Рецензии — стр. 5

Много лет назад закончилась война. Тогда Юн Линь была почти девочкой и чудом выжила в японском концентрационном лагере. После войны все свои силы она посвятила тому, чтоб возмездие настигло военных преступников. И вот теперь уважаемый обвинитель выходит на пенсию и отправляется в места, где прошла её молодость. Записки, которые держит в руках читатель не просто размышления о прожитой жизни. Юн Линь серьёзно больна, она теряет память и задача её – успеть доделать то, на что не было времени. Или возможностей. Или готовности.
Например, встретиться с японским профессором, который не только, как и она, занимается восстановлением исторической справедливости, но и интересуется работами учителя Юн Линь – бывшего императорского садовника Аримото.
Действие происходит в Малазии, где тесно переплелись интересы местного населения, колонизаторов-англичан, захватчиков японцев и китайцев, издавна поселившихся здесь. Поскольку мы имеем дело с воспоминаниями, но свободно перемещаемся во времени – от сороковых до почти наших дней.
Множество интересных людей разных национальностей окажутся вовлеченными в действие. Судьбы их будут переплетаться самым причудливым образом, заставляя лишний раз задуматься о случайностях и закономерностях жизни. Множество конфликтов – исторических, любовных, семейных, нравственных – какие-то из них разрешатся, какие-то неразрешимы. Ну, и, понятное дело, у каждого из героев есть своя тайна, свои скелеты в шкафу. Даже главная героиня не такая героиня, как кажется вначале…

P.S. У книги есть только один недостаток, зато большой – она отвратительно переведена.

В «Сад вечерних туманов» действие происходит в Малайе, как и в Тан Тван Энг - Дар дождя  , но романы сильно отличаются, на мой взгляд. В первом случае все более направлено на размышления, на медитативность, во втором все же присутствует какая-то динамичность.

Бывшая судья Тео Юн Линь уходит досрочно на пенсию, в связи с проблемами со здоровьем. Память медленно ускользает от нее. Она возвращается в Югири, усадьбу с японским садом, которая досталась ей от Аритомо. Там Юн Линь, пока еще способна вспомнить, пытается записать воспоминания о своей жизни, включая родных, концлагерь, чайную плантацию Маджуба и Аритомо.

Все это обыграно как тот самый японский сад. Словно рисунки, сделанные граблями на гравии. Элементы из жизни Юн Линь, словно заимствованные виды, раскрывают героиню с разных сторон. И я не могу сказать, что она мне симпатична или несимпатична. Юн Линь предстает просто человеком, порой совершающим ошибки. Аритомо – пример японца, которого часто изображают в литературе: удивительно спокойный внешне, мудрый, но сколько всего у него заложено внутри, сколько мыслей в голове. И мир видит только малую часть, которую он позволяет увидеть. Аритомо тоже похож на многогранный японский сад. Югири – его душа. Отношения героев сложно охарактеризовать, но точно не назвала бы их любовью. В какой-то момент оба персонажа показались мне частью созданного пейзажа.

Создание сада – вдохновляющее и впечатляющее искусство. Даже трава обрезается на разных уровнях. Чтобы создать игру света и тени. Об это искусстве в книге написано очень много. Она буквально пронизана его принципами.

Но были и еще вещи, которые привлекли внимание. Например, мне показалось интересным и абсурдным то, что было время, когда для сохранности девственности чая его позволяли собирать только монахам, не достигшим половой зрелости. И за месяц до начала сбора листьев этим мальчикам не разрешали есть острый перец или квашенную капусту, никакого чеснока или лука, соевого соуса, иначе они могли отравить своим дыханием листья. Даже работали он в перчатках, чтобы пот не навредил вкусу чая. Мне сложно представить, что кто-то коллекционирует кожу человека, чтобы сохранит такой вид искусства, как хориномо – татуировки, созданные на теле человека мастерами-хороти. Поражает насколько внушается почтительност к родителям: китайцы в канун Нового лунного года должны съезжаться в дом родителей. Если дети не сделали этого – это проявление непочтительности, грех, который хуже того, чтобы быть убийцей.

Меня заворожило красочное описание очарования джунглей, со всевозможными оттенками зеленого и хаотичного движения к жизни всего растущего.

Встретились здесь и отсылки к легенде о десяти солнцах и лучнике Хоу И, которую я встречала не так давно в  Сью Линн Тань - Дочь Лунной богини . А еще упоминается семья Хаттонов, которую я встречала в «Дар дождя». Говорится о том, что они отказались эвакуироваться с британцами в Сингапур и остались со своими друзьями в оккупированной японцами Малайе. Вот такая еле уловимая связь двух книг автора.

Тем не менее, особо книга меня не впечатлила. Хотя возможно было не то настроение и сыграло роль то, что перед ней прочитала такую же медитативную книгу. Меня все повествование преследовала одна мысль – о ёжике в тумане. Героиня как тот самый ёж блуждала в темноте и что-то искала, важное, но ускользающее из ее памяти. Настроиться на роман это не позволяло. Поэтому повествование показалось мне красивым, но скучноватым.

