Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
В ритма джаза
В 1949 году я окончил семилетку, и вместо двух школ у меня осталась только одна – музыкальная. Но свободного времени у меня стало еще меньше… Музыка занимала все большее место в моей жизни.
С 14 лет друзья отца начали брать меня играть на вечеринки. Бывало, они оставляли родителям записку «Взяли Раймонда. Вернем утром» и уводили меня с собой. Мы играли в ресторанах, на вечеринках, в кино – перед сеансом или аккомпанируя немым фильмам. Тогда фильмы еще были немыми, и, кажется, это не так уж давно и было! На следующий день после ночных концертов я клевал носом на уроках, но на усталость никогда не жаловался. Мне было интересно…
В это время я и полюбил джаз. Я думаю, он не занимает того места в мире музыки, которое должен по праву занимать. Это великая музыка.
Джаз появился в конце XIX – начале XX века в Америке, куда 200 лет назад эмигранты со всего мира приехали со своими песенными традициями. В то же время там продолжала развиваться народная музыка выходцев из Африки. В этом огромном плавильном котле и родилось новое яркое музыкальное направление – джаз. Оно привлекло внимание известных композиторов того времени. Ярким его представителем стал Джордж Гершвин, который на всю жизнь стал моим любимым композитором. Виртуозные музыканты Оскар Питерсон и Эрролл Гарнер – до сих пор мои кумиры. Лучшие произведения Фрэнка Синатры и Рэя Чарльза неподвластны времени.
По ночам я слушал «вражеские радиоголоса», пытаясь на слух записать нотами еле различимые в шуме «глушилок» мелодии зарубежных композиторов. Одноклассники, зная об этом моем увлечении, часто просили меня сыграть что-нибудь новенькое – Гершвина или мелодии из великолепного фильма Гленна Миллера «Серенада солнечной долины». Я играл ее по нотам, которые успевал записать, а «белые пятна» заполнял по велению сердца, импровизацией, и она постоянно звучала во мне.
Это сейчас джаз – классика, а в советское время эту мелодичную музыку можно было услышать только в ресторанах и на вечеринках. Для исполнения в консерватории и концертных залах джаз считался слишком низким жанром и, как все заграничное, даже подозрительной. Газеты были полны обличениями западной пропаганды, которая, как считалось, выражалась и в музыке. «Сегодня он играет джаз, а завтра родину продаст», – говорили в то время и не шутили. За пристрастие к идеологически чуждой музыке можно было вылететь из института или с работы.
Многие с большим сомнением и опаской относились к нашим джазовым экспериментам. Но мы продолжали играть… Очарование новой музыки было для нас сильнее неопределенной опасности.
Парадокс, но через несколько лет именно джазовые ритмы, исполненные на конкурсе в Эстонии, принесли мне победу, а с нею и первую премию Центрального Комитета комсомола Латвии. Затем я придумал джазовый фестиваль в Лиепае, гастролировал с джазовыми коллективами как пианист и композитор. А через 22 года после окончания консерватории объявил о наборе студентов на джазовое отделение и в течение нескольких лет преподавал там. Правда, тот набор так и остался единственным.
Душа джаза – импровизация. Наверно, этим он меня и покорил… Не уверен, что импровизировать можно научиться. Это дар, доступный не всем, даже великим музыкантам. Импровизировать – это не значит играть как Бог на душу положит. Вовсе нет! Нужно суметь «поймать» основную тему и вести ее, развивая и дополняя.
Великим импровизаторами были композиторы Лист и Шопен. Ноты их произведений не дают представления о том, как они звучали в авторском исполнении. Всякий раз эти музыканты играли свои сочинения по-другому.
Где граница между импровизацией и собственным сочинением? Не знаю… Но уверен, эта музыка будет жить вечно, потому что она – живая. Я в очередной раз убедился в этом весной 2015 года, будучи членом жюри международного конкурса «Riga Jazz Stage 2015».
Эстрадный секстет. За роялем Раймонд Паулс. Конец 1950-х годов.
«Трио-джаз» в Колонном зале Дома Союзов.
Когда умолкли звуки…
С Германом Брауном.
Вкус к импровизации я в полной мере почувствовал, играя в «кабаках»: мне было скучно из вечера в вечер играть одни и те же вещи. Тогда я, наверно, и понял, что игра по нотам, пусть даже виртуозная, это еще не все. Создавать собственную музыку – вот это настоящее. Дух сочинительства все больше увлекал меня.
