Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
8. Вайолет
Вайолет вела себя как нельзя лучше.
Всю неделю она была сосредоточена и прилежна на уроках. Мисс Пул была в восторге от того, что она наконец усвоила предпрошедшее время во французском, и назвала ее рисунок вазы с ирисами превосходным. Вайолет считала, что эти синие цветы – с увядшими головками и поникшими листьями – похожи на трупы. Их сорвала мисс Пул. Вайолет не стала бы срывать цветы, ломать их стебли, просто чтобы посмотреть на них. Но она держала рот на замке и постаралась изобразить подобие ирисов как можно лучше.
Она даже худо-бедно, но поработала над шелковой сорочкой: мисс Пул настаивала, чтобы она сшила ее как часть будущего «приданого». (Вайолет никак не могла взять в толк, зачем это нужно. Няня Меткалф – единственная, кто вообще видел ее в «комбинации», как няня ее называла по старинке, и Вайолет не собиралась это менять).
Твердо решив избежать пансиона, она уже две недели вовсе не выходила из дома. Целых две недели ее кожи не касалось ни одно насекомое. Две недели она не забиралась на свой любимый бук; две недели, как она собрала с подоконника свои сокровища (раковину улитки, кокон бабочки, мохнатый буковый орех) и спрятала их под кровать. Она начала просить мисс Пул закрывать окна – несмотря на то, что в комнате для занятий становилось так жарко, что над губой выступал пот, – потому что она не могла вынести звуков, доносящихся из долины. Ей было мучительно жужжание пчел; стрекотание белки пронзало ей сердце.
Но постепенно звуки утихли. Она была рада этому.
Казалось, что даже Золотце потерял к ней интерес. Обычно по ночам она слышала легкое пощелкивание его лапок, когда он выбирался из шляпной коробки и сновал туда-сюда по комнате – порой, проснувшись, она обнаруживала, что он пристроился у нее в волосах, – но теперь осталась только тишина. Она переживала, что он умер, но не могла заставить себя посмотреть.
Время, свободное от того, что мисс Пул называла ее «совершенствованием», Вайолет в основном проводила в постели, с задернутыми шторами, потея от удушливой жары. Миссис Киркби начала носить ей в комнату подносы: сперва с мастерски испеченными фруктовыми пирогами и тортами с башенками из крема, а потом, когда все это так и осталось нетронутым, миски с безвкусными детскими пюре. Как-то после обеда няня Меткалф даже зашла к ней в комнату и спросила, не почитать ли ей вслух, чего не случалось с тех пор, как Вайолет была маленькой.
– Ты любила ту книгу со сказками, – сказала она. – Братья Слим, или вроде…
– Гримм. Братья Гримм, – сказала Вайолет. Она действительно любила эти сказки, хотя няня Меткалф и коверкала половину слов. – Я уже слишком большая для этого, нянюшка.
Вайолет отвернулась лицом к стене. На цветочных обоях виднелся отблеск золотистого света.
Она услышала шелест платья няни Меткалф, когда та наклонилась над кроватью.
– Может, тебе нужно…
– Нянюшка, задерни, пожалуйста, шторы поплотнее, – попросила Вайолет, пресекая так и не прозвучавший вопрос.
– Хорошо, мисс Вайолет, – сказала она. – Если вы уверены.
Вайолет прикусила губу. Ей просто нужно пережить визит этого родственника. Она должна показать Отцу, что нет необходимости отсылать ее в какую-то душную старую школу. Тогда она снова сможет гулять. А до тех пор ей просто необходимо, чтобы ее оставили в покое.
Тем вечером, дрейфуя между сном и явью, Вайолет услышала за дверью тихий разговор няни Меткалф и миссис Киркби. Миссис Киркби пришла забрать очередной поднос с нетронутой едой.
– Ни разу не видела, чтобы кто-то вот так слег в постель, когда нет признаков болезни, – сказала няня Меткалф. – Но я ничего такого не нахожу. Ни лихорадки, ни сыпи…
– Я видела, – сказала миссис Киркби. – Покойная хозяйка вот так слегла незадолго до конца.
