Когда волнуются боги

Испорченный завтрак

Даже такие продукты, как нектар и амброзия – гаранты вечной молодости и бессмертия, могут наскучить, если питаться ими каждый день. С недавних пор, точнее, последние триста лет, завтрак достойнейших обитателей Олимпа не обходится без чашечки кофе, рецепт приготовления которого, боги позаимствовали у людей.

Мимо проплывают белые облака, лёгкие, как сахарная вата, а далеко внизу среди невысоких холмов и небоскрёбов застряли тучи, переполненные токсичным смрадом городов.

На горе воздух свеж и прозрачен. Скрипит под Главным Олимпийцем трон, отделанный золотом и драгоценными камнями. Зевс погружает в облако опустевшую волшебную чашечку. Он надеется, что после ночи наслаждений, напиток взбодрит его. Гере не скрыть румянца обиды, проступающего сквозь персиковую кожу, муж вернулся домой под утро. С богиней он провёл ночь или со смертной женщиной, в быка, в золотой дождь или в лебедя превращался на этот раз, остаётся догадываться, фантазия у супруга хоть куда. Не одну тысячу лет она страдает от ревности.

Близнецы Аполлон и Артемида обмениваются новостями у ног Громовержца. Любимая умная дочь Афина ждёт от отца совета, стоя перед ним. Златокудрая Афродита стотысячный раз изображает, что всего минуту назад вышла из пены морской в благоухании свежести.

Ловкий Гермес, размахивая золотым жезлом-кадуцеем, готов исполнять поручения повелителя.

Лёгкая богиня Ника, вспарив над троном, вещает о победе, недоумённо хлопая крыльями. Над кем? Все уже побеждены.

Покончив с прошлыми обидами из-за «шалостей» с Афродитой, ведут задушевную беседу искусный мастер Гефест и воинственный Арес, к ним присоединились любитель застолий Дионис и шаловливый мальчик Эрот с опасной игрушкой в руках – луком и стрелами любви.

В прошлом остались битва с титанами, приключения Одиссея, подвиги Геракла, Троянская война.

Для греческих божеств наступило время расслабиться.

«Более не существует силы, способной противостоять нам», – уверены они.

И напрасно.

Неожиданно, особое достоинство их лиц, многократно воплощённое в картинах и скульптурах, сменяется удивлением: второй Гелиос восстаёт над землёй! Откуда он появился?! Давно уже погиб сын бога Солнца, Фаэтон, неосторожный лихач на огненной колеснице....

Новое светило превращается в облако, по форме напоминающее гриб, а пепел, принесённый поднявшимся ветром, оседает на плечах Зевса и других Олимпийцев. В кольца сизого дыма превращаются кудри Афродиты, серый оттенок приобретает платье, она чихает и выглядит, чумазая, как героиня сказки Перо.

Дата: шестое августа 1945-го года. Атомная бомба с издевательским названием «Малыш», выскользнув из «брюха» американского бомбардировщика, вспыхнула огненным шаром над японским городом.

Простые смертные произвели оружие, способное уничтожить на планете всё, а, значит, и самих богов! Если исчезнет паства, зачем небожителям пища бессмертия?

Победитель Титанов первым пришёл в себя после шока. Поднявшись с скрипучего трона, грозно сдвинув брови, он обратился к пророкам различных конфессий:

– Неужели, не волею Высших сил, а по глупости человека будет нарушен порядок на земле? Какое наказание назначим создателям бомбы невиданной силы?

Сверкнула стрела-молния в руке гиганта.

– Ты опоздал, повелитель молний, этих субъектов не испугаешь грозой, – грустный ответ седовласого Моисея, – нужно было принимать меры, когда предчувствие войны тяготило землю, когда люди умерщвляли себе подобных в газовых камерах. Мы позволяли им всё изощреннее убивать друг друга, и ситуация вышла из-под контроля.

– Среди моих приверженцев ядерщиков нет, – мрачно отметил Мухаммед, чётко определивший законы жизни для своих последователей.