Что вы знаете в Второй мировой войне на территории Азии? Я честно признаюсь, что ничего кроме Перл-Харбора, и Хиросимы и Нагасаки не знала. Ну ещё что по жестокости японцы не уступали фашистам.  Вот эта книга значительно закрыла пробел в моих познаниях по этому вопросу.

Действие происходит в Малайе, которая была завоевана японцами, а после их ухода долгие 12 лет боролась с партизанскими коммунистами. Из-за того, что мои познания в этом были нулевыми, читалось сложно, но познавательно, благо в книге предостаточно пояснительных сносок.

История развивается не линейно, а как матрёшка - воспоминание в воспоминаниях. Пожилая гг Юн Линь уходит на пенсию по причине болезни. Пока ещё в состоянии, она записывает свои воспоминания о том, как приехала впервые на Камеронское нагорье и познакомилась с Аритомо. А в этих воспоминаниях спускается на ещё один уровень глубже - о своём заключении в лагере для интернированых.

Юн Линь единственная выжившая из всего лагеря. Всё остальные заключённые, а также надзиратели и офицеры уничтожены. Чудо? Или очень хорошо присопособилась? Сначала ей сопереживала, а потом нашла туча с мыслями "а за какие такие заслуги ей так посчастливилось избежать общей участи?"
И Аритомо по ходу истории вырисовывается тоже таким же не однозначным персонажем. Сперва спокойный, невозмутимый спаситель, а потом оказывается что мог быть тут неспроста, а выполняя шпионскую деятельность, а то чего хуже. А может и нет, и все это слухи. Нет однозначного ответа и оценки на действия Юн Линь в лагере, ни на истинное предназначение деятельности Аритомо в Малайе. Все знать не дано... Как в настоящей, а не книжной жизни.

Помимо военных событий (которых, кстати не так уж и много), здесь интереснейшее описание японских садов, татуировок, и совсем немного про чай.

Повествование ровное, геройских поступков или захватывающее экшена тут нет, зато есть исторические неизвестные мне моменты. Но когда через них продерешься, история обвалакивает и настраивает на созерцательное чтение. Так и представляла себя гуляющей по японскому садику, где все гармонично сливается в одно целое.

Финал открытый, но в целом ясный. И оставляет некое печальное послевкусие, касающиеся не только истории Юн Линь и Аритомо, но жизни в целом. Это созерцательное чтение настраивает на легкие философские размышления.

Я выбираю рабство добровольно.
Люби меня. Владей. И делай больно
Дмитрий Скирюк "Блюз черной собаки"

Ей семнадцать, ее зовут Мари, у нее длинные густые волосы, которые мать каждое утро стягивает в тугой шиньон, умащивая маслом камелий для гладкости. Хорошенькая. Портье семейного отеля, сидит за стойкой администратора, выдает ключи решает текущие проблемы.

Утром кормит постояльцев простым завтраком: кофе, йогурт со льда, тосты. Иногда выполняет работу горничной, иногда сантехника, в остальное время прислуга "за все". Нет, не белоручка и не брезгуша. Лет с десяти ухаживала за лежачим дедушкой, умиравшим от рака и в обязанности Мари входило, в том числе, промывать мочеприемник.

Почему не учится в семнадцать лет? Школу пришлось оставить, надо было помогать матери с отелем после смерти отца. Его убили в пьяной драке. Да, закладывал. Но он был единственным, кто любил ее и баловал.

Водил по субботам в парк развлечений. Одно лакомство и один аттракцион - так было у них заведено. Мать ворчала: "Что-нибудь одно, там все дорого". Но Мари знала, что может рассчитывать на целых две радости. И это было счастье. Теперь нет.

Йоко Огава, собравшая у себя на родине, в Японии, все мыслимые литературные награды, написала эту книгу в девяносто шестом. За пятнадцать лет до того, как мир помешался на "Пятидесяти оттенках серого". Почему сопоставляю? Потому что "Отель "Ирис" БДСМ-роман.

Достаточно скандальный, чтобы вызвать в читательских отзывах шквал негодующего: "Я бы ни за что!" Так-то да, никто из нас ни за что не позволил бы другому обращаться с собой, как с вещью. Хуже - как с расходным материалом. И это хорошо. Самоуважение должно быть..

Да и какая дурочке Мари радость с этого ее садюги? Старик, живет отшельником на острове в доме, похожем на бункер. Уродски одевается в самую жару в костюм с галстуком. Подарков не дарит, наоборот, одни убытки от него: то комбинацию раскромсает, то платье изорвет - ужас!

Пе-ре-вод-чик, пфф. В социальных отношениях жалок: не умеет отстоять своих интересов, мелочно агрессивен - не тот мужчина, с которым приятно показаться на людях. Но как полны невыносимой нежности его письма. Как ровны и тверды иероглифы. Как глубок и звучен голос. Как красивы руки. Их движения: изящные, экономные, отточенные.

Как легко тебе, привыкшей подчиняться, отдаваться в его власть, разбивая остротой физической боли непреходящую муку одиночества, ненужности, отверженности. Нелюбви. Растворяясь после в волнах нежности и страсти. Утешаясь иллюзорной верой в то, что будешь нужна ему всегда. Кажется, понимать роман буквально изрядная ошибка.

