ОглавлениеНазадВпередНастройки
Шрифт
Source Sans Pro
Helvetica
Arial
Verdana
Times New Roman
Georgia
Courier
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Редактор Мария Щандалова
Иллюстратор Олег Ильдюков
Дизайнер обложки Таня Кноссен-Полищук
© Олег Ильдюков, иллюстрации, 2017
© Таня Кноссен-Полищук, дизайн обложки, 2017
ISBN 978-5-4483-8874-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Редактор отдела поэзии Игорь Джерри Курас
Редактор отдела прозы Улья Нова
Редактор рубрики «Литературная кухня»
Владимир Гандельсман
Редактор рубрики «Чердак художника»
Таня Кноссен-Полищук
Редактор рубрики «Музыкальная гостиная»
Ирэна Орлова
Экспертный совет:
Вера Павлова
Дмитрий Воденников
Даниил Чкония
Женя Брейдо
Татьяна Щербина
Макет, оформление и вёрстка Екатерина Стволова
Выпускающий редактор Мария Шандалова
Иллюстрации Олега Ильдюкова
Иллюстрация на обложке Тани Кноссен-Полищук
Сайт журнала: www.etazhi-lit.ru
Рукописи принимаются по эл. адресу:
etazhi.red@yandex.ru
Вадим Жук
Ещё снег
Снег над рекой. Спиралью, кругалёмКружится и не верит, что влюблён,Не может окончательно решиться,И все ж на воду чёрную ложится,На торс реки, что нежно оголён.
И вольный, независимый такойТеряет свой летучий непокой,Целует её плечи и лопатки,И принимает женские повадки,И сам уже становится рекой!
Теперь он знает слово «берега»,Он начал понимать поля, стога,Вся видимость ему мила и дорогаВ её медлительном и вечном хороводе.И новый снег над чёрной гладью ходит!Живет круговорот любви в природе,Объятья вод и влаг. Дожди. Снега.
«Найдётся в папочке под заржавевшей скрепочкой…»
Найдётся в папочке под заржавевшей скрепочкойЛюбовь.И дышит страсть, надвинув с пуговичкой кепочкуНа бровь.Ещё ни гуглов нет, ни яндексов, ни рамблеров…Старт дан!На вас глядит в дверями хлопающем тамбуреСтоп-кран.Зеленый поезд электрический с Московского,Жёлт клён.И первый «Фауст» в переводе ХолодковскогоПрочтён.
«Он в тесной мастерской своей вселенской…»
Он в тесной мастерской своей вселенской.В его руках косой портновский нож,Лекала привлекательности женской,Мужского обаяния чертёж.
Легко ль ему! Единственный и главный,Бессонный сочинитель бытия!«Спасибо» говори, ты получилась славно.Скажу и я.
«Мы наш, мы новый мир построим…»
Мы наш, мы новый мир построим,Мы был ничем. Мы встанем в семь,Трехцветной дранкой крышу перекроемИ выставим коленки на шоссе,Где мимо нас проносятся с испугомУкрашенные лентами авто,Мы им вдогон на запряженных цугом,На сивых меринах в полупальто.И на своих не меренных просторахМы их настигнем и прижмём к земле!Все стекла перебьем на светофорахИ растворимся в придорожной мгле…
Приближается звук…
А. Блок
Возвращается звук. Выпивоха, шатун, горемыка.В неизвестных краях побывавший в течение дня.Трется умной башкой и мурлычет – мурлыка,И под боком готовится лечь у меня.Он тяжёлый, как губка, от обилия уличных звуков,С электрической шерстью, под рукой отдающей волнуПерезвонов и скрипов, гудков, перестуков,И речей и наречий, образующих век и страну.Возвращается звук, чтобы буквами лечь на страницу,Он захватан и звонок, как когда-то в метро пятачок…Разбужу его утром, усажу на свою рукавицуИ сниму с соколиной его головы колпачок!
«Над каналом, над рекой…»
Над каналом, над рекойХодит ангел городской,Востроносый, с папиросойНезаманчивый такой.Он не ходит – он парит.Он стихами говорит.Он прохожих задираетИ снежинками сорит.Сел на крышу паразит,Свесил ноги и глядит.И чего в окошках видитНикому не говорит.Вдруг шутить он расхотел.Дырку в небе провертел.И над городом и миромМощным Ангелом взлетел.Над каналом, над рекойТучи разогнал рукой.На одной ладони ВрубельИ Малевич на другой!