Согласно правилам ислама лицо его выглядело размытым, но в нём угадывался недоброжелательный взгляд в сторону иудейского пророка, именно, от его народа он предчувствовал неприятности в будущем.

Просветленный Будда, не изменив привычной позы лотоса, признал серьёзность ситуации, но счёл, что её можно исправить, если учить людей медитации и самосовершенствованию.

С ним согласился Конфуций, облачённый в тёмно-зелёный бархатный длиннополый халат с широкими рукавами. Мудрец задумчиво поглаживал бороду, прищурив, и без того, узкие глаза.

Многочисленные боги индейских племен растерялись и не знали кого поддержать.

Молчание воцарилось на небесах, и, вдруг, всемогущие лики повернулись в сторону одинокой фигуры на камне.

В знаменитой картине «Христос в пустыне» Крамской угадал позу Сына Божьего в часы, когда тревога о судьбе человечества не допускает сна. Ночь близится к концу, занимается заря. Положив руки на колени, сцепив пальцы, сидит он босой на неудобном валуне. Ядерные программы ведутся в странах, где доминирует христианство, грешники – среди его паствы.

– Чтобы не допустить катастрофы, должен появиться человек, который сделает применение нового оружия невозможным, – произносит он еле слышно.

– Человек?! Не этот ли эксперимент уже проводился около двух тысяч лет назад?! Не ты ли на себе испытал его результаты? Давай обойдёмся без потомков Адама, – загремел хозяин Олимпа.

– Не существует волшебства, способного повлиять на ядерную реакцию, только, учёному по силам спасти землю.

– В какой стране появится новый пророк? – растерянно пожимают плечами боги, – Штатам нет доверия, Европа и Япония деморализованы войной, во многих странах Азии и Африки не поймут, даже, о чём идёт речь, остаётся страна-победитель…».

Было ли порочным зачатие?

– Если бы боги существовали, то не допустили бы такой войны, – сердито произнесла особа в коммунальной кухне, пробуя суп из старой кастрюли на примусе. Волосы над лбом она уложила кольцами, как актриса в трофейном фильме про любовь, но вместо букета цветов держала в руке алюминиевую ложку, а от любви осталась лишь фотография на стене.

Сорок пятый год. Ноябрь – промозглый, серый месяц в Ленинграде. Низкие тучи сеют мокрый колючий снег, здания, не отапливаемые в годы блокады, отсырели, потеряли цвет, в стенах выщерблины от снарядов.

Вторая соседка, не старая, но зажатая и сморщенная от страха, поджав губы, засеменила в свою комнатку, шаркая тапочками по паркету. После ареста сестры в тридцать седьмом году она не участвовала ни в каких обсуждениях.

Третья женщина в алой кофте с ярко накрашенными губами – два красных пятна на фоне серой сырости, с папиросой в углу рта, бесстрашная после боёв под Смоленском, заметила хриплым голосом, что от знакомых лётчиков не слышала, чтобы они встречали в небе кого-нибудь, похожего на богов.

Худенькая, почти, прозрачная старушка, дворянка польских кровей, в блузе с высоким воротничком, державшая спину «в обществе» прямо, а голову высоко, мыла посуду. Розоватая кожа просвечивала сквозь седой пушок на голове. Она тоже высказалась:

– Маркс и Энгельс вскрыли социальную сущность религии….

Голос оказался удивительно громким для такого тщедушного создания, фразы составлялись безупречно, чётко выговаривалась каждая буква. В манере доносить до слушателей «материал», угадывался преподавательский стаж. Совсем недавно она вела уроки математики в школе, жила тихо, далеко от этой квартиры, скрывая непролетарское происхождение. Вторая женитьба сына нарушила спокойное бытие. Не вступая в «разборки» с «ребёнком», по желанию невестки мать уехала в другой район, оставив работу и учеников.

