Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Anthony Trollope
The Way We Live Now
© Е. М. Доброхотова-Майкова, перевод, примечания, 2023
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2023
Издательство Иностранка®
Глава I. Три редактора
Позвольте представить вам леди Карбери, которой в нашем рассказе предстоит сыграть заметную роль, когда та сидит за письменным столом в собственном кабинете собственного дома на Уэльбек-стрит. В ту пору леди Карбери проводила здесь много времени и писала много писем – и много чего другого. Она называла себя служительницей Литературы – всегда с большой буквы. О том, каково было это служение, читатель отчасти узнает из трех посланий, начертанных в то утро ее стремительным почерком. Леди Карбери была стремительна во всем, а в писании писем – особенно. Вот первое:
Четверг,
Уэльбек-стрит
Любезный друг!
Я попросила, чтобы первые оттиски моего нового двухтомника доставили Вам завтра, самое позднее в субботу, дабы Вы, если захотите, смогли поддержать бедную труженицу в следующем номере Вашей газеты. Поддержите бедную труженицу! У нас так много общего, и я самонадеянно позволяю себе верить, что мы друзья. Скажу без лести, что не только Ваша помощь будет мне полезнее любой другой, но и Ваша похвала польстит моему тщеславию, как ничья иная. Я почти смею думать, что мои «Преступные королевы» Вам понравятся. Очерк о Семирамиде получился по крайней мере живым, хотя мне пришлось исхитриться, чтобы представить ее виновной. Клеопатру я, разумеется, взяла у Шекспира. Ну и особа она была! Я не могла с полным правом объявить Юлию королевой, однако невозможно было обойти стороной такую пикантную личность. По двум или трем женщинам эпохи Империи Вы увидите, как прилежно я штудировала Гиббона. Бедный Велизарий! С Иоанной я старалась как могла, но так и не сумела проникнуться к ней симпатией. В наше время ее просто заперли бы в приюте для умалишенных. Надеюсь, Вы не сочтете, что я чересчур ярко живописала Генриха VIII и его несчастную, хоть и грешную Говард. Анну Болейн я совершенно не выношу. Боюсь, что немного увлеклась, рассказывая об итальянке Екатерине, и очерк о ней получился слишком длинным, но, сознаюсь, она моя любимица. Какая женщина! Сущий дьявол. Жаль, что не родился второй Данте и не создал для нее особого ада. Как прослеживается ее воспитание в жизни нашей Марии Стюарт! Надеюсь, Вы согласны с моим взглядом на королеву шотландцев. Виновна! Виновна во всем! В прелюбодеянии, в убийстве, в измене и во всем остальном. Впрочем, заслуживает жалости. Королева по рождению, воспитанию и замужеству, в окружении таких королев, как могла она не пасть? Марию-Антуанетту я не вполне оправдала. Это было бы неинтересно – и едва ли верно. И все же я клеймила ее, любя, целовала, бичуя. Надеюсь, британские читатели простят мне, что я не вполне обеляю Каролину, тем более что я вместе с ними осуждаю ее мужа.
Однако мне не следует отнимать у Вас время, посылая Вам еще книгу, хотя мне отрадно думать, что в эту минуту я пишу исключительно для Вас и более ни для кого. Прочтите это как добрый человек и будьте снисходительны. Или, скорее, любите меня как друг.
Ваша благодарная
Матильда Карбери
В конце концов, лишь немногие женщины способны подняться над трясиной того, что мы называем любовью, и стать чем-то большим, нежели игрушкой мужчины. Главный грех почти всех этих царственных грешниц в том, что они стали игрушкой, не будучи женой. Если нынче девушки читают всё, отчего старухе не написать хоть что-нибудь?
