Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
То, что мы знаем, – ограниченно.
А что не знаем – бесконечно.
ПРОЛОГ
Войти в историю можно по-разному.
Кто-то идёт в поход и завоёвывает весь мир (прости, Чингисхан, ну, почти весь).
Кто-то идёт в храм, предварительно захватив с собой огоньку (пламенный привет Герострату!).
А кто-то идёт в музей.
Просто и честно: покупает билет – и идёт в музей, с его гулкими залами, блестящими витринами и торжественными смотрительницами…
И вот этот сообразительный «кто-то» с любопытством тянется к стеклу – за ним буйствует и наивной бирюзой, и хищным золотом, и суровой сталью старинный сарматский нож.
С ножа взгляд соскальзывает на жреческую корону из чистейшего золота (ах, сколь роскошна была в то время мода!)…
Затем этот внимательный взгляд медленно проходится по ветвистому железному жезлу…
И останавливается на центральной витрине, по-особому ярко освещённой, где на зелёном бархате лежит медальон.
Золотой медальон.
Круглый. С изображением человеческой головы. «Детские» лучики солнца по краю.
И – всё.
И вроде нет в нём ничего особенного.
Но… какая-то неведомая сила влечёт, зовёт, манит. Не отпускает. Не даёт отвести глаз.
Этот завораживающий золотой гипноз длится, длится, длится… Вечность!
Внезапный – резкий и мощный, как взрыв – удар разносит витрину вдребезги!
Рука, разбившая стекло, по-хозяйски сгребает солнечный амулет с музейного бархата.
Девушка-сарматка в древнем воинском облачении вдевает в ушко медальона кожаный шнурок и вешает себе на шею.
Лица её не видно, но величавая осанка и уверенные неторопливые движения юной воительницы говорят о силе её характера и о серьёзности намерений.
Так и не обернувшись, загадочная взломщица неторопливо уходит в глубь музейного зала, оставив на полу небольшой искрящийся холмик – осколки разбитой витрины…
Который через несколько мгновений привычным движением сметает в совок стареньким щербатым веничком музейная бабушка-уборщица. Под привычно-будничное ворчание: «Нет, ну что за люди такие!.. Придут, вот это вот… Наследят… А ты потом разбирайся…» – она отправляет стеклянное крошево в стоящее рядом ведёрко.
Закончив уборку, бабуля придирчиво озирается и, подслеповато щурясь, для порядка широко проводит веником прямо у нас перед глазами, как будто по объективу кинокамеры…
ГЛАВА 1
Приснится же!
Придушённо вскрикнув, Алька вскочила на кровати. Она была похожа сейчас на испуганного ёжика – модные разноцветные пёрышки волос иголками торчали в разные стороны, глаза широко распахнуты.
Девушка быстро оглядела комнату. Телевизор, компьютер, постер Земфиры на стене… Никаких древних сарматок. Всё привычно. Всё знакомо. Всё спокойно.
Звонок телефона окончательно возвратил её в реальность.
– Алё! Алю? Она спит ещё! – строго произнёс из-за двери женский голос.
– Уже не спит! Мам!
Забыв о странном сне, Алька торопливо соскочила с кровати и метнулась к трубке, оставленной мамой на полке.
– Алька, мы ушли! – Дверь за родителями захлопнулась.
Прижав телефон плечом к уху, Аля оживлённо щебетала, параллельно пытаясь найти в пёстрой куче своих носочков хотя бы одну пару одинаковых:
– Петька, ты куда пропал? В Тамани? Ого! И чего там, в Тамани? Понятно. У меня чё? Кастинг у меня. Носков… Слушай, с кем это ты там? С каким Гришей? Ясно.
Поняв, что поиски безнадёжны, Аля оставила носки в покое, и тут же заметила пакетик, сиротливо лежащий на краю тумбочки.
Как она могла забыть! Охнув, девушка (не прекращая телефонного разговора) торопливо схватила упаковку и судорожно забегала глазами по инструкции. Это был тест на беременность.
Усвоив необходимую информацию, Алька яростным рывком вскрыла упаковку и принялась носиться из комнаты в комнату, появляясь то с белым одноразовым стаканчиком, то с тоненькой полоской бумаги.
Наконец всё было готово к оценке результата. Девушка наскоро попрощалась с собеседником:
– Ладно, Петь. У меня дела. Важные очень. Я тебе потом расскажу. Всё! Целую, – грустно шмыгает носом. – И уже скучаю.
Выключив телефон, оробевшая от важности предстоящего момента Алька присела на краешек дивана. Но собравшись наконец с духом, решительно вздохнула. И – поднесла к глазам тест-бумажку.