Беседа замерла, в кухне появился мужчина лет сорока пяти, худой, смуглый, с припухшими глазами и коротким ежиком волос. Одет он был в халат неопределённого цвета на тёплой подкладке с шалевым воротником, оставшийся от отца и того далёкого времени, когда вся квартира принадлежала его семье.

Молодые женщины заволновались, одна предложила соседу тарелку супа, вторая – послушать пластинку с записью песен Шульженко.

Мужчина поблагодарил, отказался, налил в чашку мейсенского фарфора кипячёную воду из чайника и исчез в своей комнате, бывшей гостиной, оставленной ему Советской властью после «уплотнения» в двадцатых годах, последовавшего за смертью деда и эмиграции родителей. Он спрятался в пространстве, параллельном кухонной реальности, ибо смутно догадывался для кого завиты локоны над лбом одной соседки, накрашены губы другой и почему дрожит и виновато смотрит та, что всего боится.

Человеку не до интрижек с дамами, он очень устал.

Война оставила выжившим много работы, особенно это касается врачей.

Нейрохирургическое отделение больницы, которое возглавляет мужчина, переполнено. Неустроенный быт не позволяет отдохнуть и расслабиться дома. В комнате зябко, портьеры пропитаны влагой. Нет времени протопить печь, он устал думать, как достать продукты и что из них приготовить.

По вечерам или ночью врач продолжает трудиться: переносит на бумагу размышления о возможностях мозга человека в связи с потрясшей мир бомбардировкой японских городов. Закончив записывать, прячет тетрадь в книжный шкаф среди рукописей отца и деда, известных учёных, потому что мнение партии о таких работах пока не доведено до трудящихся.

Восемь дней назад от жены, педиатра, эвакуированной вместе с детскими яслями на Алтай, наконец-то, пришла телеграмма: «Возвращаемся домой».

Два коротких звонка в квартиру – долгожданный сигнал о том, что разлука закончилась. Едва не задохнувшись, с выпрыгивающим пульсом, мужчина спешит к входным дверям, поворачивает защёлку замка. Перед ним – домработница Маня, верный спутник его супруги, в мокром пальто со слезами на глазах, в руках багажная сумка. При виде ввалившихся щёк и выпятившихся скул мужчины, она произносит: «Ой», собирается с духом и начинает говорить:

– Хозяйка заразилась от больного ребёнка, подобранного на вокзале, поезд тащился вне расписания, подолгу стоял на перегонах, нужных лекарств не достали, они погибли оба. В деревне Красные Пески я схоронила их и добиралась на перекладных, потому что эшелон ушёл.

Маня достала из кармана куцего пальтишки бумагу с печатью – справку о том, что «барыни» больше нет.

Мужчина побледнел, помертвел, взял вещи. Как зомби, направился назад по коридору, в своё жилище, Маня – за ним. Сел на диван, щёлкнул замочком, зачем-то открыл саквояж. Знакомый аромат довоенных духов вернул на секунду ту, которая никогда уже не войдёт в эту комнату. Маня зарыдала.

Он обнял её, прижал к себе, что-то переклинило в голове. Очнулся, когда увидел вытаращенные глаза прислуги, не привыкшей ни в чём перечить хозяину.

– Что случилось? Ничего не помню. Прости, ради бога, прости. Не ожидал от себя помешательства, думал, что блокада самое страшное испытание, а оказалось – нет.

Для Мани кончина хозяйки тоже стала потрясением, она сделала вид, что ничего не произошло, хотя до этого случая «девушка» тридцати семи лет не подпускала к себе мужчин.

Крепкого телосложения, круглолицая, на носу веснушки, волосы желтоватые, похожая на солнышко, Маня ни одного представителя противоположного пола не собиралась согревать, потому что с детства наблюдала, как старшие братья обижали жён, замученных домашним хозяйством и родами.