Он метафора семейного насилия, зависимости и созависимости, ограничений, изолированности, неумения сказать (буквальной безъязыкости). Эти темы сквозные для Йоко Огавы, в "Полиции памяти", букеровском фаворите нынешнего года, также занимают значительное место. И если ментальный садизм, переведенный на язык физического тела, способен так ужасать и отталкивать - что ж, значит писательница достигла цели.

В старом доме в городке в часе езды от Стамбула царит тишина, изредка прерываемая криками: "Реджеп! - Да, Госпожа!" да нечастыми визитами внуков, а все остальное время в нем безмолвно, и лишь калейдоскопы мыслей крутятся безостановочно. Название еще раз играет другими оттенками в кульминационной сцене романа, когда юноша избивает девушку средь бела дня на людной улице, а никто не вмешивается - мир тишины, где каждый сам в себе и к другим не лезет.

Девяностолетняя Фатьма вспоминает свою жизнь и думает о трех поколениях мужчин семьи, мечтателях и алкоголиках. Каждый из них был одержим идеей, что-то делал для ее воплощения, но не доводил задуманное до конца, потому что спивался и умирал. Каждый из них тянул из нее деньги и имел виды на ее имущество, и всю свою жизнь она потихоньку продавала драгоценности, чтобы им помочь, а теперь внук, мечтающий уехать в Америку и там зажить, уговаривает ее снести фамильный дом, а на его месте дать построить многоквартирный, свободные квартиры сдавать и ухх развернуться. Но Фатьма, наученная горьким опытом мужа и сына, слушает эти прожекты, да ест.

Внуки идут проторенной дорожкой: старший, историк Фарук, ковыряется в архивах 15 века и беспробудно пьет, средняя, студентка Нильгюн, прониклась в конце семидесятых коммунистическими идеями, хотя на тот момент было ясно, что коммунизм уже в процессе разложения на плесень и липовый мед, младший, Метин, учится в школе и одержим идеями богатства и американской мечтой, но уже тоже плотно заглядывает в бутылку.

Карлик Реджеп, прислуживающий Фатьме, на самом деле внебрачный сын ее мужа, и она вымещает на нем накопившуюся боль и обиду, а он как будто не помнит, как она в детстве избила его мать, его самого и его брата, который после этого навсегда остался хромым. На месте Реджепа я бы уже давно отравила старую ведьму, да он, святой человек, покорно терпит ее выкрутасы, ее внуков, терпит всю жизнь и не жалуется.

Сын его хромоножки-брата Хасан, несмотря на уговоры отца и дяди учиться и вылезти из нищеты, зажить лучше предыдущего поколения, думает совсем о другом: о своей влюбленности в Нильгюн, о социальном неравенстве и как его преодолеть поскорее, чем долгим путем учебы и работы, и друзья подсказывают ему простой выход - всего-то надо примкнуть к националистам да бить коммунистов и отбирать у них деньги.

Вообще извечный конфликт поколений в романе Памука, как и у Тургенева, отражает и ситуацию в стране, за бурный двадцатый век претерпевшей много изменений - распад империи, переход к светской республике Ататюрка, несколько военных переворотов (действие романа происходит где-то в конце семидесятых, очередной переворот случился в 1980, а роман Памук писал с 1980 по 1983), но традиции в народе живы и не сдаются без боя, что видно на примере семьи Фатьмы, которая сама, несмотря на воинствующий атеизм мужа, сына и внуков, не перестала верить в Аллаха. Страна на перепутье между Западом и Востоком, и эти противоречия для многих становятся янтарем, в котором они увязают, словно мухи. У Памука вообще все книги об этом, за то и уважаю и буду продолжать дальше осваивать его творчество.

Это что такое только что было? Меня затолкнули, аки Лжедмитрия, в пушку и выстрелили в сторону Китая. Во время полета смогла заценить много толстых и не очень ягодиц, упругих и отвислых грудей, набрякших и опавших… карманов, звериный оскал и самый искренний смех, глубокую любовь и непереносимые потери, буйство созревания и спокойствие оседлости, поиски себя и отказ от классовой борьбы, феерию юмора и прижимающую за гениталии трагедию. Ничего не ожидала от доселе неизвестного мне Юй Хуа, но с огромным удовольствием заценила все причинные места текста, придя в не меньший экстаз, чем мужики Лючжени от попки Линь Хун.

Люблю сатиру. Такую, чтобы складывала пополам в приступах гомерического хохота, а потом бросала в противоположную крайность – рыдать и потеть, подтереть сопли и снова рыдать. Это напомнило любимые и зачитываемые вслух рассказы из сборников «юмор серьезных писателей», где авторы не стремаются прибегать к фарсу, физиологичности, подмечать человеческую упоротость в разных плоскостях и не щадить даже собственную мамку. Стоит только писателю хотя бы на минутку вспомнить о моралях этих ваших, о том, что там сейчас в обществе считается комильфо, так сразу же послышится фальшь, моментально лопнет струна читательского интереса. Захлопнет он книгу и стыдливо спрячет ее под матрас, а может и подопрет ею шатающийся шкаф. Если не что похуже.

