Цитаты — стр. 192

Постоянное созерцание этого воображаемого счастья помогало мне вынести гибель счастья реального. С женщинами, которые нас не любят, как с покойниками: знаешь, что надежды больше нет, а все равно чего-то ждешь. Живешь начеку, всё время настороже; матери, чьи сыновья ушли в море, пустились в опасное плаванье, каждую минуту воображают, что вот сейчас сын войдет, чудом спасшийся, живой и здоровый, пускай им давным-давно точно известно, что он погиб. Дальнейшее зависит от влас­ти воспоминаний и от выносливости организма: ожидание или поможет матери прожить годы, зная, что сына больше нет, — или сведет ее в могилу.

Бесповоротные решения мы всегда принимаем под влиянием порыва, которому суждено быстро пройти. Я едва сознавал, что эта странная субстанция, которая переполняла Жильберту и лучилась в ее родителях, в ее доме, заражая меня безразличием ко всему остальному, — эта субстанция может вырваться на сво­боду, перекочевать в другого человека. Та же самая субстанция — а подействует на меня совсем иначе. Ведь любая болезнь развивается, и с годами, когда сердце слабеет и теряет вынос­ливость, организм начинает воспринимать по-другому самую восхитительную отраву.

после стычки в годовщину смерти ее деда я уже не знал, в самом ли деле характер Жильберты таков, как мне казалось, и не понимал, что стоит за этим безразличием к тому, чем нам за­няться, за этим благоразумием, этой неизменной покорностью,­ безмятежностью, — не прячутся ли за ними яростные желания, которые она скрывает из самолюбия и выплескивает, только если что-нибудь случайно и неожиданно им препятствует.

Интонация эта не в тексте записана, ничто на нее не указывает, она сама собой добавляется к фразам, их просто нельзя прочесть по-другому, и это — самое неуловимое, но и самое важное, что есть у писателя, именно в интонации проявляется его суть, она расскажет нам о его доброте, несмотря на все жестокости, расскажет о неж­ности, несмотря на всю эротику.

любая новизна, стремящаяся к отмене привычного шаблона, представлявшегося нам непреложной истиной, любые новые рассуждения, да и любая оригинальная живопись, музыка, всегда будут казаться путаными и утомительными. В их основе лежит чуждая нам риторика, нам чудится, что собеседник говорит сплошными метафорами, и у нас возникает ощущение недостоверности. (В сущности, старые формы высказывания тоже когда-то были трудны для восприятия, пока слушатели не освоились с вселенной, о которой им толковали. Но мы-то уже давно поверили в реальность этой вселенной и ни на какую другую не полагаемся.)

Время, потребное человеку, чтобы вникнуть в мало-мальски глубокое произведение, как мне в сонату Вентейля, — это просто проекция, своеобразный символ тех лет, а иногда столетий, которые должны пройти, чтобы люди научились любить воистину новаторский шедевр. И гений, чтобы не страдать от непризнания толпы, утешается подчас тем, что современникам недостает не­обходимой дистанции, — недаром же, если стоишь слишком близко к картине, невозможно ее оценить по достоинству: произведения, написанные для потомства, должно читать потомство.

память наша ничтожна по сравнению со сложнейшими впечатлениями, которые обрушиваются на нас, пока мы слушаем; она коротка, как память спящего, в уме у которого мелькает тысяча вещей, тут же уходящих в забвение, или как память впавшего в детство, который не помнит то, что сказали ему минуту назад. Память не в состоянии немедленно восстановить для нас это множество­ впечатлений. Но воспоминание о них мало-помалу выстраива­ется в памяти, и, два-три раза прослушав какое-нибудь произве­дение, мы похожи на школьника, который перед сном несколь­ко раз прочел урок и думал, что ничего не выучил, а наутро рас­сказал всё наизусть.

напрасно он клялся в давние времена, что если когда-нибудь перестанет любить ту, которую даже вообразить не мог в роли своей жены, то наконец-то неумолимо продемонстрирует ей свое искреннее равнодушие, отомстит ей за то, что она так долго его унижала: теперь-то он мог наказывать ее, ничем не рискуя (потому что не всё ли ему равно, если Одетта поймает его на слове и откажет ему в нежности, которая в прошлом была ему так необходима?),­ но ему расхотелось ее наказывать; вместе с любовью испарилось желание показать, что любви больше нет.