Цареубийцы

IV

Лихой кубанский казак в развевающейся черкеске, с трепещущим за спиной алым башлыком, пролетел мимо генерала Драгомирова, не в силах сдержать понесшего его коня, на скаку прокричал:

– Его императорское величество изволют ех-ха-ать!

– Ж-жал-лонер-ры, на свои места! – профессорским баском пропел Драгомиров.

Над темными рядами солдат в мундирах вспыхнули пестрыми бабочками алые, синие, белые, зеленые и пестрые флажки и разбежались по полкам, исчезнув за ротами.

На разные голоса раздались команды: «Равняйсь… Смирно!», и опять: «Равняйсь…»

Все казалось, что кто-то выдался вперед, кто-то осадил, кто-то «завалил плечо»…

По широкой дороге, обсаженной раинами, вилась пыль. Звон бубенцов становился слышнее. С ним шло, приближаясь, народное «ура». Точно только этого и ожидала природа. Вдруг разорвались поднявшиеся к небу туманы, в серых тучах голубой просвет, солнце брызнуло золотыми лучами, заиграло алмазами на остриях штыков, озарило алые, синие и белые околыши кепи, погоны, пуговицы, стальные бляхи ремней, медные котелки.

Кавалерия села на лошадей. Пестрые двухцветные уланские и трехцветные гусарские флюгера заиграли на пиках.

– Па-рад! Смир-р-рно!.. На плечо! По полкам шай на краул!

– Вол-лынский полк! – громко, распевно и радостно скомандовал командир полка полковник Родионов. – Шай!

Он выждал момент, когда государь, выйдя из коляски, сел на лошадь и поднял ее в галоп, и тогда закончил:

– На кр-раул!

Тяжелые ружья Крнка взметнулись вверх и заслонили свежими кожаными погонными ремнями бравые лица солдат. В тот же миг на правом фланге парада трубачи Конвойного эскадрона затрубили гвардейский поход. С резкими звуками труб слился грохот барабанов и отрывистые звуки горнов. Волынцы забили армейский поход.

Искусный наездник, государь мягко сдержал лошадь и перевел ее на шаг.

– Здо-г’ово, волынцы! – бодро приветствовал государь первый полк.

– Здравия желаем, ваше императорское величество-о! – с ударением на «о» ответили волынцы. Грянул гимн, и понеслось раскатистое, дружное, не народное, но солдатское лихое «ура»…

Государь ехал вдоль фронта. Ни он, ни генерал Драгомиров, ни командир полка, ни батальонные, ни ротные, ни фельдфебели, из-за рот высматривавшие государя, как и вообще никто из военных, не думали в эту минуту, что это парад перед войною, перед смертью, перед ранениями, перед всеми ужасами войны, но одни совсем бездумно, другие в восторженном ожидании грядущей победы – победы несомненной – кричали «ура», сами поражаясь мощи своего крика.

Минцы взяли на караул, за ними подольцы и житомирцы, потом 7-й саперный батальон. Звуки гимнов, играемых четырьмя полковыми оркестрами, сливались вместе, их глушило все нараставшее, ставшее оглушающим «ура» шестнадцатитысячной солдатской массы.

За саперами стояли в густых колоннах два батальона солдат в черных бушлатах с алыми погонами и в круглых бараньих шапках с зеленым верхом. У них были легкие французские ружья Шаспо. На примкнутых саблях-штыках ярко блистало солнце.

Государь задержал лошадь и протянул руку заехавшему к нему с фланга генералу.

– Здг’аствуй, Столетов… Вижу… Молодцами… – И, обернувшись к батальонам, поздоровался: – Здог’ово, болгаг’ы!

И под раскатистый ответ болгарского ополчения государь спросил Столетова:

– На чей счет так пг’екг’асно одел?

– На счет наших славянских благотворительных комитетов, ваше императорские величество. Но многие явились в собственной одежде.

– Вижу… вижу… Стаг’ые вояки.

В рядах были видны старики с седыми усами и бакенбардами, и с ними рядом стояла юная, зеленая молодежь. Деды, не раз сражавшиеся в повстанческих боях с башибузуками, и вчерашние гимназисты, их внуки, покинувшие учение, чтобы постоять за родину. Черные блестящие глаза болгар с восторгом смотрели на «царя Александра», гремело восторженнейшее «ура», и ружья колыхались от ликования.

Государь заехал за пехоту. Серебряные трубы «за Севастополь» 14-й артиллерийский бригады поднялись и заиграли «поход».

А потом за артиллерией с ее легкими и батарейными пушками показались рыжие кони рижских драгун, гнедые чугуевских улан и вороные изюмских гусар и пестрые флюгера пик. Государь медленно проезжал вдоль рядов 11-й кавалерийской дивизии и приближался к фронту конных батарей – 18-й донской и 4-й казачьей.

Авангард русской армии представился государю блестяще.

Государь слез с лошади. Полки стояли «смирно», держа ружья у ноги. От скакового павильона к середине фронта чинно подходило духовенство во главе с епископом Павлом. На затихшем поле резко раздались звуки труб конвойных трубачей, певуче проигравших сигнал «на молитву».

Пехотные музыканты повторили сигнал. Мягко улегся, успокаиваясь, рокот барабанов.

– Полки! На молитву… Шапки долой!

Солдатские ряды колыхнулись и замерли. Стало так напряженно-тихо, что казалось, время остановилось в своем полете.

Дежурный генерал-адъютант подошел к владыке Павлу и подал запечатанный конверт.

Такая тишина стала по всему полю, что слышен был шорох взрезаемой бумаги, и, когда кто-то в солдатских рядах негромко вздохнул, все на него обернулись.