Юй Хуа прочитала на одном дыхании, переводя только дух, чтобы утереть слезы да подзаправиться парой мисок простой лапши, под конец позволив себе и саньсянь. В «Братьях» что только не нашло отражение, но сразу же в глаза бросается физиологичность описаний, сконцентрированная на телесном. В лучших традициях. Даже не на ощущениях тела (их мы только себе представляем, когда читаем про падение Лю Шаньфэн, например), а на чисто физиологических выражениях. Герои спят, едят, рыгают, занимаются сексом, едят, спят, иногда не едят, умирают, едят и снова совокупляются. Мотивация их до смешного проста, нет всё усложняющих рефлексий.

Не заморачиваясь бытописанием и не ударяясь в скрупулезное восстановление исторических реалий, Юй Хуа парой штрихов умудряется передать царящий в стране дух, обстановку и уровень развития. Беспредел революции, пожалуй, описан ярче и больнее всего, как и потеря самости в результате глобализации. Автор не поносит толпу, которая зверствует, убивает, стирает все человеческое с лиц, не потрясает кулаками в праведном гневе. В момент описания творящегося безумия с обысками, насилием малолетних, вбиванием гвоздя в голову любого читателя и так проберет дрожь, потому что в произведении, начавшемся с подглядывания в туалете за бабами, после хиханек и хаханек, вырабатывания электроэнергии от телеграфных столбов наступает такой жескач, что хочется продать много почек и вложиться в билет в один конец с этой планеты. Я устала загибать пальцы, чтобы отметить все упомянутые отсылки к событиям китайской истории, сконцентрировавшись на китайскости произведения. Мироощущение у китайцев вообще интересное, с их фатализмом и шрамами прошлого. После тысяч лет истории, когда изменения происходили в час по чайной ложке, 20 век для Китая оказался наполнен чередой мелькающих с безумной скоростью событий - страна из черепахи внезапно превратилась в Ахиллеса. Что прекрасно Юй Хуа и показал.

Структура романа постоянно меняется, не дает расслабиться - автор переключает скорости и сдвигает фокус внимания, под конец вообще все закольцовывая. Это отдает современным романом, но все равно читаешь и ощущаешь традицию эпох. Упоминающиеся в тексте аллюзии на классические китайские произведения нашли отражение даже в наборе действующий лиц, в постоянном интересе к ним писателя и читателя. Про безумную схожесть Бритого Ли с Сунь-Укуном даже говорить нечего.

Интересен эпизод со ста женщинами, которых переимел Бритый Ли. Это напомнило еще "Повесть о Гэндзи", где тот не пропустил ни одного женского рукава. Там тоже было порядка ста женских персонажей. И можно сказать, что Бритый Ли, этот китайский Гэндзи, тоже скрывается в облаках, овеянный вечной славой. Сексуальная энергия била из Бритого Ли только в моменты просперити и вещание о его подвигах заняло не так много. Автор не концентрировался и на любовном треугольнике «Бритый Ли – Линь Хун – Сунь Гун», хотя отвел этому достаточно места. Он включил еще порядка двадцати героев, о которых держит в курсе на протяжении всей книги, отходя и снова возвращаясь. Они трансформируются, превращаясь из вчерашних врагов в соратников протагониста. Кажется, что многие действующие лица находятся вне времени - они были, есть и будут всегда. Переобувшись на ходу, из поборников культурной революции превращаются в ее жертву, из бедных ремесленников - в матерых капиталистов.

Как интересно было читать, так сложно теперь все структурировать и хотя бы себе самой объяснять, что именно мне здесь понравилось, когда это - все. Пойду стучаться в двери к людям и предлагать поговорить им о писателе нашем любимом, Юй Хуа. Если узнаете, что где-то арестовали человека с "Братьями" в руке, внесите залог, пожалуйста.

И ведь не хватит двух слов для описания книги. Хорошая книга - мало сказано. Очень хорошая книга - уже три слова и сказано больше. Бестселлер из Китая. Вокруг писателя ходит много легенд - о нём ничего неизвестно, он не планирует писать книги дальше, просто человек поделился жизненным опытом. Итак, перед нами Внутренняя Монголия, Китай, бескрайняя степь, а самое главное - Китай времён Культурной революции, которая чем-то сходна с красным террором кхмеров, когда они уничтожили всю интеллигенцию Камбоджи, сослав её на сельскохозяйственные работы. Китай не настолько дикая страна, благо за плечами 5000-летняя история, богатое культурное наследие, определённая модель поведения.

В центре книги молодой пекинский парень Чень Чжень. С детства он увлекался дикой природой, Сибирью, Россией. Волей судьбы был сослан из комфортабельного города в степь Элунь. Здесь на первый взгляд немыслимые условия для существования. Да ещё и волки нападают каждую ночь, неся с собой гибель для домашнего скота. Чень Чжень весьма упорный, он добивается дружбы со всеми уважаемым Билигом, монгольским скотоводом. Теперь ему предстоит познать всю хитрость существования в степи, понять как жили кочевые скотоводческие племена, как они повлияли на Китай, чем они схожи, какие различия. Такое нехитрое описание.