– Но почему? Из-за нервов?
– Так сказал доктор Рэдклифф. Хозяин тогда обратился к нему впервые, при условии, что тот будет держать рот на замке.
– Он смог понять, что вызвало это расстройство?
– В этом не было необходимости. Мы все и так знали причину. Особенно после того, что случилось потом.
Возможно, там они смогут что – то сделать, чтобы ты не стала такой же, как она.
На следующий день, когда вялая Вайолет сидела с мисс Пул за вышивкой, в классную комнату неожиданно ворвалась няня Меткалф.
– Хозяин хочет, чтобы мисс Вайолет вышла на воздух, – сказала она.
Мисс Пул посмотрела на часы; нахмуренные брови усилили ее сходство с рептилией.
– Но мы только начали урок вышивания, – возразила она.
– Приказ хозяина, – ответила няня Меткалф.
– Я бы предпочла остаться, – сказала Вайолет, глядя вниз на пальцы, держащие канву. Руки, как и она сама, побледнели от недостатка солнца. Ногти были в пятнышках и такие тонкие, что, казалось, вот-вот вовсе исчезнут. Интересно, подумала Вайолет, можно ли умереть от тоски?
– Что ж, Вайолет, если этого хочет твой отец, вероятно, ты должна пойти, – сказала мисс Пул. – Но ты можешь продолжить вышивку после ужина. Я очень рада твоему энтузиазму. Где же раньше пряталась эта Вайолет?
Пока они гуляли по саду, няня Меткалф взяла ее под руку. Сад пестрел яркими цветами: голубые колосья гиацинтов, мясистые венчики рододендрона – настолько яркие, что Вайолет перевела взгляд на свои ноги в кожаных брогах.
– Разве не славно погулять, послушать, как поют птицы? – сказала няня Меткалф.
– Да, – сказала Вайолет, – славно.
Но она не слышала птиц. Она вообще почти ничего не слышала, кроме голоса няни Меткалф. Как будто ее уши заткнули ватой.
Мимо пролетела бабочка. Вайолет по привычке вытянула руку, но вместо того, чтобы примоститься на ее ладони, бабочка полетела дальше, будто бы Вайолет вовсе не было.
– Твой отец желает, чтобы сегодня вечером ты поужинала внизу, в столовой, вместе с ним и Грэмом, – сказала няня Меткалф.
– Очень хорошо, – выдавила Вайолет, провожая бабочку взглядом, пока та не превратилась в едва видимую белую точку.
– Няня, – сказала она и замолчала, пытаясь сформулировать вопрос, который беспокоил ее последние дни, – с моей мамой было что-то не так?
– С твоей мамой? Не знаю, с чего ты взяла. Вайолет, я тебе уже говорила и скажу снова: я едва знала ее светлость, упокой господь ее душу.
Но Вайолет заметила, что щеки у няни Меткалф покраснели.
– А… что насчет меня? Со мной что-то не так?
– Ну-ка, дитя, – няня Меткалф повернулась и посмотрела на нее, – откуда у тебя подобные мысли?
– Просто Отец сказал кое-что. И мне не разрешается ходить в деревню, а Грэму можно. И – кроме этого кузена – к нам никто никогда не приезжал.
В романах, насколько уяснила Вайолет, люди всегда приезжают друг к другу в гости. И в округе точно хватает семей со сходным положением в обществе, которые могли бы быть расположены к дружбе. К примеру, барон Сеймур жил всего в тридцати милях от Ортон-холла и у него были сын и дочь того же возраста, что Грэм и Вайолет. Однажды она нашла их в потрепанном отцовском экземпляре «Генеалогий Берка».
– Ох, твой отец просто излишне опекает тебя, вот и все. Не обращай внимания на его слова. А теперь нам лучше вернуться, чтобы ты успела принять ванну.
