Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава 2
Дреер встретил такси у самого леса.
Он пришел сюда чуть раньше и поймал себя на том, что волнуется. Так, как не волновался уже давно. Даже забыл, что когда-то нечто подобное чувствовал. Надо же…
Анна вышла из машины, и Дрееру стало еще более неловко. Он привык смотреть на нее сверху вниз. А теперь глаза были на одном уровне… и хорошо еще, что девушка не надела туфли на каблуках. Когда Дмитрий видел ее в последний раз, Голубева уезжала поступать в университет. Она что там, упражнения специальные делала? Или все же генетика сказалась?
Красавицей с обложки она не стала. Хотя фигурка была – загляденье. Дрееру она писала, что включена в сборную вуза по волейболу. И… женственность проявлялась в каждом движении, в каждом повороте головы. А пристальный взгляд голубых глаз наверняка прожег насквозь не одно сердце.
Наставник Дреер, ты о чем думаешь, бесстыжая морда?
– Спасибо, что встретили. – Анна протянула руку и сама смутилась.
Дмитрий не столько пожал, сколько прикоснулся к ее кончикам пальцев. Девушка не знала о его протезе. Дреер научился им великолепно пользоваться, и никто бы не заподозрил, что тепло его правой ладони – фикция.
– Ты бы все равно не прошла. Помнишь? Обычный человек не дойдет до школы. Леший закрутит.
– Ой, правда. – Анна откинула прядь со лба. Ее рыжеватые волосы были собраны в хвост. – Уже забыла. Редко домой приезжаю.
– Хорошо, что оказалась здесь, а не в Москве. Пойдем, проведу тебя.
– А можно? – Анна, кажется, по-настоящему удивилась.
– По-твоему, я что, пригласил тебя по лесу прогуляться?
– Ну… тоже вариант, – засмеялась девушка.
– Пойдем, – Дреер увлек ее на тропинку, – заодно старое помянем.
От кромки леса до интерната на самом деле было не более десяти минут ходьбы. Но эти двое, казалось, шли не менее получаса.
– …Потом Карен закатил банкет у себя в ресторане. А Гоша на следующий день провел-таки меня на своего «Джекила и Хайда».
– Я была, – улыбнулась Анна. – Гошку не видела, конечно. А мюзикл красивый.
– Артем про тебя спрашивал.
Комаров пытался при этом выглядеть равнодушным и уверенным, но уже, видимо, забыл, что Дреер в состоянии различать сполохи эмоций в ауре. Впрочем, у него и по невербалике все было видно.
– Как он? – Девушка опустила глаза.
Все семеро «мертвых поэтов» и восьмая Голубева разъехались сразу после заседания Трибунала в Праге десять лет назад. Им даже не позволили вернуться в интернат и забрать вещи: Дреер, на которого тоже наложили взыскание, тогда развозил все сам. Анна оканчивала школу в родном городе. Местный Ночной с подачи Инквизиции устроил ее в самую престижную, с языковым уклоном. Проблем, из-за каких девочка попала в интернат для трудновоспитуемых Иных, с утратой способностей к магии у нее быть не могло по определению. Разве что как была слишком принципиальной, такой и осталась.
Артема, свою первую школьную любовь, она больше не видела. Хотя через три года стала учиться в Москве, в педагогическом, и они могли бы встретиться. Может, так и случилось. Дреер этого не знал.
– Неплохо. Диссер пишет. Что-то там про связь эмоционального состояния донора и эритроциты… не разбираюсь, могу наврать. Тему, насколько понял, научный отдел московского Дневного подкинул. У человеческой науки таких данных еще нет. Так что лет через двадцать-тридцать, когда признают, глядишь, и Нобелевку получит. Я, знаешь ли, утопист.
Они вышли на центральную аллею.
– Тихо… – сказала Анна почти шепотом, словно не желая разрушать атмосферу даже тоном голоса.
– Каникулы, – ответил Дреер.
– А Виктор Палыч тут?
– Лих… Виктор Палыч давным-давно на повышении!
Бывшего начальника Дреера обычно называли Одноглазым Лихо. Несмотря на прозвище, оба глаза у него были вполне рабочие, пусть один и не слишком здоровый. После захвата школы в шестом году сильно помятый Лихо все же оклемался и даже временно занял прежнее место. Однако Инквизиция направила его курировать все учебные заведения, которые так или иначе попадали в зону ее интересов. Не сказать, чтобы Лихо был рад. Но все же Иной он был служивый.
– А вместо него кто? Вы теперь главный?
