Самое красное яблоко

6

Время тянулось, словно нить из-под ловких пальцев умелой пряхи – гладкая, ровная, непрерывная. Год катился к Йолю; самые черные, самые тихие дни сменялись убийственно холодными ночами. Серебряные иголочки морозного узора еще до полуночи оставляли следы-рисунки на окнах. Иногда я просыпалась достаточно рано, чтобы поймать редкие моменты тишины и снегопада. Парк укрывался снежной вуалью, словно пытался скрыть под ней мертвую осеннюю наготу.

Я всей сутью врастала в это хрупкое безмолвие и равновесие, вспоминала дом, и сад, и как хрустит под башмачками сахарная глазурь первого снега на серой траве. Я многое отдала бы, чтобы выйти в королевский парк и изучить его в одиночестве – его дорожки и тупики, тайные тропы, старые деревья и похороненные среди их корней секреты.

Но я задергивала шторы и уходила прочь, почти уже ни о чем не жалея. Меня ждала Элеанор.

Заслужить довольную улыбку королевны оказалось до смешного легко: пара поклонов, лесть и согласие со всеми ее словами. Неужели никто во дворце не нашел в себе силы перебороть гордыню, забыть про честь ради исполнения королевской воли?

Или ни король, ни наследник не открыли никому своей неприязни к Элеанор?

– Старший королевич, ну этот… Рэндалл, – сказала она однажды утром, когда я перевивала ее тяжелые косы нитками жемчуга, – он, похоже, слишком часто отирается рядом с моими покоями. Особенно в часы, когда ты со мною. Уж не очаровала ли ты его, моя Джанет?

Я сосредоточилась на движении пальцев, на чередовании прядей и нитей, и лишь потому смогла ответить ровно и спокойно:

– Тебе ли не знать, королевна, что чары не по моей части? Благородных дев учат смиренно молиться, а не перекраивать судьбу колдовством.

Элеанор довольно сощурилась, словно в очередной раз я подтвердила превосходство ее, простолюдинки, над теми, в чьих жилах еще текла чистая кровь древних королей.

– Видно, нет у наследника доверенных слуг, чтобы следить за мной. Пожалеем же Рэндалла, вынужденного самолично подслушивать наши милые беседы о пустяках, – тихо рассмеялась королевна, терпеливо ожидая, когда же я закончу укладывать косы ее короной. Ожерелье из крупных алых бусин вокруг ее тонкой шеи тускло блестело, словно оберег из рябины или кровь из вспоротого горла. Элеанор старательно перенимала мою манеру речи, пытаясь подменить воспитание подражанием.

Мне оставалось только улыбаться и молчать. Впрочем, в королевском дворце с самого своего приезда я только и делала, что улыбалась и молчала.

Не говорить же Элеанор, что именно меня наследник считает своим соглядатаем? Но, даже расскажи я это, мы обе только рассмеялись бы, словно над удачной и тонкой шуткой: ибо следить я могла лишь за тем, чтобы Элеанор научилась правильно подбирать украшения к нарядам и достойно себя вести.

Она не знала, что по вечерам Рэндалл ждал меня в темной гостиной, озаренной зеленоватыми фонарями, и требовал ответов.

– Она кажется влюбленной, – говорила я, – и бережет чувства вашего брата. Вряд ли сговоренная невеста притворялась бы лучше.

Но Рэндалл был недоволен.

– К ней никто не приходит, – говорила я, – ни с просьбами, ни с предложениями. И сама она не ищет ни с кем союза.

Но Рэндаллу было мало.

– За ней никто не стоит, – говорила я.

Но Рэндалл мне не верил.

И это была единственная ложь, которую я ему говорила. Но что поделать, если правда была неприятна ему настолько, что он отказывался в нее верить? Добрые соседи стояли за ней, а уж что они затеяли – хитрую интригу или жестокую игру, – мне то было неведомо.

– Она еще не доверяет мне, – говорила я, – и она гораздо умнее, чем хочет казаться.

И Рэндалл щурился, размышляя о планах, в которые меня не посвящал. Он учил меня, сам того не зная: улыбаться, когда губы сводит от желания оскалиться, шутить, когда всю тебя сотрясает гнев, подменять раздражение преданностью. Но я оказалась неспособной ученицей и плохо носила маски, так и не овладев искусством легко их менять – быстро, слишком быстро они заменили мне лицо.

Я даже помню, как это случилось, – на Самайн. Я не успела еще освоиться во дворце, удивлялась всему, сама немногим отличаясь от глупой Элеанор. В равной степени меня занимали и зеленоватые огни в настенных светильниках, и пышущие теплом стены в осеннюю хмарь. Сэр Гилмор, вдоволь потешившись над моим недоумением и вздохами о колдовстве, рассказал: несколько лет назад покои королевской семьи перестроили по технологии наших просвещенных соседей с континента, и теперь тепло само течет меж камней, так что даже в самые стылые ночи не требуется разжигать камин.