От этих слов Вайолет почувствовала себя такой маленькой, словно ей было шесть, а не шестнадцать.
Перед ужином Вайолет не расчесалась и надела свое самое нелюбимое оранжевое льняное платье в клетку, которое совершенно ей не шло. Она знала, что выглядит в нем бледной и осунувшейся, но ей было все равно.
Миссис Киркби поставила на стол съежившийся кусок жареной баранины. Вайолет ненавидела баранину, но из нотаций отца знала, что это счастье, что она у них вообще есть. И все же она старалась не представлять себе нежную как облако овцу, отдавшую свою жизнь, чтобы им было что есть.
Она посмотрела на тарелку. Мясо было бугристым и серым. До войны Отец ни за что не стал бы есть такое. Из куска вытекала водянистая кровь, окрашивая картошку розовым. Ей показалось, что ее сейчас стошнит.
Она положила нож и вилку прежде, чем обнаружила, что Отец наблюдает за ней. В уголке его нахмуренного рта дрожала капелька подливки.
– Ешь, девочка, – сказал он. – Бери пример со своего брата.
Грэм, чья тарелка была уже наполовину пуста, покраснел. Отец добавил себе еще подливки.
– Вы помните, – начал он, – что завтра к нам приезжает ваш кузен Фредерик. Он офицер Восьмой армии, воюет в Тобруке, а сейчас у него отпуск. Ты знаешь, где находится Тобрук, Грэм?
– Нет, Отец, – ответил Грэм.
– Это в Ливии, – пояснил Отец, прежде чем снова набить рот. Когда он говорил, Вайолет могла видеть застрявшие у него в зубах ниточки мяса. Рвота снова подкатила к горлу. Она перевела взгляд на картину, висевшую на стене за его спиной – портрет давно почившего виконта, властно взирающего на нее из восемнадцатого века.
– Богом забытое место, – продолжил Отец, – сплошные дикари. – Он покачал головой. Вайолет вздрогнула, почувствовав, как что-то коснулось ее ноги. Притворившись, что у нее упала салфетка, она заглянула под стол, как раз чтобы увидеть, как Отец отгоняет Сесила пинком под зад. – Эти презренные итальяшки сами не знают, что там делают. Они и с одной дюной управиться не смогли бы.
Горничная Пенни принялась собирать тарелки, чтобы освободить место для пудинга. «Итонская путаница», любимый десерт Отца – тот никогда не упускал возможности напомнить Грэму, что он не оправдал ожиданий и не последовал в Итон по отцовским стопам. (Грэм не поступил в Итон. Он приехал на каникулы из Харроу.)
– Ваш кузен, – продолжил Отец, – каждый день рискует жизнью, сражаясь за свою страну. Я ожидаю, что вы будете относиться к нему с величайшим уважением, когда он приедет. Вам понятно, дети?
– Да, Отец, – сказал Грэм.
– Да, – сказала Вайолет.
– Вайолет, – сказал Отец, – ты не будешь прятаться в своей спальне. Подобная леность неуважительна по отношению к солдатам, ведущим тяжелые бои за Короля и нашу страну, и не подобает женщине. Я ожидаю, что ты будешь поддерживать радостную атмосферу в Ортон-холле и будешь любезна со своим кузеном. Понятно?
– Да, – ответила она.
– Ты помнишь, о чем мы с тобой говорили, – сказал он.
– Да, Отец.
После ужина Вайолет завершила урок рукоделия с мисс Пул. Когда они закончили, Вайолет некоторое время посидела, с тоской глядя в окно. Для семи вечера было очень светло. Обычно подобные вечера она проводила в саду, чаще всего сидя под своим буком с какой-нибудь книжкой; или же спускалась к ручью и рисовала похожие на белую пену плюмажи дягиля, который рос на берегу.
Но поскольку ее добровольное заключение все еще было в силе, ей ничего не оставалось, кроме как подняться к себе в спальню. Путь к лестнице лежал мимо библиотеки. Возможно, ей стоило попытаться почитать на ночь. Она зашла в библиотеку и с самой нижней полки в углу достала книгу в красном кожаном переплете с золотым тиснением на обложке: «Детские и семейные сказки» братьев Гримм.