– Нет. Борис Евгеньевич теперь старший надзиратель. А я как был замом, так и остался.
Дмитрий не был уверен, что отчество нового главы школьного Надзора Бориса Ярова – настоящее. Вот Христофор Варфоломеевич явно назвался так не по батюшке, а в честь святого Варфоломея. В печально знаменитую ночь, один из пиков активности парижских Темных, Доктор истребил немало вампиров, решивших воспользоваться обстоятельствами.
Откуда взялся Борис Яров, сколько ему лет на самом деле, кем он был до Инквизиции – Светлым или Темным, младшему надзирателю Дрееру, разумеется, не сообщили. Поставили, как всегда, перед фактом. Уровень у Ярова был явно выше, чем у Лихо, и что-либо определить по серой ауре Дмитрий тоже не мог. Но судя по тому, как закрыто вел себя Яров, в Инквизиции он пробыл долго.
Дмитрий и Анна прошли мимо баскетбольной площадки. Там преподаватель магической безопасности Степан Каин гонял трех волкулаков-первоклассников. У них как раз начинался очередной цикл, и Каин ставил целью давать постоянную физическую нагрузку, чтобы к ночи совсем выматывались и не бегали дальше туалета. Сигануть в лес, как в былые времена, им помешало бы поставленное Яровым заклятие «красные флажки». Но последствия от него были крайне неприятные, потому Каин и усердствовал, действуя тоже по старинке.
Девушка, конечно, не могла понять, что перед ней младшие собратья Карена, Буреева и Алексеенко. Волкулаки не оборачивались. А с крыльца ее приветствовали радостным оскалом статуи других волков. Голубева даже не выдержала и погладила их лобастые морды.
В холле было тихо и пусто. После того как девять лет назад тут применили заклинание ветхости «тлен», пришлось делать капитальный ремонт. Холл стал более чистым, ухоженным, по-европейски комфортным. С большим количеством зелени – едва ли не каждый листок тут был зачарован Яровым, Каиным и преподавателем ботаники, – дизайнерской мебелью и абстрактной живописью. Одну стену даже отдали на поругание школьным райтерам – но граффити вышли на удивление гармоничными. Впрочем, эту стену как раз загородили растениями больше всего.
– Интересно, – сказала Анна. – Но как-то не так…
– А что не так? – полюбопытствовал Дреер.
Девушка морщилась, оглядываясь.
– Как будто магия совсем другая. Хотя я не чувствую. Но все же…
– Ты права. Школа стала совсем иная… не с большой буквы. Сама увидишь и прочувствуешь.
Они поднялись на второй этаж. Анна не столько смотрела по сторонам, сколько прислушивалась к себе. Хотя способностей у нее давно не было, эмоциональная сфера осталась не вполне человеческой, пограничной. Без волшебства, на одной тонкой душевной организации, Голубева улавливала то, что Иные читали сквозь Сумрак. Дмитрий иногда думал: не будь у Анны такой сильной воли, без магии ее внутренний мир давно бы сломался. Но профессию она выбрала неспроста.
После ремонта на стенах почти не осталось свободного места: все занимали росписи и надписи на латыни, древнегреческом и санскрите. Для человеческих комиссий и делегаций, которые иногда посещали этот приют волшебников – а по документам интернат проходил как финансируемая на частные деньги школа для одаренных детей с постоянным проживанием, – поддерживалась легенда, что это древние изречения о мудрости и знании. На самом деле школу опутывала сеть заклинаний, и настенные тексты были частью охранной магии.
Новый глава Надзора Борис Яров не был педагогом. С детьми и подростками до этого своего назначения, как понял Дмитрий, он дел особо не имел. Но зато Яров слыл в узких кругах специалистом по безопасности. Это где-то разузнал Лихо, уровень доступа которого был куда выше, чем у Дреера. К примеру, Яров участвовал в создании новой системы защиты пражского схрона артефактов после атаки на аналогичный бернский в девяносто девятом. Наверняка он что-то потом додумывал и доплетал, когда схрон ограбили сначала Дреер с фехтмейстером-наставником, а потом бывший уполномоченный по Восточной Европе Эдгар с подельниками. Дмитрий никогда не говорил с Яровым об этом инциденте. Того можно было бы назвать человеком-функцией, если бы он вообще был человеком.
– Теперь не как раньше, – разглагольствовал Дмитрий, пока они с Анной шли по коридору. – Всем накладывается временная печать магического блока. Кроме учителей, конечно, и воспитателей. Входишь в кабинет, она реагирует на символ, и можешь колдовать. Строго во время урока. На переменах блок автоматически восстанавливается. И так везде. На улице – никакой магии. На спортплощадке – тоже никакой. Вот Борисыч… обрадовался!
