Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Michael Katz Krefeld
SEKTEN
Copyright © 2015 Michael Katz Krefeld & Lindhardt og Ringhof Forlag
All rights reserved
Published by agreement with Salomonsson Agency
Перевод с датского Инны Стребловой
Иллюстрация на обложке Екатерины Платоновой
© И. Стреблова, перевод, 2017
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2017 Издательство АЗБУКА®
1
Он взглянул на сына, который сидел рядом с ним спиной к окну, за столом. Стоял октябрь, и сад за широким окном утопал в сгустившихся сумерках. На фоне неба чернели силуэты низкорослых фруктовых деревьев. Мальчик, которому едва пошел седьмой год, зажав в кулачке вилку, елозил ею по тарелке, стараясь подцепить ломтик жареной картошки. В другой руке он держал голубую машинку с облупившимся радиатором. Глядя на сына, отец узнавал в нем собственные черты: тот же нос, те же опущенные уголки губ, те же близко посаженные глаза, которые придавали им обоим вечно задумчивое выражение. Он погладил сына по голове, и ребенок с видимым удовольствием принимал его ласку. Круглые щечки и веснушки – это у него от матери. Она хлопотала у плиты, доставая картошку из фритюрницы и раскладывая ее рядом с глянцевыми от масла шницелями, уже выложенными из фритюрницы на тарелки.
– Положить тебе горошка? – спросила она, не оборачиваясь.
– Пожалуйста, только немножко.
Он взял со стола салфетку и расстелил ее у себя на коленях, прикрыв темные брюки. Вернувшись со службы, он сел за стол не переодеваясь, оставшись в костюме и голубой рубашке, и только сменил обувь на разношенные, удобные шлепанцы из верблюжьей шерсти.
– Ну а ты? Разве ты не хотел горошка?
Мальчик энергично замотал головой.
– Почему? Ты ведь всегда любил горошек?
Мальчик кивнул и заговорил с набитым ртом:
– Ну да. Только горошины очень уж скользкие.
– Нельзя разговаривать с набитым ртом.
Он взглянул на жену, которая подала ему тарелку и, поставив на стол свою, села рядом. Она взяла кетчуп, чтобы приправить соусом картошку и шницель. Мешки под глазами и потрескавшиеся руки портили ее, она казалась гораздо старше своих тридцати двух лет. Когда они познакомились, она пленила его улыбкой, которая теперь так редко появлялась на ее лице. Странно – казалось бы, сидит дома, на работу не ходит; непонятно, откуда такой усталый вид? Он налил ей фруктовой воды из кувшина. Она кивком его поблагодарила.
Сын отложил вилку и, судя по всему, был больше поглощен машинкой, чем едой: он катал автомобильчик по узорчатой скатерти, бибикая и изображая голосом гудение мотора, постепенно прибавляя скорость; потом замолчал и, громко зевая, обогнул машинкой бокал с фруктовой водой.
– Нельзя играть за едой, – сказала мать.
– Ладно, оставь его.
Он поймал ее удивленный взгляд. Понятно, как же ей не удивляться! Ведь обычно он строго следил за соблюдением правил, включая и поведение за столом.
– Попей фруктовой воды, – с улыбкой обратился он к сыну, и тот поспешил осушить свой бокал.
– Ну как у тебя прошел день? – спросила жена.
– Спасибо, превосходно.
– Что-нибудь особенное?
– Да нет, ничего такого. Все – как всегда.
– Совсем ничего? – продолжала она настойчиво.
Он отложил прибор, снял с коленей салфетку и тщательно вытер уголки губ.
– Пожалуйста, пойми меня правильно. Я очень ценю, что ты интересуешься, как идут дела у меня на работе, но если бы я начал подробно рассказывать тебе обо всем, чем мне пришлось заниматься сегодня, или вчера, или в любой другой день, ты мало что из этого поняла бы. Поэтому разговоры на эту тему не имеют смысла.