О Китае известно много, о кочевниках мало. Их культура не стоит она месте, она вместе с ними в пути. Поэтому нет архитектурных памятников, следы их жизнедеятельности подъедают беркуты и волки, остальное развевает ветер. От их существования ничего не остаётся. Лишь Гумилёв пробовал делать робкие утверждения, однако его слова большинством историков не воспринимаются всерьёз, так как они ничем не подкреплены. Это неудивительно. Говоря о кочевниках, можно только предполагать. Вот и Билиг в одной из бесед с Чень Чженем предлагает тому написать книгу о монголах. Хотя бы одну. С этого момента, надо полагать, Цзян Жун и задумал написать эту книгу. И писал он её более 30 лет.

На наглядном примере Чень Чжень убеждается в уникальности волков. Он понимает и пытается донести до читателя, что многое из современных достижений цивилизации сделано благодаря наблюдениям за волками. А теперь человечество развилось настолько, что и волки больше не нужны. Их заслуги ушли в прошлое, как и сами волки. Жизнь идёт вперёд, оглядываться назад нет нужды.
Красиво сказал один из героев книги: "Волки понимают природные явления, разбираются в рельефе местности, умеют выбрать время, хорошо знают и себя, и противника, понимают стратегию и тактику, отлично ведут ночной бой, партизанскую, манёвренную войну, совершают стремительные броски, внезапные вылазки, блицкриги, умеют, использовать преимущества концентрации войск".

Ещё один факт влияния монголов на Китай. В переводе с монгольского "Чина" означает волк.

И весьма хороший контекст в книге закладывается о деятельности человека в негативном влиянии на экологию. Когда-то богатая пастбищами степь Элунь ныне превращается в пустыню. И Пекин стал задыхаться от пылевых бурь. За какие-то 30 лет ситуацию меняется на глазах. 5000-летняя история протекала постепенно, однако вторая половина XX века внесла такой разрушительный вклад, что все эти 5000 лет обратились в прах.

Эти рецензии тоже могут вас заинтересовать:
- "Повести и рассказы" (сборник) Лу Синя

Реки в Азии выглядят длинней, чем в других частях света,
богаче аллювием, то есть -- мутней; в горстях,
когда из них зачерпнешь, остается ил,
и пьющий из них сокрушается после о том, что пил.
Бродский

С продолжением удачно начавшихся книг всегда есть это: ждешь новой встречи с героями, о которых страстно хочешь знать, заранее настраиваешься на обаяние языка и стиля, чуть опасаешься разочарования. Которого чаще всего не удается избежать, потому что та, первая, история закончилась ведь, нынешняя будет о другом. Даже если действовать в ней станут те же персонажи, они прошли через серьезные испытания и уже не будут прежними.

Героям книжных циклов мы готовы простить многое, так работает эффект сериала, когда персонажи становятся немножко родственниками.  Но  мыльнооперного налета третьесортности, в случае сквозных героев и действия, избежать труднее. И лишь тогда, когда автору удается найти баланс между знакомым и абсолютно новым появляется по-настоящему ценная книжная серия. Амитав Гош из тех немногих, кто умеет.

"Дымная река", вторая книга "Ибисной трилогии", и она о том же: предыстория Опиумных войн, восстановление хронологии предшествующих и сопутствующих событий, новая встреча с некоторыми героями, знакомыми по "Маковому морю". И одновременно совсем о другом: действие переносится из Индии в китайский Кантон, а в фокусе внимания оказывается сообщество купцов, построивших благосостояние на торговле опием.

Напомню, в сути "Ибисная трилогия" — первый в художественной литературе честный подробный рассказ о том, как Британская империя подсадила мир на наркотическую зависимость. Если индийская часть рассказывает о том, как колониальные власти в принудительном порядке вытесняли с полей все сельскохозяйственные культуры, кроме опийных маков, как функционировало поставленное на поток фабричное производство наркотика, то китайская поведает о дальнейшем пути зелья, о транспортировке и о том, как Империя Цин стала землей наркоманов.

Примерно как бывшие страны Союза сразу после его распада. Помните это кошмарное время, когда в подъездах каждое утро валялись шприцы, а на детских площадках, едва не в каждом дворе, сидели обдолбанные торчки? Примерно то же происходило в середине 1830-х в Китае,  способ употребления зелья был иным, но глубинный смысл развала страны тот же самый:  Британская Империя искала крупный и относительно близкий к источнику сырья рынок сбыта, обильный населением Китай отвечал требованиям, а торговля чаем, шелком, фарфором ставила его в транзитную цепочку. Что до запрета употребления наркотиков — проблема решалась откатам коррумпированному чиновничеству. Все как у нас.