– Да уж, он читинг никогда не любил! – улыбнулась Анна. – И допинг!
Школьный физрук Виталий Борисович инициировался поздно, к пятидесяти. Для него оказалось большим ударом известие, что своими успехами в пятиборье он обязан неосознанному волшебству, а вовсе не тренировкам. С тех пор он рьяно преследовал колдовское жульничество на разного рода соревнованиях. На памяти Дреера его несколько раз даже приглашали столичные Дозоры выступить экспертом в расследованиях, где так или иначе были замешаны спортсмены. А еще до своей школьной эпопеи Борисыч однажды сам попал под разбирательство, когда в порядке самосуда и в нарушение Договора гонял Темных с Московского ипподрома. Нововведения Ярова он приветствовал едва ли не больше всех.
– В жилом корпусе в Сумрак не войдешь. Даже ауру не считаешь! Если ключ от комнаты потерял – беги к дежурному.
– Как все строго… – протянула Анна.
– Зато никаких нарушений. В лес – и то не удерешь. Как только за периметр шагнул с активированной печатью, так сразу начинает жечь, будто крапивой. Сам обратно прибежишь! Были попервоначалу даже такие соревнования, обряды посвящения, кто дольше вытерпит да глубже пройдет. Но больше десяти минут никто не выдерживал.
– А это допустимо? – В голосе Анны прозвенели нотки, какие Дмитрий слышал у нее давным-давно.
– Там все хитро. Заклинание дает лечебный эффект, как настоящая крапива. Так что я могу сказать, что ты сейчас чувствуешь. Почти что обычную школьную ауру. Просто есть физматшколы, а у нас вот…
Словесник распахнул перед Анной дверь кабинета школьного Надзора. Девушка нерешительно остановилась у порога.
– Не беспокойся, я тут один на время каникул. Яров больше в Праге сидит. У нас же никаких ЧП теперь не бывает. Скука! Разве с лестницы кто-то сверзится. И то Каин собирается там «замедлители» установить, чтобы, даже если кто рыбкой вниз нырнул, приземлился мягко. Только все никак не отладит. Он поставил было, так все стали опускаться-подниматься медленно, как улитки по листку с засохшим вареньем. Пробки на лестнице – ты бы видела!
Анна озиралась, войдя в кабинет. Здесь тоже многое изменилось. Но мебель по большей части осталась прежняя, даже знаменитое кожаное кресло, в которое сажали вызванных для профилактических бесед и отеческих наставлений. Раньше беседами занимался Лихо, сейчас приходилось Дрееру – начальство в основном плело чары. Спасибо, что не интриги.
После некоторых сомнений Анна все же уселась в это кресло. Дреер отошел к кофемолке. Кристально честный и неподкупный Инквизитор Яров все же имел человеческую слабость: ценил экзотические сорта – их ему доставляли со всего света. Младшего надзирателя он тоже угощал и открыл доступ к заветному тайничку. Кроме того, обучил паре кофеманских заклинаний родом с Карибских островов.
– У нас даже магия теперь преподается больше в теории. – Дмитрий колдовал над размолотыми зернами.
В кабинете вообще могли колдовать одни Инквизиторы – особая сфера допускала контакты с Сумраком только носителям серой ауры. Яров истратил на это целый амулет, силы которого хватило бы на подъем «Титаника». Как он добился разрешения, Дреер не представлял.
– …Расклад простой. Здесь учат соблюдать Договор. Точка. А кому нужно уметь больше, потом и на курсы своего Дозора может походить.
– А как же оборотни? Вампиры? Они же не могут себя контролировать… малыши, например… – Анна изучала глубокие старые царапины на подлокотниках, оставленные когтями невольных гостей кабинета.
– А здесь наука тоже не стояла на месте. – Дмитрий разливал напиток по чашкам. – Вампирам специальную сыворотку колют на основе так называемого коктейля Саушкина. Она резко притупляет ломку. Позволяет даже возрастные кризы проходить без живой крови. С оборотнями тоже занимаются, у них группы, тренинги каждую неделю. У нас теперь даже школьный психолог есть! И не какой-то балабол, а настоящий профи. Целитель, наркоманов в обход Договора вытаскивал. Темные его на живца поймали и предъявили, а Светлые с Инквизицией договорились и сослали к нам, в глушь.