Она заморгала и проглотила, не дожевав, кусок, который только что взяла в рот, невольно издав полупридушенный звук.
– Я же… Я же только, чтобы поговорить… Можно о чем-нибудь другом.
– Я это понял. Первое, что ты сказала. Но не лучше ли нам помолчать?
Женщина ничего не ответила, но заторопилась с едой, как будто спешила уничтожить все, что было на тарелке, чтобы поскорее покончить с обедом. И хотя она поглощала пищу как-то уж очень некрасиво, сегодня он решил воздержаться от замечаний. Он снова принялся за еду, обратив взгляд на сад за панорамным окном. Он всматривался в плодовые деревья, которые, казалось, тоже пристально глядели на него. Они словно бросали ему обвинение. В саду было тихо, ни ветерка, но ему чудилось, что деревья шевелятся и, глядя на него, качают головами. Он встал, чтобы задернуть занавески, и вдруг за спиной что-то загремело. Это у жены из рук вывалились нож и вилка и со звоном упали на тарелку. Она покачнулась на стуле и, тяжело дыша, схватилась за голову. Ее шея задергалась, словно женщина пыталась что-то сглотнуть. Неверным движением она потянулась к бокалу, и тот опрокинулся. Содержимое растеклось по скатерти темным пятном.
– Из… вини… – выдавила она, запинаясь.
Стараясь держать голову прямо, она перевела взгляд на сына. Мальчик лежал, безжизненно уронив голову на стол, его пальцы все еще сжимали в кулачке голубую машинку.
С невнятным восклицанием женщина посмотрела на мужа. Он спокойно выдержал ее взгляд, не переставая жевать.
– Ничего страшного. Иди и ложись спать.
Она так удивилась, что воззрилась на него с раскрытым ртом. Ее взгляд упал на его нетронутый бокал с соком.
– Что такое… Что такое ты сделал? – Пошатнувшись, она взмахнула рукой, стараясь удержаться, но не смогла и, как мешок, сползла со стула и осталась лежать на линолеуме.
Он перегнулся через край, чтобы посмотреть, что делается на полу, и пожевал губами, разглядывая жену. Она лежала с вытянутой рукой, напоминая пловчиху во время заплыва, хотя его жена никогда не занималась спортом да и, как человек, выросший в деревне, вообще вряд ли умела плавать.
Покончив с обедом, он встал и подошел к широкому окну. Несмотря на то что облетевшие деревья утонули во мраке, он все же задернул длинные занавески. Убрав со стола, он выбросил недоеденные остатки в ведро для отходов. С его собственной тарелки скатилось несколько забытых горошин, и он нагнулся, чтобы собрать их с пола. Сын был прав: горошек очень неудобная штука и с горошинами трудно управиться. Он пожалел, что им довелось так мало времени провести вместе. Но время истекло. Он сунул грязную посуду в моечную машину и включил огонь под фритюрницей на полную мощность. Затем вернулся к столу и взял на руки мальчика. Ребенок недовольно застонал, но не пришел в сознание – он находился под действием морфина. С ребенком на руках он вышел из кухни и понес его через длинную гостиную в спальню. Сначала он хотел отнести его в детскую, но передумал, решив ввиду сложившихся обстоятельств взять его к себе. Уложив ребенка на середину двуспальной кровати, он снова направился в кухню. От фритюрницы шел дым, и пахло горелым. В следующий миг пары перегретого масла вспыхнули, из фритюрницы взвились языки пламени и начали лизать стену. Напрягая силы, он поднял с пола жену. Она оказалась тяжелее, чем он думал. Оставив позади полыхающий огонь, который, охватив навесные шкафы, продолжал распространяться с большой скоростью, он перенес жену в спальню и уложил на кровать рядом с мальчиком. Он снял с них обувь, но одежду не тронул. Их руки он сложил на груди, как у покойников. Присев на кровать, он снял шлепанцы и носки, затем стащил с себя и кинул на пол пиджак и лег сам вместе с женой и сыном. Он закрыл глаза и попытался успокоиться. Это ему не удалось. Он хотел было встать и налить себе стакан фруктовой воды с морфином, но решил, что это будет трусостью. Страх перед пламенем представлялся ему заслуженным испытанием. Так же как и боль, когда он будет заживо гореть в полном сознании. Вскоре он закашлял от дыма, который серым ковром расползался по полу. Он слышал, как трещит