Окончив в 1952 году среднюю школу, я еще целый год занимался только музыкой – готовился к поступлению в консерваторию. Теперь уже ни отцу, ни кому-либо еще не приходилось заставлять меня играть. Я даже никому дома не сказал, что иду поступать в консерваторию. Просто пошел и поступил…
На вступительных экзаменах сыграл Баха и Рахманинова. В 1953 году я уже учился в Латвийской консерватории по классу фортепиано у выдающегося концертмейстера Германа Брауна, которого считаю своим учителем с большой буквы.
Во время учебы продолжал подрабатывать – концертмейстером на полставки, пианистом в клубах. Эта привычка использовать каждую минуту тоже идет из детства. В то время студенты должны были получать разрешение на работу руководства вуза. Я ходил в деканат, писал заявления на совмещение работы с учебой, и мне их подписывали – с условием, что подработка не будет мешать занятиям.
Кажется, она и не мешала… Зачеты и экзамены я сдавал вовремя, часто лучше всех. Однокурсники шутили, для меня главное – прийти на экзамен, а дальше можно не волноваться – сдам. Но, бывало, и с этим возникали проблемы. Веселая «приработка» в ресторанах и на вечеринках затягивала, и я, случалось, пропускал зачеты и семинары. Удивительно, но преподаватели делали все, чтобы помочь нерадивому студенту. Часто выручал профессор Герман Браун, который даже посылал мне письменные напоминания об экзаменах. Зачем ему это нужно было? Не знаю. Но потом, когда уже меня просили о помощи, я обычно тоже не отказывал, памятуя долготерпение своих преподавателей.
Готовясь к новому, 1954, году студенты консерватории решили создать джазовый оркестр. Я в нем был пианистом. Планов на будущее никто не строил – выступим на Новый год и разойдемся. Выступили…
Но оркестр не распался. Мы продолжали играть, и вскоре о нас узнали и стали приглашать играть на танцах. Популярные в Риге танцевальные вечера проходили в клубе строителей, на нынешней улице Бруниниеку, в клубе МВД, на улице Базницас, в Малой гильдии, в Старой Риге. Играли мы с удовольствием, нам неплохо платили, но мы уже понимали, что хотим чего-то большего…
Славы? Вряд ли мы это так формулировали для себя. Но нам, конечно, хотелось играть для широкой публики. Наш первый коллектив распался.
В консерватории преподавал выдающийся композитор Янис Иванове. Одновременно он был и музыкальным редактором Латвийского радио. К нему мы однажды и пришли с моим однокурсником Эгилом Шварцем (мы с ним учились еще в музыкальной школе им. Эмила Дарзиня) и предложили создать инструментальный ансамбль по образцу гремевшего на Западе Бенни Гудмена. Этот американский джазовый музыкант был нашим кумиром. И хотя в то время его музыку по официальным радиоканалам не передавали, это не мешало нам ее слушать. Его композиции «Лунный свет», «Верь мне» кружили нам голову.
А наша идея состояла в том, чтобы записывать музыкальные произведения в нашем исполнении и передавать их по Латвийскому радио на всю страну. Идея для того времени была новой, но Янис Иванове сразу же поддержал нас и даже выделил небольшие деньги на создание эстрадного секстета.
С 1956 года музыкальные записи в исполнении нашего ансамбля зазвучали по Латвийскому радио. Вскоре мы стали популярными. Век телевидения тогда еще не наступил, и все слушали радио.
Несмотря на «железный занавес», мы часто давали в эфир музыку западных композиторов. Называть имя зарубежного автора, конечно, не разрешалось, но и отказываться от полюбившихся мелодий мы не собирались. И мы придумали хитрую штуку: называли «враждебные» композиции туманно – современные мелодии в нашей обработке.
Удивительно, но много лет нам это сходило с рук. То ли партийные боссы слабо разбирались в музыке и потому не почувствовали, откуда ветер дует, то ли по каким-то причинам решили закрыть на глаза на чуждые веяния.
Латвийское радио было филиалом Всесоюзного радио, и они обменивались записями передач, в том числе и музыкальных. Наши обработки современных мелодий услышали в Москве, и вскоре в Ригу приехали представители фирмы «Мелодия», чтобы записать музыку в нашем исполнении. Мы записали две пластинки американских мелодий. На них значилось – «Обработка Гунара Кушкиса», известного латвийского саксофониста. (Для «маскировки» мы называли его кларнетистом, потому что саксофон тоже считался идеологически сомнительным инструментом). И тут тоже никто не стал вникать, что и как Гунар обрабатывает – и пластинки большим тиражом разошлись по всему Советскому Союзу.