– Вы волшебник. – Голубева вдыхала аромат над чашкой, словно делала ингаляцию.
– Станешь тут… – Дмитрий уселся за свой письменный стол. – Я сейчас на работе, потому и могу чудесатить. Мое-то взыскание не на десять лет, как у некоторых, а на двадцать.
Чашка в руках Анны звякнула о блюдечко. Дреер невольно заметил, как расплывается в ее ауре клякса вины.
– Сахар? – широко улыбнулся он, будто внезапно спохватился, что забыл предложить.
– Нет. – Анна помотала головой.
– Знаешь, что самое неприятное? Меры безопасности – это, конечно, хорошо и даже прекрасно. Только у нас почти никто больше и не пытается ничего нарушать. Ни хулиганов, ни стычек Темных со Светлыми. О чмошниках никто не слышал много лет. И не только потому, что мы, как что не так, – за шкирку и в это кресло. Не интересны стали всем такие игры. Ладно – враждовать, дружить меньше стали. Сидят в социалках, играют в сети. Их перевоспитываться направили, а они как будто из дома не уезжали…
Дреер немного покривил душой. В школу уже мало кого присылали перевоспитываться. Несмотря на ряд инцидентов в прошлом, обучение здесь стало весьма престижным для Иных. Тех, кто окончил с отличием, охотно принимали в Дозоры, подтянуть их в плане магии было уже простой задачей. Кое к кому присматривалась даже Инквизиция. Особенно к тем юным хакерам, кто пытался, и временами небезуспешно, преодолеть магические защиты Ярова.
Но со времен «мертвых поэтов» в школе больше не было бунтарей, ниспровергателей основ, исправителей несовершенного мира. Школа от этого, наверное, выигрывала. А вот сам Дреер – нет. Он и признаться-то в этом никому не мог.
Дрееру стало некого спасать. Лихо как-то еще давно сказал ему, что Дмитрий привык к «педагогическому экстриму». А теперь он делал то, что положено, – надзирал. В Царскосельском лицее, помнится, надзиратели были самыми презренными из работников. Правда, когда Дмитрий поделился этими соображениями с Лихо, тот резонно отметил, что и лицей прославился лишь первым выпуском.
– Дмитрий Леонидович, – Анна выдернула Дмитрия из потока мыслей, – вы же меня не просто так сюда привели, кофе угостить. Я тоже должна или подать прошение о помиловании, или отказаться. Как ребята?
– С тобой все сложнее… – Словесник полез в верхний ящик стола и вытащил копию прорицания на «мертвых поэтов». Пододвинул к Анне. – Если хочешь, прочитай. Их выбор был очевиден. Кое в ком я сомневался… не буду говорить, извини. Но все проявили командный дух и школьную солидарность.
– Просто они остались людьми… – Анна пробежала глазами бумагу.
– Они остались Темными. Хотя сами этого не поняли. Они выбрали то, что лучше для них лично. Не скрою, мы с Доктором их к этому подвели, причем не сговариваясь. Я был бы совсем никудышным преподом, если бы не хотел, чтобы они поступили именно так, а не иначе. Но все захотели быть рядом с Иными, получать преференции. Подозреваю, даже не будучи бессмертными, они меня переживут…
Дреер опять не договорил, бессовестно пользуясь тем, что Анна не может увидеть его ауру. Он хотел, чтобы все бывшие «мертвые» отказались. И они отказались. Но еще он ждал бунта. Вроде того, какой устроил когда-то Доктор Вамп и стал навеки проклятым. Стал не ради бессмертия и не ради самого себя, что бы там про него ни думал Сумрак, сотворивший метаморфоз.
Вряд ли «мертвые поэты» разучились бунтовать или протестовать. Просто они выросли.
Плох тот учитель, который не мечтает, чтобы его переросли ученики. Чего тебе еще надо, наставник Дреер?
– Не бессмертные, – сказала Анна. – Зато живые.
Не нужно было читать мысли, чтобы понять, о каком бывшем вампире она сейчас думала.
– А с тобой все сложнее, – повторил Дмитрий. – Строго говоря, ты не переставала быть Иной. Ты разделила себя на две неравные половинки – человеческую и нечеловеческую. И вторую подарила Кармадону, он же Дункель, он же Тот, кто никогда и ничего не отдает обратно. Кстати, не исключено, что он сейчас может нас услышать. Странно, если тут нет каких-нибудь скрытых от меня инквизиторских «жучков».