Письмо это, адресованное Николасу Брону, эсквайру, главному редактору респектабельной ежедневной газеты «Утренний завтрак», было самым длинным из трех, поскольку на него леди Карбери возлагала самые большие надежды. Мистер Брон был влиятельным журналистом – и любил женщин. Леди Карбери в письме назвала себя старухой, но затем лишь, что прекрасно знала – никто ее такой не считает. Мы не утаим от читателя ее возраст, хотя сама она не открывала его даже ближайшим друзьям, даже мистеру Брону. Ей было сорок три, но она так прекрасно сохранилась и была так щедро одарена природой, что все еще могла считаться красавицей. И она пользовалась этим, не только чтобы усилить свое влияние, что естественно для всякой интересной женщины, но и с расчетом заручиться помощью в добывании хлеба насущного, столь ей необходимого. Чары свои она пускала в ход очень продуманно и осторожно – не влюблялась, не кокетничала напропалую, никому ничего не обещала, только улыбалась, и понижала голос, и поверяла свои маленькие секреты, и заглядывала мужчине в глаза, как будто между ними могла возникнуть загадочная связь, не препятствуй этому загадочные обстоятельства. Однако целью всегда было выманить у издателя высокий гонорар за посредственное сочинение или склонить редактора к снисходительности, когда достоинства написанного требовали суровости. Из всех своих литературных друзей она особенно рассчитывала на мистера Брона, а мистер Брон питал слабость к привлекательным женщинам. Здесь уместно будет привести краткий отчет о небольшой сцене, которая разыгралась между леди Карбери и ее другом примерно за месяц до приведенного письма. Леди Карбери хотела, чтобы мистер Брон опубликовал в «Утреннем завтраке» серию ее статей и заплатил за них по первому разряду, но подозревала, что оценивает он их довольно низко, и знала, что без особого расположения с его стороны не может рассчитывать на оплату выше второго, а то и третьего разряда. Поэтому она смотрела мистеру Брону в глаза и на миг задержала свою мягкую пухлую ручку в его руке. Мужчины в таких обстоятельствах бывают очень неловки и часто не знают, когда делать одно, а когда другое! Мистер Брон, расчувствовавшись, обнял леди Карбери за талию и поцеловал. Сказать, что леди Карбери возмутилась, как возмутились бы на ее месте многие дамы, значило бы выставить ее в превратном свете. Такой пустяк мог повредить ей лишь в одном случае – если бы рассорил ее с полезным человеком. Ее стыдливость не была задета. Она вовсе не чувствовала себя оскорбленной. Ее не убудет, если только сразу убедить старого любвеобильного осла, что так не пойдет.
Не затрепетав, не покраснев, она высвободилась из его объятий и произнесла великолепную маленькую речь:
– Мистер Брон, как дурно, как некрасиво, как глупо! Вы же не хотите погубить нашу дружбу!
– Погубить нашу дружбу, леди Карбери! Конечно нет!
– Тогда отчего вы себе такое позволили? Подумайте о моих сыне и дочери, уже взрослых. Вспомните о моих прошлых незаслуженных страданиях. Никто не знает о них лучше вас. Подумайте о моем добром имени, которое столько чернили, но так и не смогли опорочить! Скажите, что сожалеете, и все будет забыто.
Мужчине, поцеловавшему женщину, неловко в следующий миг заявить, что он сожалеет, – это будет выглядеть так, будто поцелуй не оправдал его надежд. Мистер Брон не мог выразить раскаяния, и, возможно, леди Карбери не вполне этого ждала.
– Я ни за что на свете не хотел бы вас оскорбить, – сказал он.
Извинения вполне удовлетворили леди Карбери; она снова посмотрела ему в глаза, и мистер Брон пообещал напечатать ее статьи – за щедрый гонорар.
Леди Карбери осталась в целом довольна встречей. Разумеется, борьба за существование не обходится без мелких неприятностей. Дама, берущая кэб, вынуждена мириться с грязью и пылью, от которых избавлена ее богатая соседка, разъезжающая в собственном экипаже. Она предпочла бы, чтоб ее не целовали, но что за печаль? Мистера Брона происшествие задело куда сильнее. «Чтоб им всем! – пробормотал он себе под нос, выходя из дома. – Никакой опыт не научит их понимать». Идя прочь, он почти думал, что леди Карбери ждала второго поцелуя, и почти корил себя за робость. С тех пор они виделись три или четыре раза, но он не возобновлял своих поползновений.
Перейдем теперь к двум следующим письмам. Оба предназначались редакторам других газет. Адресат второго, мистер Букер из «Литературной хроники», был знаток литературы, очень усердный, отнюдь не обделенный талантом, влиянием и честностью. Однако житейские трудности и компромиссы, к которым его мало-помалу вынуждали, с одной стороны, требования издателей, думающих только о выгоде, с другой – натиск собратьев-литераторов, привели к тому, что он занялся поденщиной, при которой трудно оставаться разборчивым и почти невозможно сохранять литературную честность. Сейчас это был лысый шестидесятилетний старик, обремененный множеством дочерей, из которых одна, вдова с двумя малолетними детьми, находилась полностью на его иждивении. В «Литературной хронике», которая его трудами стала приносить хорошую прибыль, он получал пятьсот фунтов в год, а кроме того, писал в журналы и чуть ли не каждый год публиковал очередную книгу. Ему удавалось оставаться на плаву, и все, знавшие о нем, но не знавшие его, считали, что мистер Букер достиг в жизни успеха. Держался он всегда бодро и в литературных кругах умел показать свою независимость. Впрочем, обстоятельства научили его не привередничать, и независимость была ему не по карману. Надо признать, что о литературной щепетильности он давно уже не вспоминал. Письмо № 2 было таким:
Уэльбек-стрит
25 февраля 187…
Любезный мистер Букер!