огонь, перебираясь из кухни в другие помещения. Пожар бушевал, охватывая гостиную. Бежал понизу, пожирая паркет и дотягиваясь до навесного потолка. Должно быть, пламя уже охватило картины на стенах; одна из них, дорогая, принадлежала кисти Хеерупа, а сейчас огонь, наверное, добрался до рояля фирмы «Хорнунг и Мёллер» и превращает его в кучу головешек. Удушливый дым ел ему глаза, хотя он держал их закрытыми, забивался в глотку и не давал дышать. Он сожалел только об одном: что оставил на работе прощальную записку. Но тогда этот поступок казался ему единственно правильным. Потому что так полагается делать, когда ты принял подобное решение. Здесь есть свои правила, подобно тому как существуют правила поведения за столом или вот сейчас, когда он укладывался сам и укладывал свою семью. Определенные правила регулируют даже то, как обращаться с непослушными горошинами на тарелке. Кому, как не ему, было знать, что все в мире подчиняется системе.
2
Кристиансхавн, август 2014 года
Радиоведущий, представившийся как Тедди К., сообщил, что метеорологи из Датского метеорологического института предупреждают: нынешний день, возможно, окажется самым жарким днем этого лета. Было еще только половина одиннадцатого, но Томас Раунсхольт не сомневался, что метеорологи не ошиблись, хотя пронзительный голосишко Тедди К. звучал совсем не убедительно. В стареньком «ауди» Томаса все стекла были опущены, майка на нем промокла от пота. Тут радиоведущий объявил рекламную паузу, и Томас автоматически убавил громкость. Он с удовольствием выключил бы приемник, однако, проездив целую неделю на автомобиле, который ему предоставил заказчик, так и не разобрался, как это делается.
Пропустив вперед два автомобиля, Томас следовал за черным «порше-кайен», лавирующим в потоке машин. У водителя «порше» тоже были опущены все стекла, и из салона гремела музыка в стиле хип-хоп. Когда «порше» свернул на улицу Упландсгаде и, проехав немного, направился к парковке у магазина «Супер-Бест», Томас включил поворотник и свернул туда же.
Просторная парковка была почти пустой, и «порше» проехал к размеченным местам поближе к входу. Томас заехал в дальний ряд и остановился, развернувшись в сторону «порше». Он поискал глазами видеокамеру, которую сам положил где-то рядом с собой, а теперь не находил.
– А ну-ка, Мёффе, давай подвинься! – сказал он, отодвигая разлегшегося рядом на пассажирском сиденье упитанного английского бульдога. Обнаружив камеру под брюхом у собаки, он просунул туда руку и потянул.
Мёффе обиженно заворчал.
– Нечего ругаться, а то, смотри, оставлю в следующий раз дома! – сказал Томас, откидывая видоискатель. Камера автоматически включилась и заработала. Томас приподнял ее ровно настолько, чтобы объектив выглядывал над приборной доской. Камера зажужжала, автоматика настроила фокус. Томас сделал «наезд» на «порше» и нажал на кнопку «съемка». Со стороны пассажирского сиденья из машины вылез лысый толстяк лет сорока пяти в ковбойских шортах и кожаном жилете с надписью на спине; на шее у него был надет ортопедический воротник, не дававший поворачивать голову. Затем открылась дверца водителя, и из нее выскочила крупная женщина плотного сложения с длинными платиновыми волосами, руки и плечи у нее, как и у мужа, были сплошь покрыты татуировкой. В первый момент Томасу показалось, что татуировкой украшено и ее лицо, но потом он разглядел, что это синяк под глазом. Муж сказал ей что-то громким голосом, но Томас не расслышал слов. В следующую минуту женщина открыла заднюю дверцу и вытащила из машины мальчишку лет десяти, по сложению похожего на родителей. Он играл на планшетнике и был совершенно поглощен этим занятием. Отец сунул мальчишке монетку и ткнул пальцем в сторону навеса, под которым стояли выстроившиеся в ряд тележки для товаров. Мальчишка не торопился выполнять поручение, и жена сама пошла за тележкой, что-то недовольно буркнув. Муж в ответ только пожал плечами и показал рукой на свой воротник. Томас продолжал снимать, как семейство двигалось в сторону магазина, до тех пор, пока они не скрылись внутри за автоматическими дверями.
