Письма и записки Оммер де Гелль

№ 130

26 октября 1841 года

Утром мы были пробуждены ржанием и топотом лошадей. Я выглянул в окно: перед крыльцом стояло тридцать казаков; одни из них были верхами, другие держали за повода оседланных лошадей. Мы догадались, что эти лошади были назначены для нас. В половине одиннадцатого Згуриев явился.

– Извините, господа, что немного опоздал, – говорил он. – Впрочем, нам придется недалеко ехать до назначенного пункта, и вы, как вижу по самовару, можете спокойно допивать чай. Мы отправимся через час. Да! кстати, я послал вам десять оседланных лошадей, они пригодятся для охотников и для зрителей. Эти лошади смирны и хорошие скакуны. Объявляю вам: на охоте ничуть не заботьтесь управлять ими, они совершенно приноровлены к охоте на кабанов. Держитесь только покрепче на седлах, чтобы при внезапных поворотах не упасть, и заботьтесь только о вашем карабине и выстреле. Наконец, вы должны будете следовать примеру казаков, повторяя те же самые маневры.

Через полчаса мы двинулись. В 15 верстах от Килии на чистом поле кое-где выглядывали мелкие кустарники и от мокроты низменного места поднимались узкие полосы камыша.

Один из казаков начал подавать Згуриеву какие-то знаки.

– Чего он хочет? – спросили мы.

– Он хочет сказать, – отвечал нам шепотом Згуриев, – что кабан вблизи, а в подобном случае необходимо молчание.

Мы подвинулись еще на полверсты вперед.

Близ кустарника тот самый казак подал нам знак остановиться, а сам, сойдя с лошади и наклонившись к земле, стал искать будто бы чего-то в траве. Он то удалялся, то приближался к нам; мы с нетерпением ждали, чем все это кончится. После недолгих поисков казак остановился подле кустарника и радостно подбросил фуражку вверх.

– Есть кабан! – шепнул нам Згуриев.

– Ну что? – прибавил он, обращаясь к казаку.

– Ваше благородие! Зверь неподалеку, вот видите ли пятый кустарник вправо? Черт меня возьми, если там окаянного нет. Извольте приказать стать нашим в шеренгу. Я туда помчусь, пройду близ куста и скажу вам положительно.

Все стали в шеренгу, казак сел на лошадь и поскакал к известному кустарнику, миновал его и, шагах в 10-ти, к нашему удивлению, мы его увидали спокойно подходящим к кустарнику, без карабина и всякого оружия в руках.

– Что он делает? – вскричали мы.

– Ничего, – отвечал Згуриев, – обманулась моя гончая. Там кабана нет.

Действительно, казак скрылся в кусты и через несколько минут вышел, почесывая затылок, потом сел на лошадь и поскакал к нам.

– Ну что, – спросил опять Згуриев, – никак соврал?

– Никак нет, ваше благородие! Кабан часа два тому назад там лежал, а теперь нет его. Но если позволите Андрею следовать за мною, то не будь мы дунайские казаки, если его сейчас не найдем.

– Ступай, Андрей! – сказал Згуриев.

И оба казака скоро скрылись из наших глаз. Через несколько минут они возвратились.

– Есть кабан! – говорили они с восторгом, – мы его видели… он… лежит под кустом неподалеку отсюда. Зато уже кабан куда больше того, которого в прошлый раз убили.

Мы снова двинулись вперед и в полуверсте от того места, где лежал кабан, остановились, сошли с лошадей, подтянули подпруги и осмотрели карабины.

Наконец, когда Згуриев скомандовал: «лента», мы образовали собою длинную полосу.

Что за цель была принять эту позицию, я до сих пор не могу понять.

Згуриев стал впереди с карабином в руках, за ним три казака, за казаками один из наших охотников, и в таком порядке наши кавалеристы смешались с казаками. Гринбаум был только зрителем вместе с остальными тремя охотниками.

Згуриев сделал несколько движений для того, чтобы увериться в исправности седла, потом, пришпоря своего скакуна, устремился как стрела. Проскакав мимо куста в десяти шагах, он выстрелил; и вслед за этим сперва послышалось хрюкание, а потом из-за куста вырвался кабан и бросился в погоню за Згуриевым. Лошадь его кинулась вбок, искусно уклоняясь от смертельных клыков, и этими маневрами Згуриев удерживал кабана все в одном круге.

Через минуту подоспел к Згуриеву первый казак. Он, пронесясь мимо кабана, выстрелил в него. Кабан, оставя Згуриева, бросился на казака, но в то время второй казак последовал за первым, третий за вторым, и когда уже за третьим прискакал Спиридонов, в то самое время Згуриев и первый казак были позади нашей шеренги и преспокойно заряжали свои карабины.

