Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава 4. Рис/бриджит
Мы с Бриджит приехали в Атенберг, столицу Эльдорры, через четыре дня после того, как моя директива о запрете пешего перемещения открыла второй фронт в нашей холодной войне. Перелет оказался холоднее погружения в русскую реку посреди зимы, но мне было плевать.
Мне не требовалась ее симпатия, чтобы делать свою работу.
Я просканировал взглядом почти пустое городское кладбище, прислушиваясь к жутковатому вою ветра в голых ветвях деревьев. На кладбище веяло ледяным холодом, он пробирался сквозь одежду и проникал глубоко в мои кости.
Сегодня был первый относительно свободный день в расписании Бриджит с момента нашего приземления, и она глубоко меня поразила, пожелав провести его на кладбище.
Но, когда я увидел почему, то понял.
Я стоял на почтительном расстоянии, когда она опустилась на колени перед двумя могильными камнями, но все же был достаточно близко, чтобы увидеть написанные на них имена.
Джозефина фон Ашеберг. Фредерик фон Ашеберг.
Ее родители.
Мне было десять, когда кронпринцесса Джозефина умерла во время родов. Я помню, как фотографии принцессы заполнили все журналы и телеэкраны на несколько недель. Принц Фредерик погиб через несколько лет в автокатастрофе.
Мы с Бриджит не были друзьями. Черт подери, да большую часть времени мы даже не вели себя дружелюбно по отношению друг к другу! Но у меня все равно странным образом сжалось сердце при виде печали на ее лице, пока она бормотала что-то на могилах родителей.
Бриджит смахнула с лица прядь волос, и печаль уступила место легкой улыбке, когда она увидела что-то еще. Я редко интересуюсь личной жизнью других людей, но мне почти захотелось подойти поближе и узнать причину ее улыбки.
Звякнул телефон, и я обрадовался возможности отвлечься от тревожных мыслей, пока не увидел сообщение.
Кристиан: Я смогу назвать тебе имя меньше чем через десять минут.
Я: Нет. Забей.
Появилось еще одно сообщение, но я убрал телефон в карман, не читая.
Внутри бурлило раздражение.
Кристиан – упорный ублюдок, любитель выкапывать скелеты из прошлого других людей. Он следил за мной с тех пор, как выяснил, что я уезжаю на праздники в Эльдорру – он знал о моем особом отношении к этой стране, – и не будь он моим боссом и практически другом, его лицо уже познакомилось бы с моим кулаком.
Я ответил ему, что имя мне не нужно, и оно действительно мне не требовалось. Я прожил без него тридцать один год. И смогу прожить еще столько же, или сколько там пройдет, пока я не сыграю в ящик.
Я снова обратил внимание на Бриджит, когда рядом хрустнула веточка, а потом прозвучал мягкий щелчок камеры.
Я резко вскинул голову, и из моей груди вырвалось глухое рычание, когда я заметил предательский клок светлых волос, торчащий из-за ближайшего могильного камня.
Чертов папарацци.
Засранец пискнул и попытался сбежать, когда понял, что его поймали, но я догнал его и схватил за куртку, едва он успел сделать несколько шагов.
Краем глаза я увидел, как встревоженно поднялась Бриджит.
– Давай сюда камеру, – сказал я, с трудом скрывая гнев. При охране важных персон папарацци – неизбежное зло, но есть некоторая разница между съемками человека за едой и покупками и слежкой за ним в глубоко личные моменты.
Бриджит пришла на могилы родителей, а этому куску дерьма хватает наглости вмешиваться.
– Ну уж нет, – пролепетал папарацци. – Это свободная страна, а принцесса Бриджит – публичная личность. Я имею право…
Не дожидаясь конца предложения, я вырвал камеру из его рук, бросил на землю и растоптал на кусочки ботинком.
Не люблю повторять сказанное.
Он протестующе завыл:
– Эта камера стоила пять тысяч долларов!
– Считай, тебе повезло, что сломалась только она. – Я отпустил и расправил его куртку – жест скорее угрожающий, чем вежливый. – У тебя пять секунд, чтобы убраться с моих глаз, пока я не передумал.
Папарацци был беспардонным, но не тупым. Две секунды спустя он уже исчез между деревьями, оставив на земле куски уже бесполезной камеры. Через минуту я услышал звук мотора, и с парковки уехала машина.
– Я его знаю. Он из «Нэшнл Экспресс». – Бриджит подошла ко мне, судя по всему, совершенно не удивленная произошедшим. – Самая жуткая желтая газетенка. После того что ты сделал с камерой, они, наверное, напишут, что я вступила в сатанинский культ или нечто подобное.
Я фыркнул:
– Он это заслужил. Не выношу людей, не способных уважать личное пространство окружающих.
Она неуверенно улыбнулась мне – впервые за несколько дней, – и от прежнего холода не осталось и следа.
– Это папарацци. Нарушать личное пространство – его работа.
– Но не на чертовом же кладбище.
– Я привыкла. Если я не во дворце, всегда есть шанс оказаться в газетах. – Похоже, Бриджит уже смирилась. – Спасибо за заботу, хотя метод оказался… агрессивнее, чем я бы посоветовала.