– На часах, – сказал Томас, бросив взгляд на встроенные в приборную доску электронные часы, – десять часов тридцать восемь минут. Продолжаю наблюдение за Карстеном Нильсоном с семьей, проследовав за ними до магазина «Супер-Бест» на Амагере. По-прежнему ничто не указывает на то, что объект наблюдения симулирует травму.
Томас выключил камеру и вышел из машины. Мёффе проводил его внимательным взглядом.
– Сиди тут. Возможно, тебе повезет и, когда я вернусь, тебе перепадет что-нибудь вкусное.
Пес фыркнул и снова положил голову на лапы.
Томас направился к входу, прикрывая видеокамеру перекинутой через локоть курткой. У него не было особых надежд на то, что Карстен в общественном месте совершит глупость, которая докажет, что он собирается мошенническим путем получить со страховой компании компенсацию за травму в размере сорока пяти процентов от страховой суммы, что в денежном выражении составляет без малого два миллиона крон. Страховой полис был подписан за три недели до заявленной автомобильной аварии, единственным свидетелем которой был водитель, виновный в происшествии. Настораживало то обстоятельство, что водитель оказался членом того же байкерского клуба, что и пострадавший Карстен Нильсон, и пару лет назад тоже получил страховое возмещение при похожих обстоятельствах. Томас работал над этим делом уже больше недели, и если сегодня ему не удастся зафиксировать на видеокамеру что-нибудь разоблачающее Карстена как симулянта, то этот молодчик, заслуживший среди рокерской братвы прозвище Крыса, сорвет желанный куш.
Миновав стеклянную дверь, Томас прошел вглубь супермаркета, где царила приятная прохлада. В зале почти не было посетителей. Томас взял корзинку и для вида кинул в нее две-три пачки первых попавшихся товаров. Возле длинных холодильных прилавков он догнал семейство Нильсонов с полной тележкой покупок. Томас пошел следом за ними по магазину, держась на несколько шагов позади. Нагруженную тележку толкала перед собой женщина, а Карстен плелся за нею, стуча деревянными подошвами летних сандалий. Лицо у него было распаренное, и он то и дело хватался за воротник, который не давал ему повернуть голову. Каждый раз, когда нужно было посмотреть направо или налево, ему приходилось поворачиваться всем туловищем. Эти движения придавали ему вид робота, исполняющего брейк-данс. Когда они дошли до отдела, где продавались напитки, Карстен ткнул сынка в бок и велел ему взять упаковку «слоников».
– Сам возьми, – буркнул мальчишка, не отрываясь от планшетника.
Карстен вырвал у него из рук планшетник и, нагнувшись, приблизился почти вплотную к его лицу:
– А ну сейчас же отдай! Отдай, говорю, эту дрянь! – заорал на сына Карстен, налившись краской.
Покосившись на планшетник и убедившись, что тот находится вне пределов досягаемости, сын шагнул к полкам и протянул руку за упаковкой бутылок из первого ряда. С усилием он вытянул одну.
– Ой, пап, она же тяжеленная!
– Сказано тебе – «слоники»! – рявкнул Карстен и ткнул пальцем в упаковку пива со слонами. Мальчишка отпустил первую коробку, поплелся, куда было указано, и достал нужную. Мать подхватила с другой стороны, и в четыре руки они уложили упаковку в тележку.
Они отошли от полок, и Томас проводил их глазами. Он уже знал, что Карстен, хотя и не блистает умом и его ай-кью не превышает среднего уровня даже среди рокеров, все же достаточно сообразителен, чтобы не рисковать понапрасну страховой премией. Томасу, в общем-то, было наплевать на убытки страховой компании и даже на бонус, обещанный за разоблачение мошенника адвокатом, на которого Томас сейчас работал, просто он не мог стерпеть, что этот Карстен того и гляди обведет его вокруг пальца и оставит в дураках. Томас на дух не переносил татуировки и надписи на спине. Он достаточно насмотрелся на таких негодяев, отправляя их за решетку, когда еще служил в специальном отделе полиции. Черта с два он допустит, чтобы эта крыса Карстен, этот наглец, плюющий на все и вся, награждающий жену фингалами, без всякого на то права огребал деньги, – ни шиша он не получит!
Бросив корзинку, Томас поспешил к выходу. На парковке он достал из кармана монету и направился к навесу, под которым в два ряда, штук по десять в каждом, стояли тележки. Оставив куртку с капюшоном и камеру лежать на асфальте, Томас протиснулся в узкий проход между рядами. Подобравшись к последней тележке, он опустил в щель автомата монетку и высвободил весь ряд. Упершись одной ногой в заднюю стенку навеса и потянув за ручку тележки, которая стояла с краю, он с усилием толкнул их все. Вереница тележек со скрипом сдвинулась с места и медленно поехала. Томас подтолкнул тележки сбоку, и они развернулись, наезжая сзади на «порше».
В этот миг в дверях магазина показалось выходящее из супермаркета семейство. Карстен поторапливал жену, которая везла гору покупок. Томас бросил взгляд в сторону входа: до того момента, когда Карстен вывернет из-за угла и увидит, чем занимается Томас, оставались буквально считаные секунды. Поднатужившись, Томас изо всех сил пихнул тележки в сторону «порше», так что они перегородили выезд с парковки. Не медля ни секунды, он подхватил видеокамеру и куртку и бросился к своей машине.
– Привет, Мёффе, – сказал он, садясь.
Пес зевнул и перевалился на бок, подставляя живот, но Томасу было не до собаки, он уже слышал громкую ругань Карстена, его голос разносился на всю стоянку. Устроившись на водительском сиденье, Томас включил видеокамеру. Поймав в объектив Карстена, он начал съемку.
Карстен метался взад и вперед, как разъяренный бык, жена и сын беспомощно наблюдали за ним. Вереница тележек, наткнувшись сзади на «порше», протянулась до навеса. Все выглядело так, словно кто-то из работников магазина хотел их собрать, но его не вовремя оторвали от дела. Тележки загородили подход к машине, поэтому даже если бы Карстен захотел воспользоваться автомобилем как тараном, ему это не удалось бы.
Карстен потребовал, чтобы жена и сын убрали тележки. Они без особого энтузиазма попробовали сдвинуть их, но, несмотря на громкие понукания Карстена, сил им на это не хватило. Карстен быстро огляделся и, увидев, что рядом никого нет, стал тоже толкать одной рукой. Это не помогло. Тележки не стронулись с места. Жена начала демонстративно посматривать на часы. Сквозь открытое боковое окно Томас услышал отдельные слова – речь шла о том, что ей пора на маникюр. И тут в разгар перебранки сынок вдруг уронил свой планшетник на мостовую. Обнаружив, что экран разбился, он заревел во весь голос. В яростном возбуждении побагровевший Карстен сорвал душивший его воротник.
– Черт бы вас побрал! – гаркнул он и сам взялся за дело.
Продолжая снимать, Томас почесал Мёффе живот. Этот фильм, пожалуй, потянет на «Оскара» или хотя бы на бонус!