Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
XI
Графиня Лиля с Верой подъехали к воротам Николаевского вокзала тогда, когда проезд частным экипажам был уже закрыт. Пришлось вылезать из легкого, нарядного купе и в сопровождении выездного, в серо-синей шинели с тремя алыми полосами по краю капюшона, пешком идти по двору.
Они подходили к императорским комнатам, когда с площади раздалось громовое «ура», коляска, запряженная парой серых рысаков, с кучером в синем армяке, с медалями на груди, спорою рысью въехала во двор. За нею, сдерживая разгоряченных лошадей, наполняя двор цоканьем подков, достававших камень через неглубокий снег, кавалькадой влетели офицеры кавалергардского полка и конной гвардии, конвоировавшие великого князя. Золотые каски с белыми волосяными султанами, золотые и серебряные перевязи лядунок наискось серых плащей, тяжелые палаши, синие и алые вальтрапы, расшитые золотом и серебром, вороные и гнедые кони наполнили двор блистанием красок и шумом. Офицеры торопливо слезали с лошадей и звали вестовых.
– Габельченко!
– Я здесь, ваше сиятельство.
Звеня шпорами, громыхая палашами, тесной толпой устремились офицеры по лестнице за великим князем. Знакомый кавалергард провел графиню Лилю и Веру с собою.
Вера видела, как плакала и крестила, крестила и плакала великая княгиня Александра Петровна своего сына, великого князя Николая Николаевича младшего, ехавшего в армию с отцом. Великий князь стоял перед матерью, высокий, стройный, с гладко причесанными, вьющимися волосами и с юным, без бороды и усов, лицом.
Большая, длинная деревянная платформа вокзала была полна офицерами гвардейских полков. Великий князь вышел на перрон. Каски, кивера, уланские шапки теснились близко-близко. Офицеры напирали друг на друга, стараясь услышать, что говорил в их толпе великий князь.
Вера, стоявшая сзади офицеров, слышала голос великого князя, но не могла разобрать слов. Вдруг последнее, четко и с силой сказанное слово она уловила:
– Константинополь!..
Мгновенно все головы обнажились. Шапки, кивера, каски замахали над черными, рыжими, седыми и лысыми головами. Кое-кто выхватил из ножен саблю и махал ею в воздухе. Могучее «ура» раздалось под сводами вокзала. Все задвигалось и перемешалось. Офицеры, теснясь, пропускали к вагону великую княгиню с младшим сыном Петром. Вера увидела темно-синие вагоны императорского поезда, увидела в окне одного из них великого князя с орошенным слезами волнения лицом. Поезд мягко тронулся, офицеры пошли за ним, крича «ура», махая шапками и саблями, потом побежали… Вера стояла на платформе и смотрела, как удалялся в тумане, становясь все меньше и меньше, последний вагон.
Свитский генерал вел под руку великую княгиню, и с нею шел мальчик, великий князь Петр Николаевич. Офицеры с громким говором проходили по платформе.
Вера потеряла в толпе графиню Лилю и пошла одна разыскивать карету.
Площадь была полна народа. По ней прекратили движение извозчиков, и только конные кареты, непрерывно звоня, шагом пробирались по рельсам через толпу. На империалах стояли люди.
Кто сказал этой толпе слово «Константинополь»? Оно было на устах у толпы.
Юноша-гимназист в темно-синем кепи с белыми кантами шел с товарищем. Толпа задержала их, и они остановились подле Веры.
– Леонов, помнишь, – говорил румяный, полнощекий гимназист, – Аксаков на освобождение крестьян написал:
Пророчество, Леонов! «Братьям, с братьев снявшим гнет!..» Я не я буду, если не брошу проклятую латынь и не удеру с войсками к великому князю, а там – суди меня Бог и военная коллегия, – победителей не судят. За братьев-славян!..
На деревянном мосту через Литовскую канаву молодой человек с пушистыми бакенбардами «под Пушкина», в черной шинели и помятой шляпе, говорил девушке в шубке, смотревшей на него с радостной улыбкой, обнажавшей блестящие ровные зубы:
– Константинополь, Марья Иванна, Константинополь!.. Слыхали?.. Мне кавалергардский унтер сказал – Константинополь. Там один Босфор – чисто арабская сказка Шехерезады!.. Великолепие турецкого султана. Какие у него янтарные мундштуки – удивлению подобно…
О войне, о ее жертвах, потерях, расходах, трудах, смерти и страданиях никто не говорил. Константинополь заколдовал всех. Вера то и дело слышала:
– Заветные цели русского народа…
– Конец туркам и их зверствам…
– Мечты Екатерины Великой…
– Со времен Олега и Святослава…
– Так довершить данные русскому народу свободы!
– Какая красота подвига!..
– Подлинно православная Христова Русь!..
Купе Вера нашла у Знаменской церкви. Выездной с высокой панели высматривал ее.
– Где ты пропадаешь, Вера? – возбужденно, блестя красивыми глазами, говорила графиня Лиля. – Одна в толпе… Хотя бы приказала Петру следовать за тобою.
Слезы бриллиантами горели на глазах графини.
– Ты слышала, Вера?.. Константинополь!.. Порфирий едет на войну. Сейчас это решилось… Великий князь разрешил прикомандировать его к штабу. Это подвиг. Вера!.. Твой дядюшка – герой.
В пылу волнения и счастья графиня Лиля уже называла Порфирия Афиногеновича просто Порфирием, и ни она сама, ни Порфирий этого не замечали. Порфирий скромно улыбался.
– Полноте, графиня, – говорил он, – войны еще нет. Вот папа говорит – и не будет. Сербам прикажут сидеть смирно. Черняеву ехать обратно…
– А, да ну вас! – замахнулась графиня перчаткой на Порфирия. – Ваш папа!.. Подумаешь – такой подъем!.. Несокрушимый… Константинополь!.. Трогай, Петр, до скорого, Порфирий, я еду к вам, все рассказать, как было, Афиногену Ильичу. Я думаю, и он поехал бы!..
Карета, скрипя колесами по снегу, покатилась по Знаменской.
