положи на ладонь и лизни:
Солона?
Не красна?
Продолжая работу, теплеет орудье рыхлой резни —
Борона.
В круг, война?
Кто идёт за тобой, проминает мягкий грунт и стоит
До конца.
К ним – с торца.
На земле добытую боль положи на слова, дай молитв
Молодцам,
Мать-отцам…
Свисталка
Цветок в ростке, приток в реке,
Я мало классиков читала.
Где, Анна, Русь, в какой руке?
Княгине скажется начало.
Перо в стихах, слова в узлах,
Всея простивши, улыбаюсь.
Земля лежит, тепло в углах,
Строкою русскою скитаюсь.
Прости, цветок, прости, приток,
Я много лишнего узнала.
Мне муза сбросила свисток,
А он щербат. Да, так попало…