Судя по тому как расширились от удивления Алькины глаза, результат её впечатлил…
ГЛАВА 2
…Словно в ответ на её реакцию, лицо старухи озарилось ободряющей улыбкой.
– Бери, девочка. Это мой подарок.
Но улыбалась высушенная долгой и нелёгкой жизнью старая женщина вовсе не вихрастой девчонке начала третьего тысячелетия, а юной темноволосой сарматке, стоящей перед ней на коленях на земляном полу кочевого шатра.
В руках старухи покачивался на тонком кожаном шнурке солнечный медальон. Девушка пристально смотрела в золотое лицо Бога солнца…
Теперь внешность разрушительницы музейных витрин можно было разглядеть во всех подробностях.
Она была бесспорно красива. Природа раскрасила её по-южному ярко: крупные, упрямо очерченные губы, свежий румянец, густые чёрные брови, точёный нос… Волосы девушки оказались не чёрными, а тёмно-каштановыми – завидной толщины косу украшал небольшой костяной гребень. Чуть раскосые ясные глаза её были неожиданного для смуглянки нежно-бирюзового цвета.
Фигура девушки казалась хрупкой и почти невесомой. Но достаточно было посмотреть на сильные и крепкие руки сарматки, чтобы понять: хрупкость эта обманчива.
На ней была привычная для сарматских лучников одежда: короткая куртка, отороченная мехом, мягкие шерстяные штаны. В свете костра на груди поблёскивали золотом мелкие нашитые бляшки-грифоны.
Оторвав взгляд от амулета, девушка тревожно вскинула брови:
– Но это же твоё Солнце!
– Моё солнце скоро закатится. Теперь Он послужит тебе.
– Бахта, но ведь я не…
Бахта решительно перебила внучку:
– Ты не жрица. Но ты последняя из рода!
Девушка почти с ужасом смотрела на амулет:
– Я не могу…
– Не гневи богов, Спанта! Или дочь вождя испугал кусочек золота?!
Внучка, вспыхнув, упрямо насупилась:
– Я ничего не боюсь. Ты знаешь.
Бабушка, тяжело кряхтя, надела шнурок с медальоном на шею упрямицы и примирительно вздохнула:
– Знаю, внучка, знаю… Но настоящая доблесть…Она – не в боях. Она – в обычной жизни.
Спанта порывисто подняла голову:
– Чем мне её доказать?!
Бахта просительно посмотрела на девушку:
– Роди мне правнучку!
Бесхитростная эта просьба прозвучала, как видно, в тысячный раз. Потому что торжественное почтение мигом слетело с лица юной сарматки, и она торопливо засобиралась, желая поскорей выскочить из палатки и улизнуть от разговора.
Бахта сварливо закричала на непокорное дитя, грозя пальцем и стараясь успеть договорить, пока та не сбежала:
– Спанта! Ты последняя из нашего рода! Я должна передать тебе свой дар!
– А если будет мальчик?
Не заметив издёвки в её голосе, Бахта обрадовалась возможности поторговаться:
– Пусть – мальчик! Но род наш должен продолжиться!
Увы, все уговоры – тщетны. Перед выходом из палатки Спанта не оборачиваясь сурово и твёрдо кивнула:
– Я это помню.
Девушка почти было вышла, но голос жрицы, уже другой: властный и жёсткий – остановил её:
– А не забыла ли ты о подношении богам, сарматка?
Спанта поспешно вернулась и с виноватой покорностью склонила голову:
– Прости меня, жрица. Скажи: какой жертвы хотят боги?
Поразмыслив немного, Бахта произнесла:
– Боги не хотят, чтобы ты отняла жизнь. Они хотят, чтобы ты подарила её.
– Но…
– Понимай как хочешь, Спанта. Удачной дороги.
И жрица устало села, всем своим видом давая понять, что разговор окончен.
Девушка хотела было ещё что-то сказать, но только скрипнула зубами и выбежала из палатки.
Оставшись одна, Бахта тихонько вздохнула, в задумчивости разглаживая на коленях халат.
Сейчас она была похожа не на величественную жрицу, а на простую старенькую, уставшую от забот долгой жизни бабушку, с печальным морщинистым лицом.
…Спанта с наслаждением вынырнула из темноты кочевой палатки в яркий солнечный день, наполненный щебетом птиц и конским ржанием. Вместе с тявканьем собак и протяжным мычанием коров они сливались в привычный голос кочевого лагеря.
Девушка окунула лицо в чан с водой, стоящий у порога – после такого разговора неплохо бы хорошенько освежиться!
Когда Спанта, отфыркиваясь, подняла голову, рядом уже стоял, выжидающе глядя на неё, Фарзой.