– Здравствуйте! – неожиданно произнесла Анна в пространство. Взглянула на Дреера и прыснула: – На всякий случай…
– Так что твою Тень не вернут в любом случае. Еще никто не пытался вводить в Сумрак Иного, у которого отрезана его Иная часть. Тем не менее аура у тебя незавершенная, с разрывами, следовательно, инициировать возможно. Если тебя помилуют, скорее всего будет одно из двух. Вариант первый: после повторной инициации ты не восстановишь способности толком. Будешь на грани, почти как сейчас. Сможешь только очень простые вещи, например, отличить Иного от обычного человека, Светлого от Темного. Вариант второй: как говорит Доктор Вампир, нельзя обмануть Сумрак. Он сохранил отпечаток твоей личности. Ты опять станешь тем, кем была. Джинном класса «эго». Исполнителем своих желаний. И тогда тоже одно из двух. Или твоя Тень, которая у Кармадона, исчезнет, Сумрак восстановит равновесие. Или он даст тебе новую, а ту не тронет. И я вовсе не думаю, что Кармадон согласен упустить ценный артефакт – хотя бы и гипотетически.
Дмитрий замолчал, как будто ожидая, что через Сумрак долетит: «Правильно думаешь!»
– И?… – спросила Анна.
– С ребятами в Москве ситуация была такая: большая вероятность решения Трибунала в их пользу – и вполне предсказуемые последствия. Отнюдь не положительные. С тобой наоборот. Инквизиция найдет какой угодно повод, лишь бы не помиловать тебя.
– А что я могу?
– Мне нужно знать, хочешь ли ты снова быть Иной. Если нет, то нет. Если да, то мы будем бороться. Честно говоря, я бы хотел, чтобы ты стала просто Иной. Не джинном, а волшебницей. Или магом-предметником, проще говоря – доброй ведьмой. Ведуньей.
– Как в «Службе доставки Кики»?
– Угу. Только чтобы работала не в службе доставки, а в школе. Иные с педагогическим образованием нужнее, чем джинны. А ты – педагог.
– Я – не такой педагог, – смущенно улыбнулась Анна. – Я дефектолог. Я в коррекционной школе работаю, а не в простой. И еще в медцентре.
– Не беда. Ты согласна?
Дреер поймал себя на том, что с такой пафосной интонацией делают предложения в романтических фильмах. Правда, он никогда не делал предложений и не знал, как оно бывает на самом деле.
– Да, – сказала Анна. – Только… Дмитрий Леонидович, я бы не хотела работать здесь.
– А где? В Дозоре?
– Нет. Так же, с детишками. Где сейчас. Или, может, у нас в городе, а не в Москве.
– Что ж… – Дреер не ожидал такого поворота. – Есть за что бороться.
Он много раз думал, почему им всем тогда вынесли настолько мягкий приговор. Всего лишь десять лет поражения в способностях тем, кто в открытую бросил вызов Инквизиции и Дозорам. И всего лишь административно-магическое взыскание для перебежчика Дреера, бившего по штурмовой группе.
Кое-что вырисовалось у Дмитрия достаточно рано. Трибуналы Инквизиции давно уже не правосудие, а политика. Там выносят не справедливые, а целесообразные приговоры. Прежде чем даже соберется коллегия, целый пророческий отдел будет закатывать глаза, раскладывать карты и всячески камлать, а через стенку будут дымить крепким табаком аналитики и стучать по клавишам программисты электронных оракулов. Лишь бы просчитать возможные последствия того или иного решения. Санктус терроре. Священный Ужас. Девиз Инквизиции.
Одно из первых, чему там учат, – бояться. Темных – бояться не только за себя. Вот почему они преодолевают себялюбие. Со Светлыми – и проще, и труднее. Их учат бояться войны сильнее, чем любого другого зла. Вот почему даже Светлые в итоге преодолевают гуманизм и совесть.
Если бы стало нужно, никто и глазом бы не моргнул, развоплотив одного взрослого и восьмерых невзрослых, виновных в нарушении Договора.
Хотя можно было и не развоплощать, но сделать так, что не десять лет, а век бы помнили. Могли бы лишить антропоморфного облика. Могли бы, кроме магических способностей, заблокировать часть умственных – есть такая мера наказания, известная как «кара богов». Могли бы изъять до срока часть органов, например глаза, чтобы потом вставить обратно по решению Трибунала. Такие трюки были популярны века до восемнадцатого. А еще можно было бы наложить «печать вины», чтобы осознали, – больше пяти лет с ней никто обычно не выдерживает, сами лезут в петлю. Или не столь жесткое, но более изощренное, популярное в девятнадцатом веке наказание «идефикс», когда ты все время как бы невзначай сталкиваешься с напоминанием о роковом проступке. Это как реклама, которую нельзя отключить. Или как платок, что каждое утро подкладывали несчастной булгаковской Фриде.
