Берлинский дневник. Европа накануне Второй мировой войны глазами американского корреспондента

Мюнхен, 30 сентября

Все кончено. В двенадцать тридцать ночи, через полчаса после полуночи, Гитлер, Муссолини, Чемберлен и Даладье подписали договор о передаче Судетской области Германии. Германская оккупация начинается завтра, в субботу 1 октября, и будет завершена 10 октября. Таким образом, две «демократии» идут даже на то, чтобы позволить Гитлеру выполнить его хвастливое обещание заполучить Судеты 1 октября. Он получает все, что хотел, если не считать того, что ему придется еще несколько дней подождать, пока он завладеет Судетами полностью. Его краткое десятидневное ожидание спасло мир в Европе – забавный комментарий для этого больного и разлагающегося континента.

Как я имел возможность наблюдать в течение этих бесконечных, до странности нереальных двадцати четырех часов, Даладье и Чемберлен до сих пор ни разу не потребовали от Гитлера ни одной уступки. Они ни разу не встретились наедине и не сделали никаких попыток выступить как бы единым «демократическим» фронтом перед двумя диктаторами. Гитлер встречал Муссолини вчера ранним утром на вокзале Кюфштейн, и они составили свой план. Даладье и Чемберлен прилетели каждый на своем самолете и вчера даже не сочли нужным вместе позавтракать, чтобы выработать свою стратегию, как это сделали диктаторы.

С Чехословакией, которую попросили пойти на все жертвы во имя мира в Европе, здесь не консультировались ни на одной стадии переговоров. Двум ее представителям, доктору Мастны, честному и интеллигентному чехословацкому посланнику в Берлине, и доктору Мацарику из министерства иностранных дел Чехословакии, в час тридцать ночи было сказано, что Чехословакии придется подчиниться, причем сказано не Гитлером, а Чем-берленом и Даладье! Их протесты, мы слышали это, высокий государственный муж просто обсмеял. Чемберлен был похож на черного грифа, которого я видел в Бомбее. Он выглядел особенно довольным собой, когда возвращался ранним утром после подписания соглашения в отель «Регина», хотя и слегка утомленным, но приятно утомленным.

Даладье же выглядел совершенно разбитым и сломленным. Он зашел в «Регину» попрощаться с Чемберленом. Наша компания ожидала, когда он спустится по лестнице. Кто-то спросил или начал было спрашивать: «Monsieur le President, вы удовлетворены соглашением?..» Он повернулся к нам, как будто хотел что-то сказать, но был слишком уставшим, и, не сказав ни слова, молча проковылял за дверь. Французы говорят, что он боится возвращаться в Париж, думает, что его встретит враждебно настроенная толпа. Остается надеяться, что так оно и будет. Потому что Франция принесла в жертву свое положение на континенте и потеряла свою главную поддержку в Восточной Европе. Для Франции этот день станет катастрофой.

Насколько же по-другому выглядел Гитлер! После того как весь вечер нас не подпускали к резиденции фюрера, нам наконец удалось туда пробиться как раз в тот момент, когда он уезжал. В сопровождении Геринга, Риббентропа, Геббельса и Гесса он прошел мимо меня как победитель, коим он и был в это утро. Я отметил его преисполненную важности и самодовольства походку. Тика как не бывало! Что касается Муссолини, он удалился рано, нахальный, как петух.