Каждый из нас исполнял те же движения, и каждого из нас по очереди встречала ярость кабана. Это представляло самый страшный турнир, и этот турнир на чистом поле превосходил испанские бои с быками. Здесь наша арена – пространство степи; зрителями – коршуны, чующие добычу. Они, кружась над нами, будто поджидали последнего удара, чтобы войти в права свои и броситься на окровавленную добычу.

Кабан при каждом выстреле становился свирепее, прыжки его были сверхъестественны, и при малейшей ошибке в расчете охотнику можно было легко попасть на клыки разъяренного зверя, кровь клубилась из него, и при поворотах заметны были на спине его и боках широкие раны.

Шеренга прошла один раз, и лошади покрылись пеною; но кабан продолжал бойко защищаться. Згуриев во второй раз в него выстрелил. К несчастью, пули то пролетали мимо него, то по временам скользили по его шерсти.

Нам уже становилось страшно.

Первый казак опять пустился вслед за Згуриевым, приблизился к зверю более обыкновенного и, чтобы окончить скорей битву, приложил ему чуть что не к самому лбу дуло своего карабина. Мы уже хотели вслед за выстрелом воскликнуть: «Ура! Победа!» – но это «ура» замерло на наших устах.

Картина переменилась, казак спустил курок. О несчастье!.. карабин осекся, кабан успел задеть клыком лошадь, которая в тот же миг упала на землю.

Казак, лошадь и кабан составили одну окровавленную группу.

Ужасное зрелище так смутило всех, что мы с минуту стояли как окаменелые. Но недолго длилось это оцепенение; мы, не щадя собственной жизни, пустили лошадей во всю прыть на помощь к несчастному казаку. Но не успели приблизиться, как позади нас, из-за куста раздался выстрел. Кабан с ужасным хрюканьем прыгнул в сторону, пошатнулся на ногах и с глухим стоном повалился на бок. В ту же минуту тонкая струя крови брызнула из-под левого бока; это доказывало, что пуля попала кабану в сердце.

– Кто этот спаситель? – воскликнули мы с удивлением, обратя взоры к той стороне, откуда раздался выстрел.

Гринбаум к нашему удивлению показался из-за кустов, как степной гений. Он спешил к нам, из дула его карабина еще выходил дым.

– А что, господа? – говорил он, улыбаясь, – я вам обещал выстрел и, кажется, сдержал слово в пору.

«Ура» раздалось, и сорок голосов и рукоплескания заглушили его слова. Мы подняли казака из-под лошади. Он был без чувств и облит кровью; но мы вскоре уверились, что он не ранен, а только сильно придавлен упавшею на него лошадью. Что же касается до несчастной лошади, то все внутренности ее вывалились из разорванного брюха. Ярость кабана обрушилась только на одну лошадь, и это спасло казака, который находился под нею.

Вечером, часу в седьмом, мы приехали в Килию, где нас, как и прежде, ожидал отличный ужин и новые тосты.

При тосте Гринбаума наши «ура!!!» повторены были на дворе казаками, которым задан был пир, озаренный великолепным блеском от горящих смоляных бочек.

Мы не удовольствовались этим и, как, кажется, я вам говорил, пригласили их на прощальный обед. Усталость от верховой езды не позволила нам просидеть до поздней ночи. Расположившись часу в десятом спать, мы спросили о пострадавшем казаке; нас уверили, что он, пробудясь из своей летаргии, так хорошо отпраздновал возвращение к жизни, что снова уснул, но уж от упоения дарами Бахуса.

– Железные люди! – проговорил кто-то из нас.

И действительно, я сам не мог верить, чтобы человек с совершенно измятыми членами мог еще кутить и веселиться.

На второй день целое утро мы заботились о приготовлении обеда. Трудность состояла в неимении посуды для тридцати человек, но, наконец, после многих обысков мы нашли нужные нам вещи.

За домом был садик, мы накрыли там длинные столы, сложенные из досок.

Блюда состояли из дичи, убитой на озере и довольно хорошо приготовленной хозяином и поваром. Часу в первом гости сошлись, и мы их приняли с радушием охотников.

В тот же день, простившись с Згуриевым и его командою, часу в третьем пополудни, в сопровождении: казаков, мы выехали из Килии.

Девятнадцатого августа приехали в Кишинев, где на время расстались: каждый из нас спешил домой по своим делам.

Спиридонов двадцать шестого октября назначил нам у себя свидание для предпринятия вторичной экспедиции по северной части Бессарабии.