Спектр воздействий, предусмотренных параграфами и уложениями, велик. И все было можно, только уже – бесполезно.
Как знать, что выдали тогда прорицатели и вычислители? Грядущую роль Дреера в активации «Венца Всего», пускай туманно и образно? Сцену, как тот уходит в нижний Сумрак добровольно? А ведь он не смог бы дотянуть до той ночи, не будь его восемь обормотов живы и здоровы… Что для Инквизиции поступиться этой восьмеркой, уже и без того наказавшей себя?
Наказание должно иметь смысл. Магические наказания – для магов, а не для тех, кто выбрал быть как люди. Не этому ли хотели научить весь дрееровский курс, который привели смотреть тот показательный спектакль?
Так Дмитрий полагал еще совсем недавно. Потому и строил прогнозы на исход повторного слушания. Но после встречи с «поэтами» и сегодняшней беседы с Анной еще одна разноцветная стекляшка-смальта легла в общую мозаику.
Инквизиция всегда наблюдает. Всегда экспериментирует. Кармадон не просто так собирает артефакты, чтобы держать за семью печатями и чахнуть над ними, как царь Кащей. Он постоянно с ними работает. Дункеля интересует все, что может отодвинуть Священный Ужас… и укрепить его личную власть.
Сама школа – эксперимент. Большой эксперимент, призванный дать сведения о том, как уживутся Светлые и Темные, когда они еще не умеют договариваться и сдерживать себя. И школа предоставила такие данные. Вот почему Ярова не прислали сразу, еще при основании интерната, чтобы поставил свою защиту. Хотели посмотреть, что будет без этого. И посмотрели, и сделали выводы. Какой смысл показательно расправляться с лишенными способностей школярами, если все необходимые данные уже получены?
Зато их можно использовать. Через несколько лет. Как людей. И даже как джинна, ведь контрольный пакет акций в твоих руках, в твоем схроне. Ты был прав, Кармадон.
Иногда словеснику даже казалось, что эксперимент продолжается. Он не делился с этим ни с кем, даже с Лихо.
Логичный следующий шаг: накладывать каждому Иному печать, которая при осознанном нарушении Договора немедленно развоплощает носителя. Или, скажем, работает более гуманно, лишая магических сил на срок, определенный тяжестью проступка. Дивный новый мир. Иная антиутопия. Наверняка такие идеи разрабатывались. Скорее всего, нечто подобное уже предлагал сам Яров. Даже если таких чар еще не создано, над ними стоило бы поработать научному отделу.
Но вряд ли Инквизиция на это пошла. И не пойдет. Потому что тогда она сама будет не нужна. Если младший надзиратель Дреер сидит и мучается от того, что ему некого спасать и некого выгораживать, каково будет самому Кармадону осознать, что собранные за века артефакты можно сдать в пражский музей и даже не разряжать.
– Дмитрий Леонидович, – сказала Анна, деликатно звякнув кофейной чашкой. – А здесь еще работала женщина. Молодая такая, красивая. Тоже Инквизитор. Это она мне сказала, что вы… ну, якобы погибли. Где она сейчас?
– В Праге, – коротко ответил Дреер.
На бывших «мертвых поэтов», ставших взрослыми и прагматичными, у Инквизиции могли быть виды, хотя бы как на лояльное звено между Иными и людьми. А вот для ревоплощенного надзирателя Дреера места, казалось, не нашлось. Его даже не судили, хотя перед гибелью он совершил как минимум еще два страшных по меркам организации преступления – прямое неподчинение приказу и нападение на схрон. Дреера тщательно допросили без каких-либо манипуляций над сознанием, навесили печать «Карающего Огня» и…
…как будто предпочли забыть. Иву Машкову, которая служила на его месте, почти немедленно отозвали в Прагу. Они переписывались, связывались через Сумрак, поначалу в каждый свободный момент, потом все реже и реже.
Дмитрию хватало забот после возвращения с того света. Возился с детьми, вытащенными из Сумрака. Ездил к поднадзорным «мертвым поэтам», убеждая, что слухи о его смерти были сильно преувеличены. Мол, бюрократы Инквизиторы списали его, потерянного на задании, а он возьми да и выживи, где наша не пропадала. Когда он так врал в то время еще шестнадцатилетней Ане Голубевой, то первый и последний раз увидел ее слезы. Тяжелее всего был визит к матери, когда пришлось копаться в ее памяти, закладывая мнимые воспоминания о своей заграничной поездке, автокатастрофе и длительном лечении.