Я попросила мистера Лидхема – [мистер Лидхем был старшим партнером издательского дома «Лидхем и Лойтер»] – прислать Вам один из первых экземпляров моих «Преступных королев». Я уже договорилась с моим другом мистером Броном, что напишу для «Утреннего завтрака» обзор Вашей книги «Новая сказка бочки». Собственно, я уже приступила к этому обзору и прилагаю к нему большие усилия. Известите меня, если у Вас есть особые пожелания касательно того, как изложить Ваши взгляды на современный протестантизм. Буду признательна, если Вы напишете об исторической точности моих очерков, за которую я вполне ручаюсь. Не откладывайте свой обзор, поскольку продажи сильно зависят от раннего внимания прессы. Я получаю только роялти, а их начнут выплачивать лишь после того, как продадутся первые четыреста экземпляров.
Искренне Ваша
Матильда Карбери
Альфреду Букеру, эсквайру, контора «Литературной хроники» на Стрэнде
Ничто в этом письме не шокировало мистера Букера. Он беззвучно хмыкнул при мысли, что леди Карбери станет излагать его взгляды на протестантизм, и подумал об исторических ошибках, которыми наверняка изобилует ее книга. Мистер Букер не сомневался, что эта умная дама пишет о том, в чем ничего не смыслит. Тем не менее он прекрасно понимал, что благожелательный отзыв в «Утреннем завтраке» пойдет на пользу его чрезвычайно глубокому труду под названием «Новая сказка бочки», даже если выйдет из-под пера литературной шарлатанки, и готов был без всяких угрызений совести отплатить ей похвалами в «Литературной хронике». Он, вероятно, не станет говорить, что книга точна, но скажет, что это увлекательное чтение, что женские характеристики королев выписаны мастерски и что сочинение наверняка найдет дорогу в гостиные. Такая работа была ему не в новинку, и он умел отозваться о подобного рода опусах, не особо в них вникая. Он даже мог сделать это, не разрезая страницы, чтобы затем продать книгу как новую. Впрочем, мистер Букер был человек честный и постоянно боролся с литературными злоупотреблениями. Разгонистая печать, короткие строки и французская манера заполнять несколькими словами целую страницу – все это он обличал в самых суровых выражениях и слыл своего рода Аристидом между критиками. Однако житейские обстоятельства не позволяли ему во всем противиться обыкновениям своего времени. «Дурно, разумеется, это дурно, – сказал он как-то молодому другу, работавшему с ним в газете. – Кто сомневается? Сколько всего дурного мы делаем! Но если мы попытаемся разом исправить все, в чем поступаем дурно, то никогда не сделаем и ничего хорошего. Я не в силах изменить мир, и сомневаюсь, что вам это по силам». Таков был мистер Букер.
Было еще письмо № 3, мистеру Фердинанду Альфу. Мистер Альф был главным редактором и, по слухам, почти единоличным хозяином «Вечерней кафедры», которая в последние годы сделалась «выгодным дельцем», как выражаются в кругах, связанных с прессой. «Вечерняя кафедра» ежедневно сообщала читателям, что сказали и сделали к двум часам дня все видные люди столицы, и с поразительной точностью предрекала, что они скажут и сделают в следующие двенадцать часов. Все это преподносилось тоном вездесущего всеведения, и зачастую трудно было сказать, чего в этом больше – наглости или невежества. Но писали авторы «Кафедры» хорошо. Факты, если и не соответствовали истине, были выдуманы очень ловко, а доводы восполняли недостаток логики своей соблазнительностью. Мистер Альф обладал счастливым даром чувствовать, чего хотят его читатели, и так подавать сюжеты, чтобы чтение было приятным. «Литературная хроника» не имела определенного политического направления. «Утренний завтрак» был безусловно либеральным. «Вечерняя кафедра» много писала о политике, но твердо держалась своего девиза
Nullius addictus jurare in verba magistri
и пользовалась бесценной привилегией ругать все, что делает и та и другая сторона. Газета, желающая много зарабатывать, не должна тратить место в колонках и утомлять читателей похвалами чему бы то ни было. Панегирики всегда скучны – факт, который мистер Альф обнаружил и применил в деле.
Более того, мистер Альф обнаружил и другой факт. Хула из уст того, кто иногда хвалит, задевает лично, что порой опасно, а вот порицание со стороны тех, кто видит одни лишь недостатки, перестает быть обидным. Карикатурист, который рисует одни карикатуры, может уродовать чужие тела и лица сколько угодно. Это его ремесло, и оно требует пачкать все, к чему прикоснешься. Но если художник напечатает серию портретов, в которой два из десяти будут безобразны, он точно наживет двух врагов, если не больше. Мистер Альф не наживал врагов, ибо никого не хвалил и, насколько можно было судить по его газете, ничем не бывал доволен.