«– Этих слов не рифмовать!..»
– Этих слов не рифмовать!– Этих баб не целовать!– Больше вам не наливать!Всем сидеть – кукушку слушатьИ не сметь перебивать!
Зарифмую! Поцелую!По каемочку налью!Растяну от уха к ухуФилармонию свою!А споёмся с воробьем —Всех кукушек перебьем!
«И отвратительная морось…»
И отвратительная морось,И жалкий цельсий на нуле.Не верят буквы в строчку строясь —В слова «…мело по всей земле…»Снег не метёт, не заметает,Лежит и скорой смерти ждёт.Всё ненадёжно, что летает,Бежит, идёт или плывёт.Но там, над стылым белобрысьемЛучами бьёт во все края,Дыша и насыщаясь высью,Любовь твоя, любовь моя.
Приближаясь к семидесяти
Ты дольше Бродского на две недели лет, —Пропевшего две лермонтовских с гаком —Все крутишь, крутишь свой велосипедНа радость то зевакам, то собакам.
Да на забаву Главному, томуКому видать, твои старания в охотку,Кто дал запал сердечку твоемуИ соловья загнал растрепанного в глотку.
«Глагол «накрапывать» обиделся на нас…»
Глагол «накрапывать» обиделся на нас.Пришлось писать про мокрого щенка,Про тушь поплывшую у милых глаз,Про темную садовую скамейку,Про воробьев сердитую семейку,Про то, как стала крапчатой река.И сделавши добро для этой части речи,И отложивши в сторону пероПодумали – освободился вечер,Кушетку можно предпочесть бюро,Желание писать отправить в шкаф,Где отдыхают пиджаки и шубки…И вдруг, обиженно надувши губки,Наречье «ласково» вас тянет за рукав…
«Маленький Мук, не боюсь твоих маленьких мук …»
Маленький Мук, не боюсь твоих маленьких мук —Каши с комками, тесёмок завязанных туго,Скучных до звона школярских наук,Черного перца в борще и босого колючего луга.
Смерти, с которой приходится быть начеку,С ней – с полудуру, не то с полупьяну,Вовсе без всякого смысла сующей в живое клюкуБудь ты Баяном или Д» Артаньяном.
Страшно увидеть родное лицо,С рыбьим негнущимся и ненавидящим глазом,Залитый тусклою ряской, свинцом, холодцом,Некогда ладный, брусничный, ликующий разум!Страшно принять изменившего за своего,Знать, что в бокале отрава. И выпить его.
«Мы гуляем с Акакием…»
Мы гуляем с Акакием,На бульвар, на Манеж,На крылатых с ИсакияВалит tombe la neige.Нам в хорошее верится,Нам вдвоём веселейОн в кашне от БарберисаИ дубленке моей.
Он глядит у «Астории»На хорошеньких дам.А не верят которые,Не компания нам.
«Ни кожи у парня, ни рожи…»
Ни кожи у парня, ни рожи,Кудрявый повытерся мех,Но скачет шлимазанник БожийНа радость и этих и тех.В четвёртом каком-нибудь актеДостанут печали его…Клянусь, местечковый характерГероя спасёт моего!Он выскользнет льдинкою, рыбкой,И с полным надежды мешкомСверкнёт воробьиной улыбкой,Одарит щербатым смешком.Трепач, подмастерье, кузнечик,Умелец вертеть вензеля,В своём небогатом местечкеС красивым названьем Земля.
Катя Капович
«На полотно дороги грязное…»
На полотно дороги грязное,слетают листики осин,художник их рисует краскамиосенними один в один.
Он набок наклоняет голову,густая борода, костюм,и мысли он меняет черныена множество прекрасных дум.
Картину сбудет за две сотенкихудожник, четкая рука,и сутки целые свободен они в эти сутки жизнь легка.
Искусство, как ты кормишь звездамии как убийственны в наш векмечты с колбасными обрезками,а где-то счастлив человек.
«Вор украл мой старый велосипед…»
Вор украл мой старый велосипед,мне оставил голую цепь,был он синий, звоночком звонилв белый свет,я возила на нем картошку и хлеб.
У него багажник был на боку,я возила в нем сок, молоко,человечью свою мировую тоску,пусть теперь он катает ее.