А Ива… Сперва он врал себе, что просто занят, не может, позже все восстановит. Затем наступил период цинизма:
Сколько Иве на самом деле, он не знал, только видел следы консервации в ауре. Она и не думала их скрывать.
Наконец в какой-то момент Дмитрий просто сдался. Понял, что уже ни за что не готов бороться. Что боец просыпается в нем, только когда дело касается учеников. А бороться стало не за кого.
Его вернули на место и оставили пылиться на полке. Яровские ухищрения свели Надзор к минимуму, а с обычными детскими и подростковыми проблемами учеников справлялись воспитатели. Дмитрий куда больше занимался подготовкой к урокам русского и литературы, чем прямыми обязанностями. Он к тому же не мог, да и не хотел вызывать интерес к предмету с помощью магии, хотя Яров предлагал вплести в свою паутину простенькое заклятие. Но Дмитрий предпочитал все творить по старинке.
Как настоящий учитель, он научился не говорить всей правды. Анна не знала, что, приглашая ее сегодня в школу, словесник делал это для себя, а не для нее. И что теперь у него появился маленький смысл. Теперь ты не только каратель. Теперь ты снова защитник.
Как всегда, в такой «подходящий» момент зазвонил телефон. Обычный аппарат на столе, соединенный с факсом. Черная пластмасса уже давно приобрела сероватый оттенок: то ли выцвела от времени, то ли сказалось присутствие Инквизиции.
Анна вздрогнула. Дмитрий невозмутимо поднял трубку.
– Наставник Дреер, – утвердительно произнес знакомый голос. Можно было бы сказать «полузабытый», но словесник голосов не забывал. А таких – в особенности.
Константин Стригаль потерял магические силы при том же инциденте, который стоил «мертвым поэтам» и Анне приговора к человечности. Но как пострадавшему на службе силы ему вернули, инициировав заново. Даже уровень прокачали, насколько смогли: Дмитрий не определял по ауре, значит, тот уже превышал его собственный. Впрочем, поднять уровень до старых показателей вряд ли составляло очень сложную задачу. Еще на лекциях не кто иной, как Стригаль, учил, что магический ранг зависит не от закачанной энергии, а от «емкости», способной ее вместить. Даже слабого волшебника можно было бы подключить к «электросети», для того и был когда-то придуман Круг Мага. Однако настоящая мощь определялась незримым и неосязаемым объемом личного «резервуара». Тем, сколько энергии мог бы нести в себе Иной без внешней подпитки, если бы его наполняли одни только люди. Или Сумрак.
– Вы, наверное, думали, что о вас позабыли, наставник Дреер? – с ходу начал Стригаль.
Его кабинет в пражском здании Бюро, как ни странно, мало отличался от кабинета школьного Надзора, который Стригаль некогда возглавлял. Разве что стол был только один. Инквизиторы вообще старались, чтобы офисные помещения не отличались от человеческих контор, хотя нога человека сюда обычно и не ступала. Однако те Инквизиторы, кто принимал решения, за редким исключением были Иными уже далеко в годах. За быстро меняющейся модой они попросту не успевали, несмотря на старания референтов. Потому кабинеты выглядели всегда респектабельно и немного старомодно.
Стригаль всегда казался Дрееру именно таким Инквизитором – выходцем из другой эпохи. Их первая крупная стычка произошла, когда тот применил запрещенный метод при допросе еще совсем юного оборотня Алексеенко. Дмитрий и подумал, что Стригаль пришел в Инквизицию, когда пытки на дознании были делом обычным. Разочаровал его Лихо, который, уйдя на повышение, прознал в кулуарах много нового. Стригаль оказался моложе Лихарева. Он родился в конце двадцатых в Минске, а инициировался во время немецкой оккупации. Инициировался в Темного, увидев расправу над кем-то из горожан. А дальше подросток Костя начал убивать. Особенно хорошо у него выходило насылать проклятия: редко какой гитлеровец или полицай жил после этого дольше нескольких дней, а подозрений мальчик на себя не навлекал. Некоторые проклятия Стригаля настигали всю родню жертвы и держались в течение десятилетий. Уже в двадцать первом веке, незадолго до назначения в школьный Надзор, ему пришлось самому ездить по Европе и собственноручно их снимать.