И вот – раздалось то, что так напряженно ожидалось:

– «Божиею милостию мы, государь император Всероссийский, царь Польский…» – ясно и четко читал владыка слова высочайшего манифеста об объявлении Турции войны.

Как только владыка дочитал последние слова манифеста, певчие звонко и радостно запели:

– «Христос воскрес из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав…»

Часто закрестились солдаты, этим движением снимая напряженность момента, достигнувшую такой силы, что дольше уже нельзя было выдержать.

После троекратного «Христос воскрес» певчие начинали тихо, умиленно, а потом все громче и дерзостнее, с вызовом петь:

– «С нами Бог! Разумейте, языцы, и покоряйтеся, яко с нами Бог!»

Когда последний призыв к небу и ко всему миру – «яко с нами Бог» – затих, начался молебен. В конце его протодиакон возгласил:

– Паки и паки преклоньше колена миром Господу помолимся.

Государь обернулся к войскам и громко скомандовал:

– Батальоны! На колени!

Солдатская масса с легким шумом преклонила колени. Виднее стали артиллерийские запряжки и стоящие подле лошадей на коленях люди. Над обнаженными головами на флангах полков тихо реяли парчовые и шелковые знамена. Легкий ветер набежит на поле, развернет, заиграет пестрыми флажками жалонеров, флюгерами пик и упадет, и они прильнут к штыкам и древкам.

Когда подходили к кресту и позади великого князя шел генерал Драгомиров, владыка Павел передал крест священнику, а сам принял от служки икону Божией Матери и, осеняя ставшего на колено Драгомирова, громко сказал:

– Христолюбивый вождь пребывавшего в пределах нашей области воинства, благословляю тебя и всех твоих сподвижников святою Гербовецкою иконой Избранной Воеводы, Царицы Небесной, покровительницы града и страны нашей, поручаю всех могущественному покровительству Ее и молю и буду молить Ее, да ведет Она вас от подвига к подвигу, от победы к победе… Да возвратит вас Господь к нам целыми и невредимыми, увенчанными лаврами…

Возникло некоторое замешательство. Духовенство отходило с поля и разоблачалось, генерал Драгомиров не знал, куда девать икону. Государь садился на коня. Драгомирову подали его сытую гнедую лошадь. Но это продолжалось одно мгновение – адъютант принял от генерала икону, передал ее полевому жандарму, и тот благоговейно понес ее к драгомировской коляске, стоявшей за скаковым павильоном.

Генерал сел на коня и вынул саблю из ножен.

– Ж-жал-лон-неры, на линию-ю!

Вот он, тот радостный момент для юного жалонерного офицера, когда может он лихо проскакать мимо государя, мимо войск и народной толпы и в мгновение ока точно провести прямую линию. Бегут за ним жалонеры с флажками, стали с поднятыми ружьями, еще миг один – и ружья у ноги – провешена ровная линия церемониального марша.

Полки проходили густыми батальонными колоннами «ружья вольно», артиллерия пополубатарейно, кавалерия поэскадронно шагом. Государь не подавал, как обычно, сигналов «рысь» или «галоп», точно хотел еще раз внимательно и тщательно осмотреть каждого офицера и солдата. Гремели и гремели полковые марши, отбивал ногу турецкий барабан. Один хор сменял другой. Пели трубы кавалерийских полков свои напевные марши, и, позванивая стременами, брызжа пеной с мундштуков, проходили драгуны, уланы и гусары. Войска не расходились после марша, как это всегда бывало после парада, но снова выстроились на поле тесными колоннами. От государя были поданы сигналы «слушайте все» и «сбор начальников».

Офицеры, сверкая золотом погон, сбежались к государю. Кавалерийские и артиллерийские офицеры карьером неслись в интервалы рот и батальонов. Визжали, устанавливаясь, нервные кобылы, чуя жеребцов.

Государь тронул шенкелями лошадь и медленно подъехал к офицерам. Наступила мгновенная тишина.

– Пег’ед отпг’авлением вашим в поход я хочу вас напутствовать, – сказал просто и громко государь.

Это не речь, заранее заготовленная, но слово отца к детям. Прекрасные глаза государя устремились на офицеров.

– Если пг’идется вам сг’азиться с вг’агом, покажите себя в деле молодцами и поддег’жите стаг’ую славу своих полков. Есть между вами молодые части, еще не бывавшие в огне. Я надеюсь – они не отстанут от стаг’ых и постаг’аются сг’авняться с ними в боевых отличиях. Желаю вам возвг’атиться поског’ее… И со славою! Пг’ощайте, господа! Поддег’жите честь г’усского ог’ужия!

Голос государя стал громче, теплее и напряженнее:

– И да хг’анит вас Всевышний!

Государь тронул свою лошадь прямо на офицеров. В глубокой, благоговейной тишине те расступились, и государь подъехал к молчаливо стоявшим солдатским рядам.

– Пг’ощайте, г’ебята! До свидания!

– Счастливо оставаться…

И вдруг – «ура!» Такое «ура», какого еще не было на поле. Все перемешалось. Кепи, каски и шапки полетели вверх, солдаты с поднятыми ружьями стали выбегать из строя и окружили государя, восторженно крича «ура». Народ прорвал цепь полицейских и полевых жандармов и бежал по полю. Мужчины и женщины становились на колени, простирали руки к государю и кричали:

– Ура!.. За братий!..

– Ура! За свободу славян! За веру Христову!..

Старый царский кучер Фрол Сергеев с медалями на синем кафтане, будучи умудрен опытом, понимал и чувствовал ту грань, до которой можно доводить народный восторг. Он быстро подал коляску. На ее подножке стоял царский конюший в синем чекмене и алой фуражке.