Середина 1830-х стала критическим временем, когда наркомания охватила все слои общества, ведя к вырождению нации. В этих условиях император вынужден был пойти на жесткие меры, как в отношении торгующих и употребляющих, так, главным образом — в отношении импортеров, преимущественно английских купцов. Финал известен:  в ответ на конфискацию и уничтожение крупной партии наркотиков, Англия объявила войну, а преимущество английской военной машины обеспечило капитуляцию Китая на кабальных для него условиях, с беспрепятственным распространением наркомании.

Все это будет чуть позже, здесь и сейчас мы в точке неустойчивого равновесия, когда маятник вот-вот качнется, но пока завис. Уже ничего не изменить, ставки сделаны, и событий, которые приведут к крушению, не отменить но есть еще время насладиться последними иллюзиями. В фокусе внимания богатый опиумный торговец-парс из Бомбея Бахрам-бей, отец А-Фаня, помните пристрастника из первой книги, скованного кандалами с раджой Нилом, вместе с которым они бегут с "Ибиса"?

К нему, рискующему всем нажитым, влезшему в долги, чтобы закупить огромную партию опия в надежде совершить гешефт всей жизни и выкупить судно - к нему устроится секретарем Нил. Вы помните. что бывший раджа прекрасно образован, говорит и пишет на нескольких языках.  Его глазами мы увидим происходящее. Его и еще одного человека, внебрачного сына знаменитого художника, по стечению обстоятельств бывшего другом детства Полетт.

Да-да, милой малышки Полетт, одержимой ботаникой, не пожелавшей замуж за престарелого судью,влюбленной в Закарию Рейда и разлученной с ним. На Маврикии на нее натыкается другой увлеченный растениевод, путешествующий на корабле-саде, вся палуба которого уставлена экзотическими растениями, импорт которых в Европу золотое дно, потому что стоят все эти саженцы там бешеных денег. Но прежде нужно довезти, это вам не сырец по трюмным ящикам тарить — живые растения капризны.

Хорек (таково прозвище корабела-биолога) остро нуждается в грамотном помощнике, Полетт занимает вакантное место, а поскольку женщинам вход в Кантон заказан, в то время, как одной из главных целей нынешней экспедиции является редкая камелия - то розыск саженцев берет на себя за скромную мзду молодой художник Дрозд. Его письма к Полетт о происходящем в Городе Чужаков (так назывался Кантон на пиджин)  вторая точка романной оптики.

Поразительно масштабное многоплановое повествование, в котором историческая достоверность и захватывающая интрига соединяются с крепкой жизненной философией, а читатель, вместе с любимым героем, вынужден делать непростой морально-этический выбор.

Прекрасная книга и отличное продолжение истории. Думаю, что у меня не хватит терпения ждать, когда  Александр Сафронов сделает для Фантома перевод третьей части "Flood of Fire ", прочту в оригинале.

Красивая и певучая книга, в которой говорится о страшных вещах. Мы, европейцы, знакомы в основном со своим театром военных действий Второй мировой, ужасами Холокоста, немецкими концлагерями, блокадой Ленинграда и т.д., а на тихоокеанском побережье континента происходило ровно то же самое, только с азиатской спецификой. Я читала «Узкую дорогу на дальний север» Ричарда Флэнагана о строительстве железной дороги на территории Бирмы и Малайи и все сопутствующее тяжелому изнурительному труду в условиях тропической жары и антисанитарии и «Белую хризантему» Мэри Линн Брахт о специальных лагерях "женщин для утешения" солдат императорской армии. И вот теперь эта книга, в которой есть и то, и другое, и много чего еще.

Согласно азиатской культурной традиции, Тан Тван Энг фоном для всех происходящих ужасов дает красоты природы и вплетает в роман искусство, которое тоже не вечно, но все же при его помощи мы как-то примиряемся с бренностью и бессмысленностью бытия. Время-разрушитель не жалеет ничего, ни душевного здоровья самой рассказчицы, довольно быстро проваливающейся во мрачные глубины афазии, ни прекраснейшего японского сада, который за без малого сорок лет запущенности разросся до того, что смотритель поручил нанятой садовнице сделать из него "естественный сад", т.е. убрать всю экзотику и оставить только эндемичные для местности растения. Чуть менее мимолетными и скоротечными кажутся хоримоно - искусные татуировки, которые люди носят на себе всю жизнь, а потом даже поручают после смерти содрать с них лоскут кожи, дабы произведение мастера осталось на память потомкам.

Повествование идет в двух временных пластах - в начале пятидесятых, когда еще молодая Тео Юн Линь приезжает на Камеронское нагорье с целью создать японский сад в памяти о погибшей в концлагере сестре, и тридцать шесть лет спустя, когда Юн Линь, выйдя на пенсию, возвращается в Югири, чтобы успеть закончить начатое, пока разум еще при ней. Всю книгу ждешь каких-то ужасов, но по факту они занимают в книге страниц двадцать, а все остальное время мы под разными углами смотрим на разное, из чего писатель складывает цельную картину. Жизнь в Малайе, сперва при британском владычестве, потом при японской оккупации, снова при британцах и уже в условиях независимости, отношение разных народов к разным режимам (родители главной героини, например - пролИвные китайцы, которые до последнего смотрели британцам в рот, но в конце концов до отца главной героини дошло, что "бананом" (снаружи желтым, внутри белым) больше быть не стоит), интересный взгляд на то, почему в Малайзии не вышло установить коммунистический режим. Краткий экскурс в англо-бурские войны в Южной Африке глазами пожилого Магнуса Преториуса, который после поражения осел в Азии, женился на китаянке, стал выращивать чай, но плантацию свою назвал Маджуба (как напоминание британцам об унизительном поражении в битве при Маджуба-Хилл в первой англо-бурской) и вывесил над ней флаг Трансвааля. Накамура Аритомо, его короткий взлет и опала, и тонкие и нежные отношения с Юн Линь, в которых они медленно-медленно двигались навстречу друг другу и заново учились доверять. Японский историк Йошикава Тацуджи, который сейчас занимается тем, что не дает японским властям вымарать из школьных учебников правду о преступлениях японский армии на оккупированных территориях, а в войну чуть не стал летчиком-камикадзе - его рассказ в шестнадцатой главе очень пронзительный. Покрывающие все тело татуировки хоримоно, в процессе которых настолько привыкаешь к боли, что начинаешь испытывать от нее удовольствие - так вот откуда Жаклин Кэри черпала свое вдохновение для образа Федры! То, как в войну не все ведут себя как герои - герои в большинстве случаев не выживают, а те, кто остается жив, в какой-то момент пошли на сделку с совестью, и потом всю жизнь мучаются, потому что выжили, в то время как близкие погибли.

В роман вплетены красивые притчи (например, вот эта мне очень понравилась), а также образы и сравнения. Богиня памяти Мнемозина и ее безымянная сестра-близнец, богиня забвения. Воспоминания, подменяющие настоящее - этакая форма заимствованного пейзажа, шаккёя. Умение прощать и отпускать прошлое. Загадки и даже подобие детективной линии с поиском сокровищ императора. Контрасты: спокойствие дзена в саду и партизанские отряды коммунистов, красота искусства и ужас насилия, восхищение природой и та самая бренность. Думаю, эту книгу можно перечитывать не раз и постоянно открывать для себя что-то новое.

«Братья» начинаются как типичная семейная сага, изрядно приправленная типичным для Хуа гротеском и иронией – именно это, собственно, и хотел изначально написать Юй Хуа, но, посетив впервые США и вернувшись на родину, немного изменил замысел: роман всё рос и рос, вмещая в себя все острые повестки дня вчерашнего и сегодняшнего, полнился отсылками и метафорами на эпоху, превратившись в итоге в довольно жестокую социальную сатиру. Сам Юй родился в эпоху культурной революции, пережил резню на Тяньаньмэнь в 1989 году, своими глазами видел, как забивали человека палкой (эта сцена будет в романе) и множество других убийств и насилия. Один из самых известных писателей страны, Юй Хуа в итоге задумал самый масштабный свой роман и писал его, кажется, и вправду слишком долго, но результат того стоил - вышедшие «Братья» поразили весь Китай.

«Братья» - остросоциальный роман. В одном из интервью он сказал: мы жили между двух крайностей, мы все больные. Эти слова, по сути, очень знаковые для его творчества в целом и для конкретно «Братьев» - тут всё так и есть, сплошные крайности и все явно не в себе. После публикации «Братьев» в Китае писатель отправился в бесконечное путешествие по журналистам, в итоге сказав, что устал говорить о романе, мол, сказал уже всё, что мог, хочется теперь послушать других людей. Критика в самом Китае была к нему жестока – и за эту самую остросоциальность, и за критику эпохи, и за сортирный юмор и трагическую, в общем-то, развязку. И это, впрочем, не помешало ему в 2005 и 2006 годах, когда, собственно, «Братья» и вышли, - да ещё и в двух томах! – продать более чем миллион копий книги.

Любая дикость воспринимается легче посредством юмора, гротеска, иронии. Юй Хуа – постмодернист своего века, выворачивающий наизнанку историю родной страны и вываливающий эти малоприятные внутренности – нате вот, такова вот моя родина. Преувеличивать, доводить до абсурда, параллельно ужасая до смерти эскалацией насилия и драмы – пока вокруг ржут и рыгают, другие захлёбываются кровью и терпят побои и унижения, пока любовь всей жизни изменяет с другим, утопая в сплошной физиологии, кто-то ляжет под поезд, и в этой сцене никакой физиологии не будет – одна лирика. В отношениях двух противоположностей всё так и есть – есть два брата, олицетворяющиее разные стороны баррикад трясущегося в Паркинсоне революций и реформ Китая. Один - возвышенный и чуткий, другой – как тот гопник с района, даром что миллиардер. Первый любит одну и ту же женщину, держит данное слово, любит родителей и не смеет нарушать закон. Другой, в общем-то, любит своего брата – как же не любить, он же брат! – но любовь эта порой довольно расчетлива. Высокие чувства ему неведомы, а единственную женщину, которую он возжелал, и не любил никогда, сплошная подмена понятий. Бритый Ли и сам как поезд – рушит чужие жизни, не особенно стараясь: те, кто не успевают к нему приспособиться, ломаются, потому что их душевные конструкции слишком хрупкие. Нужно успевать крутиться – строить бизнес, хотя бы и липовый, менять баб, как перчатки, следить за модой, лететь в космос, наконец, потому что денег уже слишком много, как до Луны и даже обратно. Городок Лючжань постепенно грозит превратиться в Личжань.
В «Братьях» очень важен и сам язык – весь этот «туалетный» юмор здесь соседствует с размышлениями героев; сортир против души, жопа против любовного признания. Вульгарность – результат той самой культурной революции, к которой так стремился Мао. Нате – роман, собственно, и начинается с того, как герой в общественном туалете через дырку в полу пытается разглядывать женские задницы. На этом строится завязка сюжета, так происходит знакомство с основными ключевыми героями: Бритый Ли становится популярен в посёлке именно потому, что среди других женских задниц он увидел самую популярную в Лючжени, принадлежащую красавице Линь Хун. На историях о том, что он именно увидел и как это было, Бритый Ли, собственно, и станет в самом деле «предпринимателем» - не позже, когда начнёт толкать секонд-хенд, а именно в четырнадцать лет, предлагая местным мужикам выгодный бартер – он им историю про жопу, а те ему тарелку вкусной лапши. Бритый Ли идёт со временем в ногу – только кажется, что он его опережает, но по сути – именно так и выглядит Китай тех лет, предприимчивый, перестраивающийся, ничего святого – и вроде всё традиционно, но либо крестик сними, либо трусы надень.

Главные герои при этом, в общем-то, олицетворяют не просто две разные стороны баррикад. Можно предположить, что их сравнения в итоге могут привести к идее о народе и власти вообще. Человек ранимый, переживающий все катастрофы века, скромный и честный, любящий и возвышенный Сун Ган искренне любит своего брата. Тот – слишком масштабная личность, чтобы просто приравнивать его к чиновникам, да и это не совсем верно, однако очевидно, что помимо бесконечных отсылок к реальным историям из серии «из грязи в князи» (взять хоть поработившего китайский интернет Робина Ли, даром что тот не лысый), Юй Хуа больше прочих ссылался на самого главного политика века. Даже масштабное шоу с девственницами в главной роли, впрочем, не может не напомнить о том, что великий кормчий Мао Цзедун был тот ещё бабник – как известно, ему мечталось обрести бессмертие через постель, потому череда любовниц к нему не иссякала даже несмотря на то, что у него диагностировали трихомоноз. Который Мао лечить не собирался, а одарял направо и налево всех своих женщин. Трихомоноз в запущенном состоянии, разумеется, привёл и к бесплодию – и в книге Бритый Ли приводит себя к бесплодию сам, сходив к врачу и сделав «перевязку». Параллелей между ними слишком много, в том числе и вечная неопрятность Ли - Мао тоже редко мылся и даже зубы не чистил, отвечая на это: вы когда-нибудь видели, чтобы тигры чистили зубы? Сам Бритый Ли объясняет окружающим – он хочет быть ближе к народу, но это его желание продлится недолго и всё же сменится на атрибуты власти и богатства.

Братья – две противоположности друг другу, и всё-таки, как понятно, они вместе. Важно и то, что эти братья не родные – конфликт строится в том числе и вокруг этого. Отец одного из братьев во время революционной мясорубки и бесчинства хунвэйбинов умрёт в кровавых муках. Разумеется, в какой-то момент Бритый Ли не может не вспомнить, что отец ему этот – не родной, а есть какой-то другой, более подходящий под условия времени. Куда толпа, туда и Бритый Ли, в тот момент, пока Сун Ган размазывает сопли и пытается отыскать, в какую каталажку запихали ещё живого тогда отца. Меняется время – схлынула одна волна, катит другая, после того, какую разруху оставил после себя так называемый «большой скачок» Мао, нужно думать о том, как повышать ВВП. Это я ваш сраный ВВП, замечает Бритый Ли – начинает он, разумеется, с того, что строит мусорную бизнес-империю – понятно, что Юй Хуа отмечает лишний раз, что деньги в случае с некоторыми героями, не пахнут ни в туалетах, ни в мусорных кучах. Очевидны и литературные отсылки – извечный «сон в красном тереме», только в профиль, где и свержение богатых в условно бедные, и даже битва за одну женщину - и та на месте, только век другой. Примечательно, что западная критика сравнивает «Сон в красном тереме» именно с Анной Карениной, в то время, как и один из героев «Братьев» от несчастной любви тоже бросится под поезд. Критик Джесс Роу в the New Yorker, рассуждая о сложности перевода такого романа на английский, приходит в итоге к выводу – несмотря на великолепный замысел и мастерское исполнение, пропасть между Западом и Востоком всё ещё слишком велика, чтобы «Братьев» мог кто-то целиком и полностью понять и принять. Неутешительный вывод, включающий в себя не только тоску от того, что литературу востока всё ещё не читают почти нисколько, но и всё же надежду на то, что ситуацию эту можно и нужно менять.