«Съезжали днем на новую квартиру…»
Съезжали днем на новую квартиру,я оглянулась, в стенах были дыры,белело на полу пятно ковра,на всё взглянула взглядом маляра.
Народу меньше больше кислороду,а дыры в стенках, это от картинок,еще нашла я карт колодуи в кладовой – чужой ботинок.
«В Бостоне нету секрета…»
В Бостоне нету секретаженщин, что прячут рецептчерной смородины где-тов ящике среди газет.Тысячу раз проверялав шумном базарном ряду,стынет стеклянная тара,а продают ерунду.Всё ананасы литыев пестрой сухой кожуре,как черокезы такиес перьями на голове.
«Нету ностальгии, милый брат…»
Нету ностальгии, милый брат,может быть, была она, да вышла,тучкой обернулась наугадтеплой забегаловкою ближней.Здесь вот прогуляемся и мысо своим английским спаниэлем,слева – липы, справа – три скамьи,в мокрую окрашенные зелень.Будет от фонариков светлои темно, и вновь светло навеки,может быть, и нету ничего,я заснула на сырой скамейке.А проснулась, всюду холод, ночь,дождь из ночи вырывают фарыи поэзии святая ложьжить, страдать и мыслить приказала.
«Дуновение севера…»
Дуновение северанад моей головойтемно русой, рассеянной,вполовину седой.
И бессмертное деревоположило на грудьсвою сонную голову,будто хочет уснуть.
Подержись, мое нежное,мы стоим на ветрус узелками заплечными,я тебе говорю.
И давно уже хочетсяпозабыться мне сном,в золотую обочинуутыкаясь лицом.
«Прошу остановиться всех внизу…»
Прошу остановиться всех внизу,минуту не возиться с телефоном,сейчас я нечто важное скажу,я тайну вам поведаю: над склоном —
великая луна открыла лик,когда б глаза вы подняли над зданьем,когда бы в ночь не опускали их,мы все полны отчаянным сияньем.
Огромнейшим мерцаньем долгих лет,пока сморкались и тащились в гости,ведь если нас разрезать, брызнет свет,какого никогда ни до, ни после.
«Я знаю пару одну…»
Я знаю пару одну,они гуляют, две тени,пустым бульваром в длинугде сеет дождик осенний.
Он зонт раскроет над ней,она слегка улыбнется,на миг из мира тенейдуша случайно вернется.
Один короткий просветс его вороньим базаром…И ради этих приметрождаться не перестанем?
И там недолгий маршрутбульваром в ночь напрямую,напрасный, господи, труд,но знаю пару такую.
Сергей Пагын
***
«И увидел я новое Небо и новую Землю…»
«Откровение»
Дети в траве – Елена и Александр…И тут понимаешь: времени просто нет,есть лишь подсолнух этот, попавший в кадр,птицы полет, сияющий велосипед.
«Nikon» опустишь, подумав, что щелкать им —бледным сачком ловить повсеместный светили же горстью черпать пастуший дым.Времени нет, а значит, и смерти нет.
Сын машет палкой, смеется, чему-то рад,дочка, присев, склонилась над муравьем.Новое небо вплывает из тайных врат,ну, а земля —на ней мы и так живем.
Голем
…А на лбу у него светится слово «жизнь»,в голове – стекляшка, в груди – лоза.– Вот слеплю, и будет он нам служить, —говорит мне сын, тревожны его глаза.
– Будет нас спасать от любой войны,будет гнать подальше от нас беду.– Саша, сколько света и тишины вон,в апрельском облаке и в саду.
Дался тебе этот глиняный истукан!Вон, перо спускается по лучу…
Ухожу.Наливаю вина в стакан.И курю, и думаю, и молчу.
Сказочка про пулю
Пулю, в сердце выпущенную из ствола,озарило вдруг, что она – пчела,что лететь назначено ей Творцом,а не тем, кто форму залил свинцом,кто спустил, не дрогнув, тугой курок…И летит она, потому что сроксквозь тишайший воздух,домашний дымей нестись к подсолнухам золотым,пить нектар, возиться в сухой пыльце,и затихнуть вечером на крыльце —на летке родимом в косых лучах,чуя запах мыла, сырых рубахсо двора, где после дневных суетвсе за стол садятся,и смерти нет.
