Сын атамана

Глава двенадцатая. Как яким сдержал свое слово

– Слышал, Михайло Андреевич? – тихонько опросил Данило своего господина.

– Мне послышалось: «Потерпите, выручу», – ответил Курбский.

– И мне тоже! – подкрепил Гришук. – Уже коли Яким раз сказал, то так тому и быть.

– Да можно ли дать веру слову разбойника?

– Разбойником он был, но двадцать лет назад, с тех пор он служил нам верой и правдой.

– Панич прав, ваша милость, – поддержал мальчика, со своей стороны, запорожец. – Старый хрыч себе на уме: перво-наперво опоить молодцов, а там сбежать с нами.

– Вот этого-то я и не возьму в толк, – сказал Курбский. – Если он верный человек, то не обманет своего старого товарища Бардадыма. Либо с ним, либо с нами.

– А вот погодим, узнаем; ждать, я чай, недолго.

Ждать разгадки поведения Якима пришлось, однако, довольно-таки долго. В былые времена, как известно, пиры продолжались куда дольше, чем в наш деловой век, где каждый час дорог. А каменники, как народ бесшабашный, и в разгуле не знали меры. Из потайного склада выкатили новый бочонок горилки, а там еще один.

Проникавший в пещеру из отдушины в вышине бледной полоской дневной свет уже потух: очевидно, завечерело, а каменники по-прежнему «гуляли». Кто заснул тут же у стола на каменном полу, кто кое-как дополз на четвереньках до своего общего ложа в глубине пещеры, чтобы тотчас пустить глухой храп.

Наконец, тускло мерцавший на стене одинокий каганец освещал за столом только двух бражников, нежно обнявшихся вокруг шеи, как два неразлучных друга. То были два есаула: старый и новый. Старый охмелел, казалось пуще нового: то лопотал какую-то нескладицу, то мурлыкал песню, то лез целоваться со старым другом. У того глаза хотя также посоловели и слипались, но он видимо бодрился и, точно не совсем еще доверяя старику, не выпускал его шеи.

– Так ты что же, братику Жигуля, так-таки и останешься уже у нас? – спросил он.

– Нехай сатана возьмет мою душу, коли не останусь!.. – был ответ костенеющим языком.

– И злоба на меня совсем уходилася?

– Злоба? На тебя-то злоба? Ах, ты, деревянная душа! Да нет у меня друга милее на белом свете!

– Так побратаемся, как быть следует, поменяемся крестами!

– Поменяемся, сердешненький!

Оба сняли с себя нательные кресты и обменялись ими, после чего запечатлели свой братский союз еще троекратным поцелуем.

– И будем мы отноне стоять брат за брата на жизнь и на смерть? – продолжал Бардадым.

– На жизнь и смерть! – повторил Жигуля.

– Как перед Богом?

– Как перед Богом…

Теперь последнее сомнение, видно, рассеялось у Бардадыма: он освободил свою шею от крепко обхватившей ее руки названного брата, чтобы удобнее приложиться опять к ендове.

– Смотри, князь, смотри! – испуганно шепнул Гришук Курбскому. – Яким заснул!

И вправду, точно лишившись последней опоры, старик бессильно склонился отяжелевшей головой на стол. Бардадым докончил сперва глоток, потом с глубоким вздохом припал щекой к плечу названого брата и мерно захрапел.

Гришук с горя-досады чуть не всплакнул:

– Ну, вот, ну, вот! Что же теперь с нами будет? Курбский стал было его утешать; но на полуфразе замолк. И было с чего. Яким внезапно зашевелился, бережно снял шапку с макушки Бардадыма, подсунул ее ему под щеку и обеими руками с той же осторожностью опустил голову спящего на край стола, после чего тихонько сам приподнялся, сунул в карман себе лежавший еще на середине стола кошелек Курбского с дуваном на церковь и прогул, приблизился на цыпочках к своим трем спутникам и, не говоря ни слова, проворно распутал веревки, которыми панич его был связан по рукам и ногам; потом развязал Курбского и напоследок Данилу. По молчаливому знаку старика, все трое последовали за ним к выходу из пещеры, причем у очага должны были перешагнуть через растянувшихся тут же двух кухарей. Наконец-то они опять на воле! И дышится-то в ночном воздухе как легко и привольно!

– Припрячь-ка, княже, – сказал Яким, подавая Курбскому его кошелек.

– Но часть ты отделил ведь на церковь? – возразил Курбский.

– Как разживешься, так сам можешь вернуть церкви. А в пути каждый алтын дорог.

– Но темень какая! – заметил Гришук. – Хоть глаз выколи.

– Зато, коли пошлют в погоню, не так скоро разыщут, – возразил Яким. – Не знаю вот только, в каком месте у них поставлены кони…

Точно в ответ, неиздалека донеслось конское ржанье.

– Вон и сами голос подают! Ахти! – спохватился он вдруг. – А оружие-то мы забыли в пещере!