Кстати, меня здорово обскакали в эту ночь. Макс Джордан из Эн-би-си вышел в эфир на час раньше меня с текстом подписанного соглашения – одно из самых больших моих поражений в жизни. Благодаря особому положению его компании в Германии, он получил эксклюзивное право на использование гитлеровской радиостанции в резиденции фюрера, где и проходила конференция. Виганд, который тоже находился в этом здании, рассказывает, что Макс припер к стенке сэра Горация Вильсона, когда тот вышел из зала заседаний, заполучил от него английский текст соглашения, бросился в студию фюрера и через несколько мгновений уже был в эфире. Не имея возможности сразу же выйти в эфир из этой студии, я оставался вблизи другой студии – местной мюнхенской радиостанции. Я договорился с несколькими английскими и американскими коллегами, что они передадут мне документ по возможности сразу же после завершения заседания, если не сумеют получить его раньше от членов какой-нибудь делегации. Первой с копией документа приехала Демари Бесс, но, о Аллах, мы опоздали. Примерно в два тридцать утра мне позвонили из Нью-Йорка и любезно сказали, чтобы я не переживал – черт бы побрал их приличия. Фактически я вышел в эфир в двадцать три тридцать с объявлением, что соглашение достигнуто. Я изложил все его существенные детали, заявив, что оккупация начнется в субботу, что она будет завершена через десять дней и т. д. Но я мечтал получить официальный текст документа первым. К счастью для Си-би-эс, Эд Марроу оказался в Лондоне первым, кто отправил официальное сообщение в Америку о подписании соглашения через полчаса после полуночи. Он поймал его с мюнхенской радиостанции в разгар переговоров.

Позднее. Чемберлен, очевидно понимая свое дипломатическое поражение, проделал очень ловкий трюк для спасения своей репутации. Утром перед отъездом он еще раз встретился с Гитлером, и после этого появилось совместное коммюнике. Суть его такова: «Мы рассматриваем подписанное вчера соглашение и англо-германский морской договор как выражающие желание наших двух народов никогда не воевать друг против друга». А последний параграф гласит, что они будут консультироваться в дальнейшем по всем вопросам, которые могут касаться их стран, и «готовы продолжить усилия по устранению возможных источников расхождений и таким образом вносить свой вклад в обеспечение мира в Европе».

Позднее. В поезде Мюнхен – Берлин. В поезде едут большинство ведущих немецких журналистов, и они осушают бутылки шампанского и не пытаются больше маскировать свой восторг по поводу величайшей победы Гитлера над Великобританией и Францией. В вагоне-ресторане Хальфельд из «Hamburger Fremdenblatt», Отто Крик из «Nachtausgabe», д-р Бёмер, начальник по связям с иностранной прессой из министерства пропаганды, злорадствуют, скупают все шампанское в ресторане, торжествуют, похваляются… Когда немец испытывает свое величие, он испытывает его с размахом. Вечером в Берлине у меня будет два часа на то, чтобы получить военные пропуска, принять ванну и отправиться ночным поездом в Пассау, дабы войти в Судетскую область вместе с германской армией – печальное для меня задание.

[Позднее. А Чемберлен вернется в Лондон и с балкона на Даунинг-стрит, 10 будет хвастаться результатами этой ночи: «Мои дорогие друзья, второй раз в нашей истории (а толпа с криками: «Отлично, старина Невиль» и пением «Он отличный парень» вспомнит Дизраэли, Берлинский конгресс 1878 года?) на Даунинг-стрит приходит из Германии мир на почетных условиях. Я верю, что это мир для нашего поколения». Мир на почетных условиях! А Чехословакия? И только Дафф Купер покинет кабинет со словами: «Мы победили в 1914-м не для Сербии или Бельгии… а для того, чтобы одной великой державе не позволено было в нарушение обязательств договора и законов наций, против всех правил морали, с помощью жестокой силы господствовать на всем Европейском континенте… В течение этих дней премьер-министр возлагал надежды на обращения к господину Гитлеру на языке мягких увещеваний. Я считал, что он более открыт для языка военной силы…» Только Уинстон Черчилль, глас вопиющего в пустыне в те годы, скажет, обращаясь к палате общин: «Мы потерпели полное, абсолютное поражение… Не позволяйте ослеплять себя. Мы должны предвидеть, что все страны Центральной и Восточной Европы пойдут на самые выгодные уступки торжествующей нацистской власти… Дорога на Дунай… дорога к Черному морю и Турции открыта. Мне кажется, что все страны срединной Европы и долины Дуная, одна за другой, окажутся втянутыми в огромную систему нацистской политики, не только военной, но и экономической, исходящей из Берлина». Черчилль – единственный оставленный без внимания предсказатель на британской земле.]