В 1957 году был создан Рижский эстрадный оркестр (РЭО) – по примеру московских джазовых ансамблей Эдди Рознера и Олега Лундстрема. Оригинальничать с названием нам не нужно было – в Латвии мы были единственными. Как мы теперь понимаем, РЭО был первой ласточкой зарождающейся латвийской эстрады.
Я написал для нашего секстета сюиту в стиле своего любимого Джорджа Гершвина. Первой солисткой ансамбля стала Валентина Бутане, которая, как и мы, училась в Латвийской консерватории. Она была классической опереточной певицей. Потом у нас в ансамбле появилась Айно Балиня, эстонка с низким, задушевным, чуть хриплым голосом. Так сложилось, эстрадные певцы приходили в основном из оперетты. Что, наверно, неудивительно. Откуда еще им было браться?
«Я вырос на джазе и остался ему верен».
Даже при советской системе филармония – главное концертное учреждение Латвии – должно было зарабатывать деньги, и ее руководство понимало, что популярная музыка, которую мы исполняли, может привлечь широкую публику. Меня пригласили в оркестр филармонии.
Но я тут же решительно заявил, что готов перейти в Филармонию только со всем коллективом РЭО, который к тому времени представлял собой уже сыгранный секстет. Мне удалось убедить руководство, что хорошую музыку мы сможем исполнять только все вместе. Так студентами четвертого-пятого курса мы оказались под крышей Латвийской филармонии. Наш оркестр был джазовый, но в нем – для отвода глаз – были четыре скрипки. Правда, различить их голос в общем хоре было трудно, но это нас не огорчало.
Поразительно, но у нас все это довольно легко получалось: захотели – стали играть на радио, решили – создали ансамбль. Может, потому что мы верили в себя, в свою музыку и заражали этой верой других, а, может, наш молодой напор соответствовал духу времени.
На волне хрущевской оттепели в Латвии к власти пришло национально настроенное руководство, которое стало вести более самостоятельную политику. Правда, вскоре его сменили, но мы успели воспользоваться ситуацией и занять свою нишу. В области культуры нам было позволено больше, чем другим советским республикам, и творческая смелость поощрялась.
В 1958 году РЭО направили на Всесоюзный конкурс артистов эстрады в Москву, и латвийский министр культуры напутствовал нас «крамольным» пожеланием: «Покажите там, что мы Запад!» И уж мы постарались… Вышли на сцену в смокингах, с бабочками в то время, как многие другие артисты выступали в народных костюмах. Певица Айно Балиня исполняла песни Эллы Фитцджеральд, дерзко выдавая их за аранжировки неких неназываемых произведений. Нас тепло принимали…
После этого выступления с нами даже захотел поговорить знаменитый Леонид Утесов, который входил в жюри конкурса. Мы встретились, речь шла о джазе, который, как рассказал нам знаменитый певец, в Москве тоже играют. Призы, правда, в тот раз достались другим.
Бесспорно, наш РЭО вписал свою яркую страницу в историю латвийской эстрады. В Латвии его хорошо помнят. В феврале 2012 года в музее литературы и музыки в Риге мы отметили 55-летний юбилей первого в Латвии эстрадного ансамбля. Собрались, вспомнили прошлое, будто оно никуда и не уходило.
Молодой композитор с солисткой РЭО с Алидой Звагуле…
…и Айно Балиней.
В 1966 году при Латвийском радио и телевидении было официально создан эстрадный оркестр. Это струнный оркестр с танцевальной ритм-группой. Я написал для нее сюиту в стиле своего любимого Джорджа Гершвина, настоящую западную музыку. Он выступал в Финляндии, Венгрии, ГДР, Польше. В 1969 году наш оркестр заметили на международном джазовом фестивале в Праге. Это было уже серьезно…
Кстати, оркестр Латвийского радио, созданный с нашей легкой руки, существует и по сей день. В 2012 году, после 16-летнего перерыва, нам с латвийским продюсером Марисом Бриежкалнсом удалось восстановить этот единственный в Латвии профессиональный джазовый коллектив.