Её отец был ещё не стар. Седина выбелила лишь часть его волос, отчего они были похожи на серебристо-серую волчью шерсть. Борода вождя – той же волчьей масти. Густые тёмные брови тяжело нависали над голубыми, как у дочери, глазами – только чуть поблёкшими от времени.
Фарзой был коренаст и, как большинство кочевников, кривоног. К правой его ноге поверх штанов двумя ремешками были прикреплены ножны, из которых виднелась богато украшенная рукоять длинного ножа. Шею сармата украшала массивная золотая гривна с грифонами на концах (любовь к грифонам, очевидно, была у них семейной чертой).
Кто-то окликнул его, но Фарзой только отмахнулся и весь превратился в слух.
– Что она говорила?
– Как всегда.
Отец понимающе кивнул и осторожно спросил:
– И что ты ответила?
– Как всегда, – с упрямым вызовом буркнула Спанта, усаживаясь на смирно ожидающую её молоденькую пегую кобылку.
Фарзой вскочил в седло явно расстроенным.
Но тут Спанта с видом заговорщицы приоткрыла ворот рубахи и, словно припрятанный на сладкое сюрприз, продемонстрировала висящий на шее амулет. Отец с уважением покачал головой:
– Бог солнца… Достойный подарок. Тогда, дочка…
С этими словами он бережно достал из седельной сумки завернутый в холстину предмет.
– Прими и от меня.
И Фарзой торжественно извлёк на свет длинный кинжал.
Рукоять и ножны его были украшены изящным золотым орнаментом, щедро сдобренным бирюзой.
Сомнений не было: его подарок не уступал Золотому Солнцу Бахты.
Узловатыми, в шрамах руками Фарзой медленно передал кинжал…
ГЛАВА 3
…в протянутые ладони.
– Беру, беру…
Однако в них оказался не кинжал, а овальная золотая пряжка, покрытая геометрическим орнаментом.
Сухощавый высокий мужчина Григорий – Фёдорович Петренко – с уважительной осторожностью принял из рук коллеги древнее украшение. Передавший ему пряжку загорелый седой бородач с видом кота, только что поймавшего крупную мышь, аккуратно уложил в целлофановый пакетик несколько (уже осмотренных Григорием) тускло поблёскивающих монет, и небольшую круглую бляху, украшенную таким же, как на пряжке, узором.
Переполняющие его эмоции вылились в короткое и счастливое:
– Вот!
Выдохнув это резюме, бородач вскочил и бодро зашагал между рассеянными по раскопу группами подростков, деловито копошащихся в кучках черепков, выгребающих лопатами грунт, промывающих в щербатых эмалированных тазиках кусочки древней керамики.
Почти у каждой такой группы был свой руководитель из числа профессиональных археологов.
Солнце успело основательно поджарить носы и плечи ребят, и по оттенку кожи можно было запросто определить старожилов археологического лагеря и его новичков.
Раскоп располагался на самом обрыве, внизу которого дразнило прохладой и по-голубиному ворковало море.
Петренко сидел на земляной бровке, разделяющей раскоп на аккуратные ровные квадраты. Из одежды на нём – как и положено истинному археологическому гуру – были только шорты и допотопная тряпичная кепка с пластиковым козырьком и надписью «Олимпиада-80».
Густая чёрная шевелюра, борода, усы и массивные роговые очки на пол-лица органично дополняли образ сурового романтика.
Однако в этом тихом омуте водились такие черти, которым мог бы позавидовать любой именитый юморист.
Но сейчас Григорию Фёдоровичу было совсем не до шуток.
С восхищением знатока, способного определить истинную ценность удивительной находки, он разглядывал змейки, треугольники и ромбы, составляющие узор на старинном золоте. Вставки из граната при малейшем движении вспыхивали кроваво-красными огоньками…
Оторвавшись наконец от этого медитативного созерцания, Григорий посмотрел на босую девчонку лет четырнадцати, старательно скребущую лопатой неглубокую круглую ямку.
Почувствовав на себе взгляд, Юлька отложила лопату, скинула пыльные рабочие перчатки и направилась к отцу, с любопытством вглядываясь в предмет, поблёскивающий у него в руках.
Петренко-старший указал дочери на крошечную раскладную табуретку рядом с собой, а затем торжественно положил на ладошку девочке золотую пряжку.
Оробевшая Юлька потрясённо уставилась на находку и, помолчав в почтительном благоговении, осторожно вернула её отцу:
– Это здесь у нас раскопали?
– Нет, доча. Из милиции привезли – на экспертизу.
– А… Это, наверное, у «чёрных археологов» нашли? Про которых Петя рассказывал?
– Опять Петя… Ох, и Петя… Где он, кстати?
И Петренко завертел головой, всматриваясь в загорелые лица окружающих:
– Слышь, брат! Двоюродный… – добавил он ворчливой скороговоркой. – Петька! Иди, чё покажу!
