Берлинский дневник. Европа накануне Второй мировой войны глазами американского корреспондента

Прага, 13–14 сентября (три часа утра)

Война совсем близко, и с полуночи мы ждем немецких бомбардировщиков, но пока их не видно. Сильные обстрелы в Судетах, Эгере, Эльбогене, Фалькенау, Хаберсбирке. Убито несколько жителей Судет и чехов, а немцы разграбили чешские и еврейские магазины. Так что чехи очень правильно сделали, что объявили сегодня утром в пяти судетских районах военное положение. Около семи вечера мы узнали, что Генлейн послал правительству шестичасовой ультиматум. Отправлен он был в шесть вечера, срок его истекает в полночь. Требования ультиматума: отменить военное положение, вывести чешскую полицию из Судетской области, «отделить» военные казармы от гражданского населения. Стоит ли за всем этим Гитлер, мы не знаем, хотя после его речи в Нюрнберге вряд ли приходится в этом сомневаться. Во всяком случае, чехословацкое правительство его отвергло. По-другому оно поступить не могло. Оно сделало свой выбор. Оно будет сражаться. Теперь ждем ответного хода Гитлера.

Напряженность и замешательство дипломатов и журналистов, собравшихся ночью в вестибюле отеля «Амбассадор», трудно описать. Интересно наблюдать за реакцией людей, которых внезапно охватил страх. Некоторые не могут с ним справиться. Они позволяют себе доходить до истерики, затем в панике бежать – бог знает куда. Большинство страх преодолевают, с разной степенью мужества и хладнокровия. В вестибюле сегодня собрались: газетчики, которые беспорядочно носятся, пытаясь сделать телефонные звонки с помощью одного-единственного оператора; напуганные евреи, которые пытаются забронировать места на последний самолет или поезд. Каждый вошедший через вращающиеся двери в вестибюль приносит самые разные слухи, все собираются вокруг, чтобы послушать, кто верит, кто не верит, в зависимости от собственных ощущений. Бомбардировщики Геринга прилетят в полночь, если чехи не примут ультиматум. Они будут использовать газы. Как достать противогазы? Их нет. Что тогда делать? Бенеш примет ультиматум. Он должен! Газетчики носятся вверх-вниз, злятся на телефоны и немцев и настороженно прислушиваются, не началась ли бомбардировка.

Элемент комедии помогает разрядить напряженность. Алекс, с большой кружкой пива, и Фиби Пакард – с другой склонились над телеграммой, которую только что получил Алекс. Она от его босса, полковника Маккормика, который с военной точностью инструктирует, как освещать военные действия. «Войны всегда начинаются на рассвете. Будьте там на рассвете», – телеграфирует полковник.

Робкий американский бизнесмен подкрадывается к нашему столу, представляется. «Я получаю огромное удовольствие от сегодняшнего вечера, – говорит он. – Наши газетчики ведут действительно интересную жизнь».

«Что будете пить, сэр?» – спрашивает его кто-то. Мы продолжаем нашу беседу и разговоры по телефону.

Близится полночь. Срок ультиматума. Входит чиновник из министерства иностранных дел с мрачным видом и сообщает по-немецки, что ультиматум отвергнут. Корреспонденты опять летят к телефону. Несколько евреев поспешно уходят. Входит пресс-секретарь Судетской партии, крупный веселый парень, который обычно заглядывает к нам, чтобы сообщить новости. Сейчас он невесел. «Они отвергли ультиматум?» – спрашивает он. И кажется, не дождавшись ответа, хватает небольшой портфель, который он оставил в углу, и исчезает в дверях.

Пакард, или кто-то еще, наконец дозваниваются до Судетской области. Там идут бои с применением винтовок, ручных гранат, пулеметов, танков. Все согласны, что это война. Билл Моррелл пробивается по телефону из Хаберсбирка. Не передам ли я его сообщение в «Daily Express»? Да, какое сообщение? Он говорит, что звонит из полицейского участка. В углу помещения в нескольких футах от него лежат под простыней тела четырех чешских жандармов и одного немца. Немцы убили всех четверых жандармов в городе, но прибыло чешское подкрепление, и сейчас управление под контролем. Звоню Мэри, его жене, которая вот-вот станет мамой, и сообщаю, что с Биллом все в порядке. Подходит время моей радиопередачи. Несусь по улице к Дому радиовещания. Должен сказать, что на улице мне стало даже как-то неловко за себя. Люди спокойны и невозмутимы. Нигде не видно ни солдат, ни полиции. Все идут домой, чтобы лечь спать как всегда. Вышел в эфир, но мы не слышали Нью-Йорка, и, боюсь, были сильные помехи. А теперь в постель.