– И то ведь! – сказал с досадой Курбский. – Ну, Данило, нечего делать, идем назад.

– Нет, нет, княже, Бога ради!.. – вскричал Гришук, хватаясь за рукав своего молодого защитника.

– Тише, милый! Неравно услышат.

– Умоляю тебя, княже, Христом Богом!

– Но как же мне явиться в Сечь без всякого оружия?

– Там у кого-нибудь новое купишь. Я, право, не пущу тебя…

– Так я один схожу, – сказал Данило. – Не осердись, Михайло Андреевич; мне, вишь, одна мысль сейчас в голову залетела: людишки они, эти каменники, что ни на есть последние, а спят теперича все мертвецким сном…

– Ну, так что же?

– А то, что всю шайку при сем самом раз в ангельский чин снаряжу. Нож в бок – и делу конец.

– Что ты, Данило! Креста на тебе нет! Убивать во сне безоружных…

– А скольких людей они сами живота уже решили! Не чини мне только помехи; я один с ними управлюсь.

– Нет, Данило; нам они оставили жизнь, и мы на них волоска не тронем. Недаром отец Серапион предрекал мне, что ты еще натворишь мне бед!

– Прости, государь, по простоте слова молвилось. Из твоей воли я не выйду. Они и без нас, я чай, до палачовых рук дойдут. А за оружием-то все же вернуться надыть…

Но тут вступился в дело старик Яким:

– Нет, братику, теперя и я тебя не пущу! Кто тебя ведает, что у тебя на уме!

– Да дерзну ли я без своего господина? Я трясусь за ним как хвост за бараном.

– Заговаривай зубы! Мы с Бардадымом побратались, я поклялся перед Богом не выдавать его с товарищами – и не выдам.

– А коней-то все-таки уведешь у них? – сердито усмехнулся Данило.

– За коней мы рассчитались дуваном. Ну, а теперя ступайте-ка все за мной.

Несмотря на почти непроглядный мрак, старый каменник шел по отлогому скату лесистой балки совершенно уверенно. Вскоре они очутились перед входом в другую пещеру, из глубины которой донеслось еще явственнее то же призывное ржанье.

– Ты, Данило, иди-ка со мной, – сказал старик, а вы, паничи, обождите тут.

Немного погодя, оба вывели из пещеры трех оседланных коней.

– Да ведь нас четверо? – заметил Курбский.

– Трое вас, – отвечал Яким с тяжелым вздохом. – Я не еду.

– Боже ты, Боже мой! – вскричал Гришук. – Клятва тебя держит?

– Клятва, да. Знать, такое уж мне предопределение вышло.

– Но ведь клялся ты разбойнику…

– А я чем же лучше? Свой своему поневоле брат. О себе же, касатик мой, не полошайся: князь Михайло Андреевич не откажет доставить тебя до места.

– Но ведь ты знаешь, Яким… коли пойдет в огласку…

– Знаю, радость моя, все знаю, что ты хочешь сказать. Но я сейчас вот поверил все Даниле…

– И тайна твоя в груди у меня, что искра в кремне, – подтвердил запорожец.

– Но ты, Яким, остаешься здесь на верную смерть…

– От смерти, миленький мой, не спрячешься, – отвечал со вздохом дядька. – А может, Господь еще и помилует: ведь я же не убег с вами, а яко бы сплю теперича с ними в непробудном хмелю. Почем мне знать, как вы трое вызволили друг дружку, как раздобыли коней? Выведу я вас сейчас на большую дорогу – и с Богом!

Говоря так, Яким подсадил своего панича в седло, взял коня его под уздцы и пошел вперед. И вот они в открытой степи.

– Отсель, Данило, дорогу по звездам ты и сам найдешь? – спросил Яким.

– Еще бы не найти! – был ответ.

– А ты, княже, как пойдешь обратно из Сечи, не завернешь ли опять в Самарскую пустынь?

– Коли будет время, – отвечал Курбский. – Хотелось бы повидать еще раз отца Серапиона…

– Ну вот. Так от него, может, и оружие свое получишь: к нему прямо вышлю, буде Господу угодно будет еще дни мои продлить. Ну, а теперича храни вас всех Бог!

Он наскоро приложился к руке своего панича, и тот почувствовал на руке своей горячую слезу. Тут бедный мальчик не выдержал и с седла обнял за шею дядьку.

– Ну, полно, не махонькой ведь! – говорил растроганный старик, насильно отрываясь. – Авось, еще и свидимся… Прощай, княже! Прощай, Данило! Не забывай обещанья-то… Да коней, чур, не пускайте вскачь, чтобы паничу моему больного плеча не растрясло…

– Яким! Погоди еще, послушай… – в отчаяньи крикнул Гришук вслед уходящему.

Но тот уже не слышал, или не хотел слышать, и пропал в темноте ночи.