На этот окрик отозвался двадцатилетний развесёлый балбес в пижонски дырявых джинсовых шортах и круглых очках а-ля Гарри Поттер.
Держа в одной руке планшет, а в другой надкусанный огурец, Петя Мальцев лихо плюхнулся на коленки возле Григория.
Аппетитно хрустнув огурцом, он, с обаятельным самодовольством, поочерёдно подсунул под нос Григорию и Юльке планшет со своими свежими рабочими зарисовками.
От души нахваставшись, парень переключился на золотую пряжку:
– И что мы тут имеем? – с набитым ртом еле выговорил Петя, деловито оглядывая золотой узор.
Не зная, куда деть огурец, он взял его зубами, активно вытер о собственные бока руки и протянул их к находке.
– «Что имеем»… – передразнил Григорий и легонько ударил его по рукам: – Трепещи, недоросль!
– Да ладно, трепещу… – примирительно пробурчал Пётр и великодушно вручил недоеденный огурец Юльке. – A чё эт вообще?
Гриша в возмущённой оторопи уставился на юношу:
– «Чё»?! И это после двух курсов истфака? Правильно тебя Хованский из универа попёр!
– Гриш, да я пошутил.
Петя решительно и азартно потёр руки, подмигнул Юльке и осторожно принял пряжку из рук Петренко. Нагнувшись, юноша подозрительно её обнюхал и загадочно изрёк:
– Пахнет амазонками!
Юлька в доверчивом восхищении тоже пыталась понюхать пряжку, но отец легонько хлопнул её по плечу:
– Доча, дяде Пете всё пахнет амазонками. Его к врачу надо: нос проверить. А ещё лучше – голову.
Пётр горячо возразил:
– Нет, он, правда – амазонский! Это ж сарматский аксессуарчик! А кто у нас были сарматки?
Юлька радостно предположила:
– Амазонки?
Пётр, глянув на скептически хмыкнувшего Гришу, осторожно пояснил:
– Ну…амазонками – это их опять же греки называли… Лучше скажем так: воительницы. Прально, Гриш?
Григорий не спеша забрал пряжку и прищурился:
– Вот как планшетист ты, Петя, умница. А как историк… Никак. С чего ты вообще взял, что пряжка сарматская? Это ж раннее средневековье, это ж давно аланы! А сарматки-воительницы – когда у нас закончились?
– Ну… раньше?
– Ага. Веков на шесть!
Пётр, у которого зазвонил мобильник, вяло огорчился:
– Прям, все-все закончились? Мда… Это, конечно, жаль… Я щас!
И весело поздоровавшись в трубку, лёгкими прыжками двинулся вниз к морю.
Григорий вяло махнул рукой:
– Иди, иди, археолух… Юлька! Флейц и нож принеси. Только осторожно. Не разбей там ничего.
Пётр внизу, у самой кромки воды, оживлённо болтал по мобильнику. Постепенно оживление его угасло. Наконец, совсем расстроенный, он выключил телефон и тяжело упал на песок, задумчиво глядя на воду.
К нему спустился Григорий Петренко, уже практически сросшийся с золотой находкой, бережно очищая её кисточкой-флейцем.
Глядя на спокойное море, Пётр сообщил брату:
– Гриш… Слушай. Я, кажется, залетел.
Гриша присел рядом, внимательно посмотрел на страдальца, снял с себя кепку и надел на непутёвую его голову:
– Петя, ты кепочку надень, а то головку напечёт.
Пётр спохватился:
– То есть не я, а она. Ну, то есть мы. С ней. В общем… Кранты.
Гриша спокойно продолжал орудовать кисточкой:
– Она хоть совершеннолетняя?
– Да, да! Совершенно… Летняя… Будет. Зимой.
Гриша придирчиво разглядывая орнамент на пряжке, буднично поинтересовался:
– Эт какая у нас статья?
– Какая – статья?
– Уголовная.
Зорко глянув вверх на раскоп, Григорий строго крикнул дочери:
– Юлька! Не тронь керамику!
Пётр насупился:
– Не помню…
– Теперь – запомнишь. И на носу зарубишь. А може, – кивнув на джинсы Петра, – где ещё.
Пётр, вертя «олимпийскую» кепку в руках, обиженно протянул:
– Ну, чего ты…
Гриша, уже не ёрничая, возмущённо перебил брата:
– Да ничего, Петь! Ни-че-го! Только у меня вон, – кивнув вверх, – такая же ходит. И как подумаю, что какой-нибудь… Не обижайся, Петь. Но, честное слово… Своими бы руками!
Пётр его не слышал. В задумчивой мечтательности он рассуждал:
