Многообразия

1. Будь к слуге своему благосклонна[1]

Зачем по коже загорелой

Зачем по коже загорелой
Ты острой палочкой ведешь
И процарапываешь белым
От буквы
Л:
Любовь и
о
ж
ь?
До срока сердце не тревожь!
Еще узнаешь лет в пятнадцать,
Зачем они объединятся.

Читая Клода Бернара

Цветы цветут как бог послал:
Где зло, где пышно.
Они не ждут ничьих похвал,
И слез не слышно.
Цветенье это – как рассвет
Без дум и тягот,
Им никакого дела нет
До вкуса ягод.
Предначертанья их пока
Как бы неверны,
Но превращения цветка
Закономерны.

Есть любовь

Есть любовь, горячая, как пламя,
Есть любовь, угрюмая, как рок,
Чувства есть, что движут небесами,
А моя любовь – ручной зверек.
Он почти не требует ухода,
Ждать и верить он готов всегда.
Вдоль балкона – вся его свобода,
Что упало – то его еда.
Но когда домой в холодный вечер
Ты идешь, а в горле слезный ком,
Он так верно прыгает на плечи
И горячим лижет языком.
И каким бы ни был ты разбитым,
Он тебя сумеет умилить,
И под крышей с лозунгом прибитым
Можно снова чувствовать и жить.

Шоколадный август

Вот и кончился солнечный ад,
Загораем уже без опаски,
И совсем как густой шоколад
Стали милые карие глазки.
Шоколадом облито плечо,
Мне прием извините избитый —
Был бы здесь шоколад ни при чем,
Но колени им тоже облиты.
И везде, где настойчивый взгляд
Не встречает особой преграды —
Шоколад, шоколад, шоколад…
Это сколько ж в тебе шоколада!?
Как сумела ты все это – ах! —
Для меня это просто загадка:
Шоколад у тебя на руках,
Шоколад у тебя на губах,
И во рту у тебя шоколадка…

Жеребенок рыжий

Жеребенок рыжий-рыжий,
Жеребенок золотой,
Я нашел тебя и выжил
В жизни, грустью залитой.
Черноусый дед Корней
Нас привез на этот остров,
Все, казалось, будет просто,
Если хватит теплых дней.
Вышло все наоборот,
Жизнь всегда переиначит:
Кто смеялся, тот заплачет,
Кто поплакал, тот вздохнет.
Вот и нам пророчат годы —
Неизбежно, как во сне:
Мало быть одной породы,
Надо в общем табуне…
Невозможно не расстаться,
Оборвется эта нить.
Мне – уйти, тебе – остаться,
Мне – молчать, тебе – грустить.
А из этого далека,
Пресловутой той реки,
Ни совета, ни попрека,
Ни протянутой руки…
Жеребенок рыжий-рыжий,
Жеребенок золотой,
Кем ты станешь в мире выжиг,
В жизни, ложью залитой?

Лоно твое безмятежно

Лоно твое безмятежно, и кожа твоя шелковиста.
Чтобы начать очень медленно, нежно,
А кончить не быстро,
Надо сперва прошептать твое долгое имя,
Губы твои потревожить губами своими.
Легкой рукою скользя вдоль бедра в направлении шеи,
Вдруг уколоться внезапно проснувшейся грудью твоею.
Тысячу раз будет эта игра повторяться —
Первому отклику не разучусь удивляться!
Шепотом, шепотом, только губами одними,
Ты, словно в эхо, в мое погружаешься имя.
Я же послушно тебе и на все отзываюсь
И простодушно все ближе к тебе прижимаюсь.
Долго ли ждать?
И волна, золотая, как осень,
Приподнимает меня, и несет, и уносит…
Тысячу раз опрокидывать буду – и каждый
Горло внезапною будет охвачено жаждой.
Тысячу раз…
Наконец мы уснем, недвижимы,
Что-то меж нами останется непостижимым,
Что-то…
А что?
Я не знаю, и ты в словарях не отыщешь…

Ладно, оставим…
Быть может, для следующей тыщи.

Мы с тобой

Мы с тобой – глаза в глаза.
Наши встречи не случайны —
В этом больше нету тайны:
Sign of time, я бы сказал.
Мы с тобой – сосок в сосок,
Одинакового роста.
Это значит – надо просто
Потянуть за поясок,
Раз уже навстречу встали
Очарованные дали.
Мы с тобой – один в одном.
Но смотри, какая разность:
Мой сосок – пустая праздность,
Твой сосок – тугая жизнь.
Ну-ка, боком повернись!
В сонной грации ленивой
Ты мучительно красива,
Так и тянешь, как магнит.
И улыбка, словно рыбка,
Ускользает и манит.
Мы с тобой – сосок в сосок,
Но смотри, какое дело:
Раз уж ты сама успела
Потянуть за поясок,
Лучше, если б ты присела
И приблизила мысок,
Под которым, за которым
Или около того
Мы сойдемся в дивном споре
И посмотрим – кто кого.

Неужели я влюблен?

Неужели я влюблен?
Старый дурень похотливый,
Этой маленькой, смазливой —
Неужели опоен?

Неужели эта синь,
Мне доставшаяся даром,
Протекла в меня угаром,
И теперь, куда ни кинь,
На душе повсюду клин?

Разберемся не спеша.
Я-то знаю, что душа —
Нечто вроде…
А на деле
Речь всегда идет о теле.
Чем любовь и хороша.
Если это знать и мочь
(Тоже важная деталька) —
Сердце-кремень в одну ночь
Можно сделать мягче талька.
Кто влюблен, да не дурак,
Тот обязан сделать так,
Чтобы розовые губки
Вышли как из мясорубки.
Эту сладостную плоть,
Прежде чем отдать искусу,
Надо вымесить по вкусу,
Заласкать, перемолоть.

Вот тогда-то, вот тогда-то,
Разлюбезная моя,
После пота, после дрожи
Разговор с душой возможен.
А пока решаю я:

Ты еще закусишь стон,
Изогнешься и задышишь!
Даже если я влюблен,
Ты поймешь да не услышишь!

Пограничная речка Амба

Так странно видеть – лес, река,
Под снегом все. И вдруг – граница…
И выше – тоже.
Но пока
Туда не надо торопиться.
И ты, подружка, не спеши,
Вглядись в заснеженную иву.
Здесь, в охраняемой глуши,
Так ясно видно перспективу.
И в этой ясности пора
От Лобачевского отречься:
Двум параллельным, двум мирам
Дано недолго пересечься.
А что потом, на том снегу
Написано совсем немного.
Я только погадать могу,
Куда свернет твоя дорога,
Когда присмотрится к тебе
Какой-нибудь нувориш местный,
Сразит подарком, штучкой лестной,
И где тут думать о борьбе.
Да и к чему тебе борьба?
Не пропадать же этой стати!
В любви вся женская судьба.
А кто-нибудь да будет кстати!..

И будет дом, балкон и сад,
Чугунная в снегу ограда,
И снова снег и долгий взгляд
Куда-то за границу сада.
Но жухлый лист, прервав полет,
Спланирует на снег балкона,
И тихо прошлое вздохнет,
И вздох не отличить от стона.
И вдруг припомнится тебе
Гудящая в машине печка,
С бродяжьим выговором речка,
И пограничник обалделый
Глядит сквозь куст заледенелый,
Как ты в моей рубашке белой
Скользя, спускаешься к воде.

И странно судорога щек
Вдруг исказит твое дыханье:
Он жив еще!
Я жив еще!
Пока живут
Воспоминанья!

Поэзия должна быть простоватой

Поэзия должна быть простоватой,
И мне хватает дури написать
О том, как я – профессор староватый
И ты – студентка, форменная девочка,
Так безоглядно встретились в гостинице,
Что после каждый страшных ждал гостинцев.
Но обошлось: фортуна повелела
Попридержать законный свой улов,
И радовалась ты, что заболела,
И радовался я, что был здоров.
Дней через пять мы повстречались снова,
Мой страх тебе стал ясен с полуслова.
Лукавые ты опустила глазки:
Мол, не ждала от вас такой опаски.
А вырез платья плыл, как окоем,
И легкий флирт пошел своим путем…

И с той поры случайный этот день
Уже седьмым отмечен юбилеем,
И старимся мы вместе и болеем,
И все мрачней висит над нами тень.
Все ближе те, кому дано ввалиться,
Чей суд неотвратимей, чем прилив,
Которому придется покориться
В отсутствие других альтернатив.
Напрасно ждать, что время все упростит,
Ведь по ночам так ясно видно мне,
Что нам вдвоем нет будущего вовсе,
А прошлое исчерпано вполне.

Дом построил

Дом построил и вырастил бор,
Написал кое-что за полвека.
Одного не могу до сих пор —
Воспитать не могу человека.
Сын мой, сын!
Рос ты там, где трава,
В доме том, где ни мира, ни света.
Потому и болит голова
У покинутой женщины этой.
А у дочери – нет, не болит,
Отразившись в другом измеренье,
Так спокойна, как будто бы спит,
Будто бродит от нас в отдаленье.
И выходит – напрасны мои
Запоздалые хлопоты эти.
Только ты, fear lady of me,
Остаешься на этой планете.
Я молюсь на тебя и ласкаю,
И при этом, надеюсь, ваяю,
Для себя создаю…
И вот так
В третий раз попадаю впросак.

Зашкалила красная

Зашкалила красная стрелка тревоги,
В ночное пространство, в зигзаги дороги
Уносят, уносят японские дроги,
Уносят коленки моей недотроги,
И поезд вдогонку сигналит: ту-ту!
Зачем ты так дико глядишь в темноту?
Так трепетны ноздри и запах бензинный…
Ты знаешь, ты помнишь – не надо резины:
Пять дней новолунных дала нам природа,
Вчера еще страшно, а нынче – свобода!
Релакс! Я уже торможу в перелеске.
Пустынно и ночь – вот твои занавески.
Попытки бесплодны, а значит – йи-ы!
Как долго, как сладко (лей, лей без остатка)…
Как это прекрасно, когда безопасно,
И как это жутко во время чумы!

Не по мне береза

Не по мне береза.
Понимаю.
Оттого не знаю: рад – не рад?
Ты открыта солнечному маю,