Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава одиннадцатая. Как пировали каменники
В ожидании «брашна» вся удалая шайка расположилась на каменном, усыпанном песком полу вкруг низкого стола: кто на корточках, кто и врастяжку на животе, подпершись локтями и попыхивая «люльку».
– Ахти! а про честных гостей-то мы и забыли! – спохватился тут Яким-Жигуля. – Дайте им места, детки.
Те послушно раздвинулись и потеснились.
– Неужто, князь Михайло Андреевич, ты станешь кушать за одним столом с душегубами? – шепотом спросил Курбского Гришук.
– Ни за что! – был решительный ответ.
– И я тоже.
Но когда Яким повернулся к ним лицом и пригласил их не побрезговать, чем Бог послал, Курбскому показалось, что тот украдкой подмигнул ему, как бы убеждая не упорствовать.
«А что, как он только притворяется, чтобы тем вернее спасти нас?» – мелькнуло в голове Курбского, и он отозвался вслух:
– Да ведь у нас ноги связаны.
– Так ты все же будешь кушать с ними? – удивился Гришук.
Курбский пожал плечами.
– От хлеба-соли не отказываются.
– Да и голод не тетка, – подхватил Яким, – а идти твоей милости даже не для чего: на салазках подвезем. А нут-ка, детки.
Суровым каменникам грубая шутка пришлась по душе: несколько человек разом вскочили на ноги и со смехом подвезли всех троих на звериных шкурах к столу. Бардадым, чтобы поддержать свою власть над подчиненными, чересчур уж охотно слушавшимися старого есаула, отдал им в свою очередь приказ развязать пленникам на время еды руки, а Даниле и едало, причем, однако, предостерег запорожца, что бы тот не смел уже «брехать».
Первое блюдо состояло из борща, подданного кухарями в огромной деревянной чашке. Вооружившись деревянными же ложками, и хозяева, и гости принялись взапуски хлебать любимую национальную похлебку. По временам только тот или другой из разбойников вешал свою ложку на край чашки, чтобы перевести дух и зачерпнуть себе в кружку серебряным ковшом «горилки» из серебряной же, ведра в полтора, ендовы, как и ковш, очевидно, не купленной на рынке. Данило следовал примеру хозяев; Курбский же и Гришук довольствовались медом, который был подан им после отказа их от «зелена вина». Когда появилось на столе второе и последнее блюдо – верченое (жареное на вертеле) мясо, ендова с горилкой была опорожнена уже наполовину, и разгоряченные лица, невоздержанные речи и пьяный смех всех членов удалой ватаги наглядно свидетельствовали если не о доброкачественности, то о крепости хмельного напитка. Всех громче и разговорчивее был Яким-Жигуля. Он был неистощим в россказнях о былых подвигах гайдамачьих, из которых особенно понравился слушателям следующий:
«Едет жид с ярмонки, остановился у речки коней напоить. Глядь – перед ним гайдамака с кием (дубинкой). Затрясся мой жид, как лист на осине.
– Чего тебе, чоловиче?
– Купи, жиде, кий!
– Да на что мне кий?
Тот тронул его кием по плечу. Видит жид, что не отвертишься.
– А что цена кию?
– Пятьдесят карбованцев.
– Цена сходная: получи свои деньги.
Взял гайдамака деньги, отпустил жида. Поехал жид домой, а жинка ждет уже на крыльце.
– Доброго вечера, тателе!
– Доброго вечера, мамеле!
– Что привез с ярмонки?
– А вот что, – и кажет ей гайдамачий киек. Удивилась жинка:
– Что сие такое?
– Киек.
– Да где ты его взял?
– Купил.
– Купил! Для чего?
– Стало, треба.
– А что дал за него?
– Пятьдесят карбованцев.
– С ума ты сошел, тателе!
– Цыц, сердце! Кабы ты сама торговалась, так дала бы и всю сотню».
Хохотали каменники, хохотал Данило, не могли удержаться от смеха и Курбский с Гришуком. Но голод был утолен, и, по просьбе Курбского, его с двумя спутниками «отвезли» обратно в их угол, предварительно перевязав им опять руки. За столом же старый есаул еще более развернулся.
– Гей, паны-детки! – крикнул он. – Покажу-ка я вам тепереча, как в старину у нас угощались.
Подмешав горилки в ведерную братину с медом, он отпил первым, а затем пустил братину в круговую.
– Да нет ли у вас, детки, бандуры?
Бандура нашлась, и, ударив по струнам, старик затянул своим дребезжащим тенором:
Все бражники дружно подхватили знакомую песню. За первой песней грянула другая, за другой третья.
– Ну вже, дидусю! – заметил кто-то. – Даром, что одной ногой в гробу стоит, а другой, поди, еще гопака пропляшет!
– И пропляшу! – гаркнул Жигуля, топая ногой.
– Ну, где тебе, старина!
– Пропляшу! – повторил он и, забренчав на своей бандуре гопака, пустился, в самом деле, в пляс.
– Ах, Яким, Яким! – укорил дядьку из своего угла Гришук.
– Постыдился бы на старости лет юродствовать, – добавил от себя Курбский.
В ответ Яким, все танцуя, подлетел к ним и шепнул два слова, от которых у тех сердце в груди екнуло:
– Потерпите: выручу.
После чего, как ни в чем не бывало, продолжал свой молодецкий танец.