Стригаля вычислил Темный немецкий офицер и, видимо, не желая уничтожать ценный кадр, попытался ознакомить с Договором. Мальчик не поверил врагу. Если бы не Ночной Дозор, ушедший в подполье и сражавшийся бок о бок с подпольем человеческим, Стригалю было бы не выжить. Но мага-фашиста вовремя опознали и развоплотили, мальчика передали Дневному Дозору: на время войны распри были забыты, победа стала делом общим. Тогда Стригалю все же пришлось соблюдать Договор.
Но в послевоенное время возмужавший Темный начал все сильнее мешать и Дневному Дозору. Он был не в меру принципиален, несговорчив и безжалостен, хотя подполье научило его выдержке. Неудобные качества Стригаля особенно проявились в горячие шестидесятые. Мир людей стоял в шаге от катастрофы в дни Карибского кризиса. Мир Иных был в шаге от настоящей, а не холодной войны Дозоров спустя десятилетие.
Стригалю ничего не оставалось, как перейти в Инквизицию. Познавший Тьму во время самой страшной из войн, он не хотел еще одной такой же.
…Вопрос, заданный им сейчас Дмитрию, был риторическим, и надзиратель в ответ лишь неопределенно шевельнул бровями.
– Для вас просто не находилось достойного занятия, – продолжил Стригаль.
Позвонив по телефону на известный ему номер, Инквизитор был краток:
– Вы мне нужны. Немедленно. Яров в курсе и сегодня же прибудет в школу. Я открою вам портал.
– Подождите… – Дмитрий покосился на удивленную Голубеву и попросил себе несколько минут отсрочки.
За это время он успел вывести Анну из школы, провести через лес и посадить в такси, обещая связаться при первой возможности. Кто именно их прервал, Дмитрий не сообщил.
Прямо из леса он позвонил Стригалю и шагнул через портал в его кабинет.
Можно было догадаться: просто так Силу ради него тратить не будут. До того Дмитрий обычно летал в Прагу бизнес-классом, сначала еще автобусом или поездом добираясь до Москвы.
– Я давно говорил, что вы педагог, а не Инквизитор. Как Иной вы слабы, как сотрудник слишком подвержены влиянию. Будь моя воля, я отправил бы вас в отставку.
– Знаете, – вставил Дмитрий, – здесь я с вами согласен. Как ни странно…
– Но теперь у нас есть дело, где вы можете пригодиться. А еще оно может вас заинтересовать.
– Вот как?
– Замешаны дети. Иные дети.
– Которых вы, Старший, конечно, хотели бы поймать и как следует допросить. – Дмитрий не мог этого не сказать, словно какой-то внутренний чертик-гомункул дернул за нервы, управляющие языком.
Словесник откинулся на спинку кресла. Выпад был сделан, следовало ждать ответного.
– Дети меня не интересуют, – спокойно ответил Стригаль. – В случае успеха операции они все попадут в ваш интернат. Или в другой, европейский. Об этом позаботится Лихарев. Меня же интересуют взрослые, которые за ними прячутся.
– Что они делают?
– Мы предполагаем, что в Праге действует некая группа Иных. Скорее всего Темных. Руководят, видимо, несколько взрослых, но преступления совершаются руками детей.
– Какие преступления? – не выдержал Дмитрий.
– Кражи магических книг.
– А почему вы сказали «скорее всего Темных»?
– Есть слепок ауры. Она не имеет цвета. Это еще не определившийся ребенок. Да, Инквизиция разбирала случаи, когда детей с чистой аурой использовал в своих комбинациях Ночной Дозор. Но сколачивать шайку таких? Сомнительно для Ночного. Хотя все возможно, никакой вариант нельзя отбрасывать.
Стригаль не рассказал и того, что Дмитрий проходил еще десять лет назад, на истории Инквизиции. Иная криминалистика знала немало случаев вовлечения детей в различные игрища волшебников. Здесь действительно постарались и Светлые, и Темные. Но лишь Темные использовали группы детей. У Светлых, как правило, хватало совести рисковать только единицами.
– Мне нужно участвовать? – Словесник перешел на деловой тон.
– Верно. Только не в качестве оперативного работника.
– Как же тогда?
– Я повторю свою мысль, наставник Дреер. Как оперативник и маг вы слабы. Тем более тут замешаны дети, а это делает вас уязвимым. Как педагог вы мне тоже не нужны – сначала нужно поймать, а уже потом воспитывать. Вы мне нужны как приманка.
– Как приманка? Но я же не магическая книга!
– Зато вы известный мошенник.