Но встречать Ночь Духов без живого огня я отказалась, и дворецкий сжалился над моими страхами. Я развела огонь и приготовила подношения, насыпала соль на подоконник и долго молилась Рогатому Охотнику, чтоб в эту ночь его копье поразило как можно больше темных тварей Аннуна. В полночь ко мне постучала Элеанор, белая, как самые свежие простыни на ложе новобрачной. Губы ее тряслись, и она даже не пыталась скрыть слез.

Она тоже боялась встречать Ночь Духов без живого огня, но ей никто из слуг не принес березовых поленьев и веточек боярышника. Тогда, глядя, как колотит ее ужас, ужас человека, знающего точно, кто ходит по земле в Самайн, я перестала ее ненавидеть, ибо невозможно ненавидеть того, чья ничтожность вызывает лишь жалость.

Я впустила ее и разделила с ней свой хлеб. До рассвета звенело стекло в окне, за дверью текли вздохи и шепоты, но никто не вошел к нам.

С тех пор Элеанор стала тише и смотрела на меня со смесью благодарности и страха. В конце концов, она действительно была не так глупа, как хотела казаться.

Она быстро училась, эта селянская девочка, только недавно распробовавшая вкус жизни и ее редкие, избранные лакомства. Холодное дыхание Йоля еще не выморозило до белизны камни и кости, а она уже выучила несколько простых уроков: прячь под маской вежливой и терпеливой скуки свои чувства и не показывай, что сплетни слуг, их мысли и мнения тебя задели. Хотя бы не показывай, если совсем не придавать им значения ты еще не умеешь.

И тогда, возможно, алеть вокруг тонкой шеи будут бусины ожерелья, а не крови.

Не успела я закрепить в косах королевны последний гребень, как дверь распахнулась и с ликующим «Элеанор!» в комнату ворвался Гленн.

С младшим королевичем я не говорила с первой и единственной встречи в день моего приезда. Стоило ему прийти к Элеанор, как она спешила выставить вон и меня, и слуг. Девицы перешептывались и хихикали, злословили, что голубкам опять не терпится наедине остаться, я же чуяла – за закрытыми дверями в полумраке покоев оживают чары лесов и холмов. Кольцо обжигало кожу холодом, и холодом касалось затылка чье-то тяжелое дыхание, и я спешила к себе, запереться, закрыться, спрятаться, хоть и знала: этих гостей никакие засовы не удержат.

Но я их пока не интересовала.

И сейчас Элеанор снисходительно махнула рукой, позволяя удалиться, но стоило мне шагнуть к дверям, как дорогу мне заступил Гленн. Я замерла, разглядывая королевича с удивлением и недоверием. Я помнила его чахнущим и меланхоличным, погруженным в свои мысли столь глубоко, что мир для него становился не реальнее зыбкого предрассветного сна. Теперь же на щеках королевича цвел нездоровый румянец, а глаза блестели, отражая малую часть чувств, подобных зимнему сиянию небес. Гленн ожил, сбросил туманную оторопь и очнулся от наваждения, но его улыбка… его улыбка пугала. Неестественно широкая, подрагивающая, болезненная, словно его самого тяготили слишком яркие и сильные чувства.

Ярче и сильнее тех, которые может испытывать человек.

Он одержим ею, с безнадежной усталостью подумала я. Он жаждет ее, как жаждут новой порции дурманной травы те, кого она сломила и подчинила. Та же зависимость – бесконечная, отчаянная, с предсказуемым концом.

Мне стоило большого труда спрятать жалость на самой глубине глаз.

– Милая Джанет, прошу, останьтесь! – Гленн смеялся. В холодном блеске зимнего солнца он почти светился; лучи путались в непослушных волосах, ореолом окружая его лицо. Он одарил меня лучезарной улыбкой и тут же забыл обо мне, обернувшись к Элеанор: – Возлюбленная, отец решил пригласить тебя сегодня в увлекательную поездку!

– Тебе стоит вернее выражаться, брат мой. – Резкий, властный голос раздался за спиной королевича, и в покои королевны шагнул Рэндалл, зловещий и сумрачный рядом с братом, словно властитель неблагих духов.

Он улыбнулся, и тепла в его улыбке было не больше, чем в блеске металла.

– Наши министры хотят показать отцу нечто весьма занятное: диковинку с континента, железную дорогу. Но ему недосуг, и он отправляет нас. Мы решили, что вам обеим будет интересно взглянуть на нее – после наших-то старых стен.

Элеанор замялась: она хотела отправиться в поездку, вырваться из покоев, в которых волей короля заперта до свадьбы, как пленница, но и сомнения ее не оставляли. Ей ли не помнить, как опасно для чар железо?