Лично мистер Альф был человек незаурядный. Никто не знал, откуда он взялся. Полагали, что по рождению он немецкий еврей, и некоторые дамы якобы улавливали в его речи легчайший иностранный акцент. Тем не менее все соглашались, что английским он владеет как природный англичанин. За последние года два он, как выражаются, «пошел в гору», и очень значительно. В трех-четырех клубах его забаллотировали, но он добился избрания в два или три других, а о тех, которые его отвергли, говорил так, что все понимали – эти клубы замшелые, костные и отжившие свой век. Он постоянно намекал, что не водить знакомство с мистером Альфом и не понимать, что знакомство это весьма желательное, где бы мистер Альф ни родился и кем бы ни был раньше, – значит ничего не смыслить в жизни. И постепенно эти намеки так убедили всех вокруг, что мистер Альф сделался значительной фигурой в мире политики, словесности и моды.
Он был приятной наружности, лет сорока, но с манерами человека много моложе, худощавый, росту ниже среднего, с темно-каштановыми волосами, в которых, если бы не краска, проблескивала бы седина. Улыбка, постоянно игравшая на его правильном лице, могла бы показаться любезной, не противоречь ей цепкий холодный взгляд. Одевался мистер Альф с величайшей простотой и величайшей тщательностью, был холост, владел домом на Беркли-сквер, где давал превосходные обеды, и держал в Нортгемптоншире нескольких охотничьих лошадей. По слухам, «Вечерняя кафедра» приносила ему шесть тысяч фунтов в год, и тратил он из них примерно половину. Он был на дружеской ноге с леди Карбери, которая с неустанным рвением заводила и поддерживала полезные знакомства. Мистеру Альфу она написала следующее:
Любезный мистер Альф!
Откройте мне, кто написал разбор свежей поэмы Фицджеральда Баркера. Впрочем, я знаю, Вы мне не скажете. Я не припомню такой блистательной критики. Думаю, бедняга до осени не посмеет смотреть людям в глаза. Что ж, поделом ему! Я терпеть не могу тех якобы поэтов, которые пронырством и лестью делают своим книгам известность. Я не знаю никого, к кому свет был бы добрее, чем к Фицджеральду Баркеру, однако ни у кого эта доброта не доходит до того, чтобы прочесть его стихи.
Не удивительно ли, что некоторые приобретают славу популярного автора, не добавив отечественной литературе ничего достойного? Такая дутая слава создается неустанным самовосхвалением. Превозносить себя и выманивать похвалы у других – целая отрасль нового ремесла. Увы мне! Хотела бы я сыскать школу, где давали бы уроки такому бедному новичку, как я. Как ни противны мне подобные ухищрения и как ни восхищает меня упорство, с которым «Кафедра» им противостоит, я настолько нуждаюсь в поддержке моих скромных усилий и так тяжело и честно тружусь ради возможности получать доход от писательства, что, представься мне такая возможность, пожалуй, спрятала бы честь в карман, отбросила высокие чувства, говорящие, что похвалу нельзя покупать ни деньгами, ни дружбой, и унизилась бы до недостойного искательства, лишь бы сказать однажды с гордостью, что успешно обеспечиваю детей плодами своего пера.
Впрочем, я не дошла еще до такого падения и посему смело говорю Вам, что буду ждать, не с озабоченностью, а с глубоким интересом, что напишет «Кафедра» о моих «Преступных королевах». Я смею думать, что книга, пусть и написанная мной, сама по себе значительна и потому заслуживает некоторого внимания. Ничуть не сомневаюсь, что все мои неточности выставят напоказ, а мою самонадеянность заклеймят позором, но, полагаю, обозреватель сможет засвидетельствовать, что очерки жизненны, а портреты прописаны основательно. По крайней мере, Вы не позволите сказать, что лучше бы я сидела дома и штопала чулки, как Вы отозвались недавно о бедной миссис Эффингтон Стаббс.
Я не видела Вас вот уже три недели. Каждый вторник у меня собираются вечером несколько друзей, – пожалуйста, загляните на следующей неделе или через неделю. И знайте, что никакая редакторская или критическая суровость не заставит меня встретить Вас чем-либо, кроме улыбки.
Искренне Ваша
Матильда Карбери
Покончив с третьим письмом, леди Карбери откинулась в кресле и на мгновение-другое закрыла глаза, словно собиралась отдохнуть, но тут же вспомнила, что ее деятельная жизнь не допускает отдыха. Посему она схватила перо и принялась за следующие записки.
