О книге Генри Марша я наслышана давно. Однако читать её не решалась по многим причинам, главная из которых – возможные проявления панических атак. Сейчас объясню. И добавлю: написание истории также далось непросто. Но всё-таки попробую рассказать её, намеренно избегая употребления специальной медицинской терминологии, ставшей мне, к сожалению, хорошо известной.
Началась моя история 03 октября 2015 года. Я приехала погостить к родителям. Случайность? Везение? Итак, рано утром резко заболела голова. Если точнее, ощущение было такое, будто по ней ударили топором. Упала. Успела лишь произнести: «Мама, вызывай скорую». Скорая помощь, конечно, не приехала… Дальше – хуже. Мама и брат везут меня в больницу, я ещё что-то понимаю, но сознание уже затуманенное. Потом – поверхностная кома.
Через два дня родители нашли нейрохирурга, согласившегося меня оперировать. Так как я была уже не транспортабельна, он сам приехал в чужую больницу и в ночь на понедельник спас мне жизнь, откачав гематому и тем самым снизив давление в черепной коробке. Зовут этого золотого человека Николай Викторович Ларютин. Благодаря ему я сейчас пишу эти строки.
Очнувшись, я поняла, что: а) лысая; б) парализованная (левосторонняя гемиплегия); в) интеллектуальные функции не пострадали. Это страшно. Очень. Потом – 14 дней реанимации, 20 дней – в палате интенсивной терапии. Одна, без книг, видео, прогулок и т.п.
Нет никаких доказательств того, что полное бритьё головы, которое в прошлом считалось обязательным и из-за которого пациент становился похожим на заключённого, хоть как-то понижает вероятность развития послеоперационной инфекции, а ведь это основная официальная причина для данной манипуляции. Я же подозреваю, что настоящая причина – хотя открыто об этом, разумеется, никто не говорил, – крылась в том, что отсутствие волос обезличивает больного и, таким образом, хирургу гораздо легче проводить операцию на мозге.
После месячного заточения в одиночных палатах меня переводят в другую больницу с последующей реабилитацией, где врачи устанавливают диагноз – обширное субарахноидальное кровоизлияние в правую теменную долю вследствие разрыва врождённой артериовенозной мальформации. Это означало, что впереди меня ожидают новые операции, поскольку гематома убрана, но проблема осталась. Одновременно это означало и то, что я родилась в рубашке: с подобными последствиями выживают по статистике примерно 3 % пострадавших.
Подаём документы на квоту. Попутно очень бережно реабилитируюсь – любое волнение, нагрузка могут вызвать повторное кровоизлияние. Через четыре месяца я попадаю в Российский научно-исследовательский нейрохирургический институт имени профессора А. Л. Поленова (г. Санкт-Петербург). На этот раз спасти меня пытается Сергей Анатольевич Горощенко. После операции выяснилось, что эндоваскулярный способ в моём случае не сработал. Состояние только ухудшилось.
Наконец, не нужно забывать о воле случая: чем больше я набираюсь опыта, тем лучше осознаю, насколько успех операции зависит от банального везения.
Снова подаём документы на квоту. Ждём два месяца. Откликнулся Национальный медицинский исследовательский центр нейрохирургии имени академика Н. Н. Бурденко (г. Москва). У меня имелся выбор из двух вариантов. Первый: облучение, которое более безопасно, но спасает жизнь лишь в половине случаев. Второй: тотальное, но крайне сложное удаление мальформации. Я решила рискнуть. В третий раз меня оперировал нейрохирург Олег Дмитриевич Шехтман. Он полностью ликвидировал зловредную мальформацию, хотя я и потеряла во время операции много крови.
Как и при любой другой операции, всё зависит от правильной оценки риска, от точной работы сложнейшего оборудования, от опыта и квалификации врачебного персонала и от банального везения.
Что было потом? Бесконечная реабилитация, в том числе за границей. Адаптация к самостоятельной жизни. Первый день на работе после всего случившегося. И многое, многое другое… Самое большое достижение – 14 декабря 2017 года я защитила кандидатскую диссертацию.
К чему эта история? За два года моей борьбы с болезнью я хотела понять людей, которые раз за разом пытались спасти мне жизнь. Их чёрный юмор обескураживал, а кажущееся равнодушие ввергало в пучину отчаяния. Теперь я поняла, какой груз ответственности, шлейф вины перед родственниками умерших больных, а также радость от победы над смертью несут нейрохирурги – не боги и не святые люди, а просто те, кто выбрал своей профессией, пожалуй, самое сложное – лечить мозг. Я знаю, что никогда не перестану благодарить каждого из них за возвращённую жизнь.
Мозг – загадка природы, которая кажется мне не менее великой, чем звёзды в ночном небе и вся Вселенная вокруг нас.
Я читал очень много и, закрывая одну книгу утром, вечером приступал к следующей. Книжная полка росла вместе с чувством собственной важности. Однако, чем больше я читал, тем хуже я помнил прочитанное, и только немногие потрясающие произведения откладывались в памяти чуть дольше. И я решил переключиться на осознанное чтение - постепенное обдумывание текста, выписка цитат, ведение конспекта. Хотя я и давно люблю подчеркивать интересные места в книгах, а иногда и выписывать цитаты - это всегда был авторский текст без моих собственных комментариев. А таким образом чужое мнение никак не сможет стать твоим. Вот я и решил помимо цитат вести конспект, в котором пытаюсь рассуждать над прочитанным.
Произведение "Не навреди" я читал несколько лет назад. Книга мне, безусловно, понравилась, но многое из неё крайне быстро забылось впоследствии. И в этом году решил, что чтение "по-новому" я хочу начать именно с историй Генри Марша. И как же я был удивлен, что вести конспект, где ты не просто переписываешь текст, а комментируешь его - так увлекательно. Сколько любопытных мыслей приходит во время этого процесса, сколько новых эмоций рождается от такого своеобразного диалога с автором. Конечно, читать таким образом сложнее, так как ты не можешь пробежать спринт от первой буквы до эпилога, а должен, как любопытный посетитель выставки, обращать внимание на каждую интересную деталь.
Когда обдумываешь текст, лучше понимаешь и жизненную позицию автора. И гораздо лучше видишь, в чем ты с ним согласен, а в чем нет. Так возникло и у меня. И хотя по многим темам мы с Маршем схожи во взглядах, по некоторым вопросам не могу с ним согласиться. Например, автор, как и многие, считает, что для совершения самоубийства нужна смелость. Я же убежден, что для этого нужна только бессмысленность. Потеря или не нахождение смысла в своей жизни влечёт неудовлетворенность, а это в свою очередь приводит к суицидальным мыслям. Реализация подобных мыслей на практике не имеет ничего общего со смелостью, но очень многое со слабостью. Но смысл не дается кем-то, ты должен сам его создать, самостоятельно "осмыслить" свою жизнь. И тогда самое темное существование не останется без света надежды.
Но чаще всего я был согласен с британским нейрохирургом. Например, очень воодушевила следующая цитата:
"Моим пациентам отчаянно нужна вера в меня, а значит, я и сам должен в себя верить".
И правда, если мы не находим в себе силу для себя, нам надо попытаться найти в себе силы для тех, кто от нас зависит. То есть, я не должен жить для кого-то, но я могу стать жизненно важным кому-то, кроме себя.
И подобных мыслей, цитат и комментариев у меня набралось на 12 страниц тетради. Данный опыт мне очень понравился и теперь каждую последующую книгу буду прорабатывать подобным образом, чего и вам желаю!
В книге затронут вопрос не только "кухни" нейрохирургии, но и деятельности фармацевтических компаний и фонда обязательного медицинского страхования. Суть состоит в том, что ни те, ни другие не являются благотворительными организациями. Ни одна фармацевтическая компания не возьмется производить лекарственный препарат, даже если его ожидают миллионы страждущих, если это производство экономически не выгодно.
В связи с этим вспомнился случай в тему. Некоторое время назад, когда я работала в крупной больнице областного центра, из фонда ОМС пришло рекомендательное письмо, в котором были пересмотрены и "оптимизированы" сроки пребывания пациентов в стационаре.
Письмо вызвало возмущение и негодование заведующих отделениями, которым в дальнейшем и пришлось бы расхлебывать последствия столь решительной и бездумной "оптимизации".
Конкретные сроки в днях для каждого заболевания сейчас уже и не вспомню, но больше всего поразило количество койкодней именно для отделения нейрохирургии. Максимальный срок пребывания пациентов с черепно-мозговыми травмами составлял 10 дней: 1-2 дня для пациентов с сотрясениями, 10 дней для пациентов с ушибами головного мозга средней и тяжелой степени тяжести.
Словом, все сроки были кардинально пересмотрены и урезаны примерно втрое. Если до этого пациента с тяжелым хирургическим заболеванием лечили в стационаре 90 дней, то теперь волшебным образом его нужно было вылечить за 30. Только вот в письме не рекомендовали, как это нужно было сделать!
Оптимизация касалась исключительно времени пребывания пациента в стационаре без учета его состояния при этом. Создавалось полное впечатление, что "творцы" данного документа даже понятия не имели, какие последствия могло повлечь столь бездумное скорейшее выдворение несчастного пациента за пределы лечебного учреждения.
Вот и говори после этого, что фонд ОМС заботится о нас.
Я родилась в семье врачей и возможно это и есть ведущей причиной моей страсти к медицинским сериалам и книгам, повествующих о нелегких врачебных буднях. Третий год я подавляю в себе страстное желание плюнуть на полученное мною высшее образование и подать документы в медицинский вуз, проблема в том, что из всех направлений я бы выбрала только хирургическое и моя врожденная повышенная эмоциональность стала бы шахом и матом на пути к карьере блестящего хирурга. Моя близкая подруга, с которой мы впервые познакомились на Кубе, год назад закончила ординатуру и только на этом этапе осознала свою полную неготовность к хирургической практике, скальпель дрожал у нее в руках, голова кружилась и речи о проведении операций быть не могло.
Книга Генри Марша стала пугающим откровением, незабываемым приключением. Трогательная, захватывающая история обычного человека с нелегкой профессией. Генри Марш описал свои успехи, поражения и безусловно вдохновил...Читайте.
Книга замечательная, истории одна интереснее другой, повествование мягкое и вовлекает. Но советую вам не читать книгу, если вдруг у вас болит голова. А если еще и регулярно, и вы еще ко врачу с этим собираетесь сходить, то отложите, пожалуйста, это чтиво до лучших времен.
И, кстати, все же сходите к врачу. Спокойнее будет.
когда читала книгу, в гости пришли друзья мужа. мимо проходил один из ребят (а он из этих, из наших - из читунов :DD): "Что читаешь?". показала. либо парень недавно таки добрался до книги, либо одно из двух - приходит домой муж и с порога выдает: "Гошан хочет стать нейрохирургом. Серьезно". аж поперхнулась. Гоше 30 лет и по специальности он связан с банковским делом... но после этой фразы мне он видится маленьким мальчиком, который говорит, что станет космонавтом, когда вырастет))
ну, кто знает - может и станет))
Увидев эту книгу, я поняла мгновенно, что должна немедленно ее прочитать, у меня не было перед ней страха, не было ужаса, я уже хорошо знакома с нейрохирургией, я жаждала узнать истории других людей, чтобы оценить и до конца осознать тот ужас, который выпал на мою долю. Изначально я планировала написать рецензию, но недели раздумий все-таки привели к тому, что это будет история... моя история. Откровенно говоря, нигде так откровенно ее не излагала и не рассказывала, наверно никто из близких, кто был в курсе всех событий, настолько открыто ее не знает.
Забавно, но все началось 1 апреля 2016 года, вот такая шутка: моему сыну на тот момент был 1 год и 11 месяцев, но именно в день дурака мне сообщили, что у него в голове опухоль размером с приличное яблоко, жить ему осталось около двух месяцев, если повезет. Не помню врача в лицо, но помню, как легко он это сказал, как будто просто выпил кофе утром. Сказал в одно предложение секунд за десять, я осознавала это долго, даже сейчас мне трудно верить, когда все уже позади, а что говорить о том дне...
И завертелось... началось с того, что необходимую операцию никто в нашем городе сделать не мог: ребенок маленький, специалистов нет. Спасибо тем неврологам, которые мне помогли встать на медицинский портал, где нас сразу взяли три города (!), неврологи дали мне личный сотовый телефон детского нейрохирурга! Позвонив ему, я поняла, что он знает о моем сыне все, просто все. Это было невероятно! Он сказал тогда такую фразу: «Приезжайте немедленно ко мне в центр, не думайте о бумажках – они придут позже, они придут за вами в любом случае». И мы поехали, дорога была не такой уж далекой, на машине,… но было трудно, каждая кочка отдавалась плачем ребенка, у которого болела голова,… под утро добрались, долго нас регистрировали, но все было терпимо. Далее тут же начались осмотры, анализы, МРТ, МСКТ… я поговорила с тонной специалистов, но самым важным разговором, был разговор с двумя нейрохирургами, которые брались за операцию. Заведующий детским отделением сказал все по существу, сочувствуя мне, но требуя от меня решения. Скажу Вам, что решение это было трудное. Он сказал, что операция – это огромный риск, сын может не выжить, может ослепнуть, оглохнуть, останется инвалидом, слабоумным, калекой… он перечислил мне все ужасы и упомянул, что я могу отказаться и уехать, но в этом случае ему уже точно ничего не поможет. Покажется, что выбор очевиден, но я вас уверяю это не так. Я думала над тем, чтобы уехать, всерьез… меня накрывало, что я решаю судьбу своего сына вот так… и на кону его жизнь. Чувство сохранения выбрало операцию.
В центр нас положили 11 апреля 2016 года, а страшная и в тоже время жизненно необходимая операция была назначена на 8.00 утра 12 апреля 2016 года. Меня это несколько ободряло, в день космонавтики все должно пройти отлично! И вот этот день настал, он был долгим, операция длилась 9 часов, которые я провела, расхаживая по кругу в коридоре больницы. Мне сочувствовали все, просто все. Каждый старался что-то сказать… у нас хорошие специалисты, не бойтесь… все будет хорошо, поверьте… не переживайте так, мы многое здесь видели, все образуется… И, наконец, появился врач и сказал, что опухоль удалена тотально, т.е. полностью… ее отправят на анализ, определят ее вид, уровень злокачественности или доброкачественности... я этого почти не слышала, это было не важно.
До 18 апреля 2016 года мой сын был в реанимации, куда меня пустили пару раз за все время. Единственное, что я делала постоянно – это носила туда питание для него каждые три часа. Его я не видела, только передавала бутылочку и уходила. Меня не пускали. Увидела его там первый раз в выходной, начальников не было, и надо мной сжалились. Лучше бы я не входила. В субботу он просто спал, а в воскресенье… он был растением: без эмоций, реакций, он просто смотрел в одну точку и меня не видел. Он смотрел сквозь меня. Это был ужас. Я не знала, что думать, я не знала, чем это кончится…
Позже, уже в палате сынок был все таким же, не реагирующим ни на что. Нейрохирург меня бодрил, требовал включать ему его любимые мультики, показывать больше ярких красок, книжек… крестная через знакомых в этом городе подарила нам кубики и надувные шарики. Я прыгала перед сыном, включала мультики, но он не реагировал.
Тем временем, близился результат по опухоли, о котором я не думала. Я и понятия не имела, что это так важно. И когда, сказали, что это медуллобластома IV стадии злокачественности, мой мир рухнул снова… снова надо было искать больницу, врача, теперь уже онколога. Уехали мы из этого центра нейрохирургии 22 апреля 2016 года, перед этим пережив острую инфекцию и клиническую смерть.
Вернулись в свой город, проехав мимо дома, легли в онкологическое отделение для детей, где за 1 день до дня рождения моего сынишки, когда ему исполнилось 2 года, начался 1-ый из 18 блоков химиотерапии. Закончился этот кошмар 5 июля 2017 года. За это время был сепсис, нескончаемое количество рвоты, полный отказ от еды, температура практически все это время, постоянные инфекции, аллергии, переливания крови и анализы. Мы находились в больнице неделями, тогда как дома бывали пару-тройку дней, максимум пару недель. Это был интенсив. Постоянно рядом умирали дети... ужас первых блоков химиотерапии сменился автоматизмом, страх жил внутри, но все стало привычным, я все делала на автопилоте. С родителями других детей мы общались, дружили, отмечали новый год и дни рождения прямо там, в больнице. Все стали одной семьей. С некоторыми я общаюсь до сих пор.
После химиотерапии был длительный этап реабилитации и восстановления, но мой сынок постепенно стал собой, стал развиваться и сейчас делает первые успехи. Я горжусь им, только боюсь думать, о том, что было бы, если бы я тогда уехала. Отныне мы находимся на контроле у онкологов, пожизненно назначено МРТ 2 раза в год. Теперь у нас два дня рождения: 12 и 29 апреля.
Подводя итог своей истории, могу с уверенностью сказать, что на этом сложном этапе моей жизни и жизни моего сына, мы встретили много добрых и таких настоящих людей, одним из которых, несомненно, был тот врач нейрохирург. Помню, за неделю до выписки он нами уже не интересовался, нас вел другой врач, а этому мы стали неинтересны. У меня до сих пор не укладывается в голове как он смог сделать ту операцию. А ведь у него таких операций каждый день по пачке… у нейрохирургов есть что-то от Бога, это правда.
Книга Генри Марша оказалась для меня родной и близкой, к моменту прочтения я много прочла о работе мозга человека, об опухолях, но одновременно с нетерпением и ужасом я боялась главы №15 «Медуллобластома»…
Свеженькая книга. Читается легко. Оказывает бог медицины - Асклепий...а я думала Гиппократ...во даю...как муж говорит, что не надо думать, надо знать, на уровне таблицы умножения. А я не согласна - в первую очередь - думать надо, для чего мозги дадены...
«Клятва» содержит 9 этических принципов или обязательств:
Современная клятва врача выглядит следующим образом - 9 принципов
обязательства перед учителями, коллегами и учениками;
принцип непричинения вреда;
обязательства оказания помощи больному (принцип милосердия);
принцип заботы о пользе больного и доминанты интересов больного;
принцип уважения к жизни и отрицательного отношения к эвтаназии;
принцип уважения к жизни и отрицательного отношения к абортам;
обязательство об отказе от интимных связей с пациентами;
обязательство личного совершенствования;
врачебная тайна (принцип конфиденциальности), очень интересная статья в википедии...
Это история медицины, зачёт по которому стоит в моём дипломе. Я была сегодня в университете Ганновера и смотрела как работает молодая девушка-хирург...Она вошла без колпачка в комнату с распущенными волосами без колпачка и на моих глазах сделала хвост и прикрепила его к волосам, одела перчатки и начала работать. А дорогу на выход указал пожилой мужчина в зелёном штанах и казаке, на голове бирюзовый колпачок и маска...наверное её учитель. Молодые врачи должны учиться, начиная от забора тканей до...сложной операции. И я поймала себя на слове, что не стала жаловаться хирургу, что девушка-оператор была без колпачка. Я сидела в комнате на стуле, а она работала стоя. Я сидела на её стуле и старалась обеспечить покой пациентке, чтобы она не боялась, я переводила. Да, я не оператор, но я делаю возможное - разговариваю и перевожу больным...унося их страхи, я рядом, часть команды.
