Париж

ЖОРЕС

Ноябрь,
        а народ
                зажат до жары.
Стою
     и смотрю долго:
на шинах машинных
                  мимо —
                         шары
катаются
                                   в треуголках.
Войной обагренные
                  руки
                       умыв,
и красные
          шансы
                взвесив,
коммерцию
          новую
                вбили в умы —
                         хотят
      спекульнуть на Жоресе.
Покажут рабочим —
                  смотрите,
                            и он
с великими нашими
                  тоже.
Жорес
      настоящий француз.
                         Пантеон
                         не станет же
             он
                тревожить.
Готовы
       потоки
              слезливых фраз.
Эскорт,
        колесницы —
                    эффект!
Ни с места!
                                      Скажите,
                     кем из вас
в окне
       пристрелен
                  Жорес?
Теперь
       пришли
              панихидами выть.
Зорче,
       рабочий класс!
                         Товарищ Жорес,
               не дай убить
себя
     во второй раз.
Не даст.
         Подняв
                знамен мачтовый лес,
спаяв
      людей
            в один
                                              плывущий флот,
громовый и живой,
                  по-прежнему
                             Жорес
проходит в Пантеон
                   по улице Суфло.
Он в этих криках,
                  несущихся вверх,
в знаменах,
            в шагах,
                                               в горбах
«Vivent les Soviets!..
                        A bas la guerre!..
Capitalisme a bas!..»[12]
И вот —
        взбегает огонь
                       и горит,
и песня
        краснеет у рта.
И кажется —
                                      снова
                  в дыму
                         пушкари
идут
     к парижским фортам.
Спиною
       к витринам отжали —
                           и вот
из книжек
          выжались
                                             тени.
И снова
        71-й год
встает
       у страниц в шелестении.
Гора
     на груди
              могла б подняться.
Там
    гневный окрик орет:
                        «Кто смел сказать,
                   что мы
                          в семнадцатом
предали
        французский народ?
Неправда,
          мы с вами,
                     французские блузники.
Забудьте
         этот
                                       поклеп дрянной.
На всех баррикадах
                   мы ваши союзники,
рабочий Крезо,
               и рабочий Рено».

1925