Когда подросла, мать отправила её на поезде к сестре обменять корзинку яиц на платье, дала с собой немного денег. На маленьком полустанке у старухи, похожей на цыганку, девочка купила крупные, почти, чёрные вишни в размокшем бумажном пакете, свёрнутом из листов журнала «Огонёк», съела ягоды немытыми и очнулась в лазарете. Доктор, молодая нежная женщина с добрыми голубыми глазами и пепельными пышными волосами, прикасающаяся к больным осторожно, как фея, принесла ей в день выписки нижнее бельё, платье и кофту, потому что запачканную нищенскую одежду девочки выбросили. Маня настояла на том, чтобы «отработать» подарки. Прослужив домработницей около месяца, увидев, что есть на свете супруги, которые умеют общаться между собой без спиртного, криков и мордобоя, осталась у них помогать по хозяйству, растрогав хозяев непосредственностью, надёжностью, деревенской хваткой и расторопностью.

Маня натопила изразцовую печь, выстирала бельё и занавески, отдраила пол, покрыла его мастикой, добыла в очередях продукты, подавала «барину» еду горячей на свежей скатерти.

Через два месяца иллюзию относительного комфорта и горестного покоя мужчины нарушила тихая просьба прислуги избавить её от недоразумения внутри.

Врач растерялся: его жена не беременела ни разу, а тут единственный несчастный случай… Вот и не верь после этого утверждению, что вопросы зачатия и смерти находятся в ведении Небесной канцелярии.

– Я врач, но, понимаешь ли, другой специализации, – пробормотал он жертве собственного затмения, – убивать дитя грех, пусть родится и, поверь, сделаю для вас всё, что смогу.

Мужчина оформил брак, коллеги не поняли, соседки удивились. Погибшей красавице-жене они были не ровня, но при чём тут Маня?

Хозяин прописал прислугу на свою жилплощадь, заставив выехать из комнатки в подвальном помещении, отгородил для неё старинной ширмой пространство около одного из окон. В остальном всё осталось по-прежнему.

Подошёл срок, располневшая Маня, почувствовала, что малыш просится наружу и вечером, не дожидаясь хозяина, отправилась в больницу.

Врач возвращался домой после операции с намерением «рухнуть» в постель, но его остановили люди в форме. Последовал чёрный сюр того времени: мужчина очутился в мрачном кабинете, где свет от настольной лампы на гибкой ножке, направлен на «подозреваемого». Палача он не рассмотрел, но что означает его изнурительный кашель, прерывающий допрос, догадался, как, вероятно, был в курсе и сам больной. От арестованного требовалось подписать документ против коллеги, вернувшегося из финского плена. Мужчина потерял счет времени, которое они с экзекутором провели наедине. У мучителя пошла горлом кровь, прибежали товарищи по пыткам, констатировали:

«Сгорел на работе».

Поднялась суета с вывозом тела из закрытого учреждения.

Пасквиль на столе лежал неподписанный, арестанта отпустили.

Снова на улице ночь. Неуверенно ступая по булыжным мостовым, доктор поплёлся домой, с трудом поднялся в квартиру, почувствовал сильное давление в груди, нехватку воздуха, попытался расстегнуть пуговицы рубашки, принять таблетку, но не успел, упал в прихожей. «Скорая» не помогла.

«Молодую» мать тридцати восьми лет встречала у дверей роддома Станислава Адамовна, старенькая соседка-учительница в тёмно-синем беретике, прикрывающим белый пушок на голове. Она принесла Мане соболезнования и посочувствовала младенцу, потерявшему отца в первые часы жизни.

Дома, огорошенная известием, мать положила свёрток с крохой на обеденный стол, оглядела опустевшую комнату-зал, книжные шкафы, рояль, письменный стол, ширму с вышитыми драконами, за которой спала в последние месяцы, и подумалось ей, что завёрнутый в старое ватное одеяло человечек – сын хозяев, и теперь она должна служить ему.

Мальчика назвала Матвеем в честь приходского священника деревенской церкви – лучшем воспоминании детства.

Имя это образовано от евангельского Матфей и означает «дар божий».