В ее глазах оставалась легкая грусть, и у меня снова екнуло сердце. Возможно, поскольку причина ее печали была мне понятна – чувство, будто ты один во всем мире, без двух людей, которые должны были любить тебя сильнее всех.
Я никогда не знал родительской любви и, несмотря на эту зияющую пустоту внутри, не понимал, чего лишился. Бриджит же пришлось ее испытать, во всяком случае, со стороны отца, и, вероятно, для нее утрата стала еще болезненнее.
Ты здесь не для сочувствия, идиот. Ты должен охранять ее. И все. Неважно, как она красива или печальна и как сильно мне хотелось развеять окутавшую ее тоску.
Моральная поддержка в мои обязанности не входила.
Я сделал шаг назад:
– Готова? Если хочешь, останемся еще, но через час у тебя мероприятие.
– Нет. Я готова. Просто хотела пожелать родителям счастливого Рождества и рассказать о последних событиях. – Бриджит смущенно заправила за ухо прядь волос. – Звучит глупо, но это традиция, и мне кажется, они слушают… – Она осеклась. – Говорю же, глупо.
– Не глупо, – грудь сжалась от воспоминаний, которые хотелось забыть, – я так же разговариваю со старыми военными товарищами.
Во всяком случае, похороненными в Вашингтоне, хотя по возможности я старался посещать и других.
Они погибли из-за меня. Меньшее, что я мог сделать, – отдать дань уважения.
– Ты поддерживаешь контакты с друзьями из армии? – спросила Бриджит, пока мы шли к выходу.
Я следил, нет ли поблизости других папарацци или подозрительных типов, но вокруг не было никого, кроме нас и призраков из прошлого.
– С несколькими. Не так часто, как хотелось бы.
Мой отряд стал моей семьей, но после случившегося выжившим стало слишком тяжело поддерживать связь. Мы слишком сильно напоминали друг другу об утратах.
Единственным человеком, с которым я поддерживал регулярную связь, был мой старый командир с ранних дней службы.
– Почему ты ушел?
Бриджит засунула руки поглубже в карманы пальто, и я поборол желание прижать ее к себе, чтобы поделиться теплом. Было жутко холодно, и ее пальто казалось недостаточно плотным, чтобы защитить от ветра.
– Не выдержал. Боев, неопределенности, похорон. Видеть, как сослуживцы гибнут у меня на глазах, один за другим. – Внутри все сжалось, и мне пришлось заставить себя сделать вдох. – Это сводило с ума, и если бы я не ушел тогда… – Я бы утратил последние остатки себя. Я покачал головой, – думаю, у многих ветеранов та же история. Ничего особенного тут нет.
Мы дошли до машины, но, когда я открыл перед Бриджит дверь, она опустила пальцы мне на предплечье.
Я замер – ее прикосновение прожигало сквозь одежду сильнее любого холода или пламени.
– Мне жаль, – сказала она. – Что так вышло и что заставила тебя об этом вспомнить.
– Я оправился от этого много лет назад. Если бы мне не хотелось обсуждать это, то я и не стал бы. Ничего страшного. – Я отодвинул руку, шире открывая дверцу машины, но по-прежнему чувствовал след ее прикосновения. – Я не жалею о времени, проведенном в армии. Сослуживцы стали мне как братья, и у меня никогда не было ничего более похожего на семью – не променял бы этого ни на что на свете. Но служба на передовой? Да, с этим дерьмом я покончил.
Раньше я никогда никому об этом не говорил. Впрочем, делиться было особо и не с кем, за исключением моего старого терапевта, а с ней нам хватало работы помимо подробного обсуждения причин моего ухода из армии.
– Но потом ты решил стать телохранителем, – заметила Бриджит. – Не самое безопасное занятие.
– У меня есть необходимые навыки. – Многие бывшие «морские котики» уходят в частную охрану, и, возможно, Кристиан был ублюдком, но он был ублюдком, который умел убеждать. Он уговорил меня поставить подпись меньше чем через день после моего возвращения на американскую землю. – Впрочем, пожалуй, самой большой опасности я подвергаюсь с того момента, как начал работать с тобой.
Она озадаченно нахмурилась, и я почти улыбнулся.
Почти.
– Риск вскрыть себе вены вырос десятикратно.
Озадаченность Бриджит пропала, уступив место восторгу и раздражению.
– Рада, что вы обнаружили свое чувство юмора, мистер Ларсен. Это настоящее рождественское чудо.
У меня вырвался смешок – звук столь незнакомый, что я едва его узнал, и в душе что-то дрогнуло, пробудилось от напоминания, что существуют и другие вещи помимо тьмы, преследовавшей меня так долго.
В глазах Бриджит вспыхнуло удивление, она осторожно улыбнулась в ответ, и что-то внутри меня приободрилось.
Я прогнал это чувство прочь.
Посмеяться допустимо. Все остальное – нет.
– Пойдем. – Я стер с лица улыбку. – Мы опаздываем.
Если бы я могла описать мои отношения с Рисом одной песней, то это было бы «Горячо и холодно» Кэти Перри. В одну минуту мы ссорились и обменивались колкостями. В другую – общались и шутили.