Она сунула книгу под мышку, поднялась в спальню и обнаружила на покрывале стеклянную баночку, сверкавшую в лучах заходящего солнца. Внутри что-то шевелилось.
Это была стрекоза-красотка. Тот, кто ее поймал, проделал дырки в крышке баночки и перетянул ее зеленой лентой с неуклюже завязанным бантом. Под лентой была записка. Развернув ее, Вайолет обнаружила, что она от Грэма.
«Дорогая Вайолет, – написал Грэм аккуратным почерком ученика Харроу. – Выздоравливай скорее. С наилучшими пожеланиями, твой брат Грэм». Вайолет улыбнулась. Именно так мог бы поступить прежний Грэм.
Она открыла банку, надеясь, что насекомое сядет ей на руку. Но вместо этого красотка быстро полетела к окну, словно боялась ее. Вайолет показалось, что летела она почти бесшумно. Открыв окно, Вайолет выпустила красотку наружу и тут же снова его закрыла. Мимолетное счастье от подарка Грэма испарилось.
Она задернула плотные шторы, оставив розовый закат по ту сторону; затем включила прикроватную лампу и легла в постель.
Пыль посыпалась со страниц, когда она наугад открыла книгу, попав на «Жениха-разбойника».
Это была ужасная сказка, гораздо ужаснее, чем она помнила. Некий человек так отчаялся выдать замуж свою дочь, что обручил ее с убийцей. Единственное, что ее спасло, – это хитрость, на которую она пошла с помощью старой ведьмы. В конце концов жениха казнили вместе с его бандой разбойников. Вайолет подумала, что так им и надо.
Отложив книгу, она сняла ожерелье и, потянувшись, положила его на комод, стоявший рядом с кроватью. И не сдержала вздоха: шорох и звон свидетельствовали, что ожерелье соскользнуло на пол. Вайолет свесилась с кровати, но не смогла разглядеть блеск золота; возможно, оно закатилось под кровать. Чертыхаясь, она выбралась из кровати и скрючилась на полу, пытаясь нащупать ожерелье. Но ее пальцы нашли только пыль. Может быть, каким-то образом, оно упало за комод? Ей следовало быть аккуратнее. При мысли, что она могла потерять ожерелье, у нее защемило сердце. Это правда – няня Меткалф не раз говорила об этом, – что оно довольно уродливо: неправильной формы, почерневшее от времени. Но это все, что осталось у нее от матери.
Кряхтя от напряжения, Вайолет отодвинула комод, передернувшись от скрежета, с которым тот проехался по половицам. Она выдохнула, заметив ожерелье, припорошенное пылью. Она уже не помнила, когда в последний раз ее комнату убирали как следует: Пенни, их горничная, только наскоро смахивала пыль раз в неделю. Чувство вины кольнуло Вайолет. Она знала, что Пенни побаивается ее с тех пор, как Вайолет убедила ее заглянуть в шляпную коробку. Ей просто хотелось показать Пенни прекрасные золотые полоски на лапках Золотца. Она никак не могла предположить, что их горничная, как выяснилось, ужасно боится пауков и упадет в обморок.
Наклонившись, Вайолет достала ожерелье и уже собиралась задвинуть комод обратно, как вдруг что-то заметила. На стене виднелась буква, выцарапанная на белой краске обшивки, наполовину спрятанная под слоем пыли. Это была буква «В» – та же самая, что была выгравирована на кулоне у нее в руке. Аккуратно очистив стену от пыли, она обнаружила и другие буквы; было похоже, будто их старательно прокорябали булавкой или – она вздрогнула – ногтем. Буквы складывались в слово, которое отчего-то казалось родным и знакомым, будто давно забытый друг, но Вайолет не могла припомнить, чтобы видела его раньше.
Вейворд.