На первом концерте возрожденного оркестра выступили выдающиеся вокалисты Курт Эллинг, Роберта Гамбарини, барабанщик Джорджо Майер, группа «New York Voices». Такая у биг-бэнда традиция – сотрудничать с музыкантами мирового класса, равняясь на самую высокую планку. Сейчас биг-бэнд Латвийского радио предлагает своим слушателям качественную джазовую программу.
В августе 2014 года мы выступали на закрытии сезона концертного зала «Дзинтари». Молодая латышская солистка Кристина Праулиня исполняла мои «Новые латышские джазовые песни» на стихи поэта Гунтарса Рачса. А вскоре вышел и диск с их записями под названием «Черное с белым».
Джаз остался моей любовью на всю жизнь. К этой музыке я обращаюсь постоянно. В 2008 году мои концерты со звездами мирового джаза прошли в Москве и Таллинне. Свое 75-летие в 2011 году я отметил концертами в Киеве и Санкт-Петербурге, где выступал вместе с одним из лучших джазовых оркестров мира – Государственным академическим оркестром Украины «РадиоБендом Александра Фокина». Это был настоящий праздник джаза – для меня и, надеюсь, для слушателей!
Благодаря джазу я 50 лет назад, будучи на гастролях в Тбилиси, познакомился с великим грузинским композитором Гией Канчели. С того времени мы тепло друг к другу относимся. Мне очень нравится его на редкость мелодичная музыка.
В 2014 году я с удовольствием записал альбом «R. Pauls plays G. Kancheli», в котором звучат мелодии из всеми любимого фильма «Мимино», знаменитая «Чита-дрита, чита-Маргарита», а также музыка из спектаклей «Король лир», «Дон Кихот», «Гамлет». Гия Канчели приезжал в Ригу на презентацию этого диска из Бельгии, где он сейчас живет.
Композитор был рад и, кажется, даже несколько удивлен тем, что в последние годы его музыка в Риге звучит чаще, чем в других городах. Ее исполнял сам Гидон Кремер, Латвийский академический хор «Латвия» под руководством знаменитого латышского дирижера Мариса Янсонса. В Рижском русском театре им. М. Чехова музыка Гии Канчели возродилась в спектакле «Ханума».
В годы учебы в консерватории мы, студенты, глубоко изучали и часто исполняли классические музыкальные произведения. Чайковский и Рахманинов – великолепная музыка, которая мне очень нравится. Играли мы и Дмитрия Шостаковича, и Сергея Прокофьева. В то время некоторые произведения Шостаковича тоже были под запретом, их нигде не печатали, и мы тоже исполняли их по слуху. На выпускных экзаменах я сыграл перед комиссией сложнейший 5-й концерт Рахманинова, получил диплом с отличием и предложение продолжить учебу в Москве. Но я отказался. Я выбрал другой путь.
Как пианист я отношу себя к русской классической школе. Я преклоняюсь перед Иоганном Себастьяном Бахом. Согласен с тем, кто сказал, что этот композитор обокрал нас всех на много лет вперед, потому что написал такие гениальные вещи, которые потомкам никогда не превзойти. Спустя много лет я выбрал произведения Баха для своего концерта в зале имени П. Чайковского в Москве, который прошел в январе 2015 года.
Через несколько лет после окончания вуза я во второй раз поступил в Латвийскую консерваторию – уже по классу композиции. Начал учиться у Яниса Ивановса. Но этот курс я не закончил. Мне казалось, что крупные музыкальные формы вроде симфонии или оперы – это не мое, а более «простые» вещи я смогу писать и так.
В 1963 году я впервые написал музыку для балета. Когда на Кубе к власти пришел Фидель Кастро, и у Советского Союза завязалась дружба с этой страной, в Латвийском театре оперы и балета решили поставить спектакль «на злобу дня». Меня попросили написать музыку, и я с головой погрузился в зажигательные латиноамериканские ритмы.
Мне предлагали продолжить обучение в Москве, в аспирантуре. Но я сказал: «Меня это не интересует». Меня все больше привлекала эстрада. Мне хотелось писать песни. Таким я в то время видел свой путь.
Потом я не раз жалел о том, что после консерватории не продолжал концертную деятельность как пианист. Теперь наверстываю: очень много играю – и дома, и на сцене.
Но я уверен, знание классической музыки в дальнейшем мне очень помогло. Это только кажется, что для того, чтобы писать эстрадные песенки (как я их называю), высшего образования не нужно. Здание без прочного фундамента долго не простоит.