Ладно, общались – слишком сильное слово для произошедшего на парковке. «Вели себя как нормальные люди» звучало бы правильнее. И Рис не смеялся, а, скорее, сдавленно хихикнул, но, возможно, в его мире это считалось смехом. Я не могла даже представить, чтобы он громко хохотал, запрокинув голову.
Но если я чему-то и научилась за последний месяц, так это тому, что, когда в наших отношениях случаются просветы, нужно ими пользоваться. Поэтому после запланированного «неожиданного» посещения местной старшей школы, где я произнесла речь о том, как важны доброта и ментальное здоровье, я затронула тему, которую избегала всю прошлую неделю.
– Обычно на зимние каникулы я остаюсь в Эльдорре дольше, но я рада, что этой зимой мы вернемся в кампус раньше, – словно между делом обронила я, когда мы сели за столик ресторана рядом со школой.
Ноль реакции.
Я уже подумала, что Рис проигнорирует приманку, когда он сказал:
– Выкладывай, принцесса. Чего ты хочешь?
Ну вот, опять угрюмый.
Я немного нахмурилась. Я чувствовала себя ребенком, который выпрашивает разрешения у родителей, – полный бред, но авторитет Риса излучал такую силу, что порой я забывала, кто из нас на кого работает.
Ну, технически у него был контракт с дворцом, но это незначительная деталь.
– В январе в Вашингтон приезжает моя любимая группа. Мы с Авой уже купили билеты, – сообщила я.
– Название группы и место.
Я сказала.
– Я выясню и скажу тебе. – Подошел официант, и Рис захлопнул меню. – Бургер средней прожарки, пожалуйста. Спасибо.
Я сделала заказ и дождалась, пока официант уйдет, прежде чем твердо повторить:
– Я уже купила билеты.
Перевод: «Я пойду, нравится тебе или нет».
– Надеюсь, с возможностью возврата.
Его острый взгляд просканировал ресторан, не упуская ни единой детали.
И-и-и-и-и наши отношения покатились по наклонной, как по расписанию.
– Твоя работа не управлять моей жизнью. Прекрати вести себя как папаша с синдромом гиперопеки. – Мое раздражение росло. Лучше уж ненавидеть его постоянно, чем терпеть эмоциональные колебания, словно у сломанного прибора. Это изнуряло. – Как ты вообще еще работаешь? Странно, что предыдущие клиенты не нажаловались в твою компанию на… на…
Бровь Риса поползла выше, пока я подбирала правильные слова.
– На твои властные замашки, – запнувшись, закончила я. Проклятье. Нужно поработать над арсеналом оскорблений.
– Потому что я лучший. Им это известно, как и тебе, – нахально заявил он. Он наклонился вперед, его взгляд помрачнел. – Думаешь, я хочу с тобой нянчиться? Нет. Если бы я хотел детей, то устроился бы работать в офис и поселился бы в пряничном домике где-нибудь в предместье, с деревянным заборчиком и собакой. Я работаю в этой сфере, чтобы спасать жизни, принцесса. Многие жизни я забрал, и теперь… – Он резко умолк, не закончив фразы.
Мне вспомнились его слова, сказанные на парковке. Не выдержал. Боев, неопределенности, похорон. Видеть, как сослуживцы гибнут у меня на глазах, один за другим.
Рис не рассказывал подробностей о службе в армии, но мне их и не требовалось. Я вполне могла представить все сама.
Раскаяние и сочувствие сжали мне сердце.
Именно поэтому мои чувства к Рису были столь противоречивы. Мне не нравилось его отношение и действия, но я не испытывала неприязни к нему самому, понимая, почему он так себя ведет.
И, к сожалению, я не видела способа разрешить эту дилемму.
– Достаточно одной ошибки, – подытожил Рис. – Отвлекся на секунду на минном поле – и ты уже летишь в ад. Одно крошечное упущение – и ты уже получил пулю в лоб. – Он откинулся на спинку стула, и казалось, что в его глазах кто-то опустил стальные ставни. – Поэтому мне плевать, купила ли ты билеты. Я проверю то место, и, если замечу какие-то проблемы, ты не пойдешь. Конец истории.
В голове крутилась дюжина разных ответов, но в итоге я сказала совершенно не то, что планировала.
– Мы не на войне, – мягко напомнила я. – Нет необходимости быть начеку каждую секунду.
Рис сжал зубы, и, хотя он покинул армию несколько лет назад, я задалась вопросом, как давно он ведет внутренние сражения.
– Жизнь – война, принцесса. Чем скорее ты это поймешь, тем безопаснее.
Моя жизнь не была идеальной, но она была лучше, чем у большинства людей. Я это понимала. Я выросла в пузыре, защищенная от худших проявлений человечества, и это огромная привилегия. Но представлять каждый день своей жизни как сражение мне показалось ужасно грустным.
– Жизнь – нечто большее, чем ежедневные попытки не умереть. – Я смотрела Рису в глаза, пока официант расставлял на столе нашу еду. – Это всего лишь концерт. Все будет хорошо, обещаю.
