Цитаты — стр. 2

Ада тоже лежала без сна. Её одолевали беспокойные мысли. Она думала о том, что Инман выглядит намного старше, хотя прошло всего четыре года, и он такой худой, мрачный и замкнутый. И тут же у неё мелькнула мысль, что и она потеряла свою красоту и стала загорелой, жилистой и грубой. Затем она подумала о том, что вот живешь день за днем и со временем становишься кем-то ещё, твоё предыдущее "я" становится как близкий родственник, как сестра или брат, которые разделяют с тобой твоё прошлое. Но другой человек- другая жизнь.

Руби, похоже, всегда знала, где находится та или иная сторона света, и считала это настолько важным, что называла её не только когда указывала направление, но даже когда о чём-то рассказывала. Она обязательно упоминала, где произошло то или иное событие. Западный берег Малого Восточного притока, восточный берег Западного притока — вот так примерно. Чтобы говорить таким языком, нужно чётко представлять себе землю, на которой живёшь. Ада знала, что хребты, лощины, реки и ручьи были рамой этой картины, её костяком. Нужно ещё выучить, как они расположены по отношению друг к другу, и затем дополнить картину деталями, запоминающимися ориентирами. От общего к частному. Всё имеет своё название. Чем дольше живёшь в каком-то месте, чем больше деталей замечаешь вокруг.

Говорят, Джорджию можно узнать сразу, потому что, кроме красной земли и ухабистых дорог, там и нет ничего.

Мне жаль парня, — сказал он. — Ему так хочется попасть домой, а ведь он даже не знает, какой это отвратительный штат, из которого он родом. Если бы у меня был один брат в тюрьме, а другой в Джорджии, я бы сначала постарался освободить того, что в Джорджии.

Когда Монро был жив, ей приходилось заниматься делами не более трудоёмкими, чем проверка банковских счетов, абстрактных и не связанных с чем-то реальным. Теперь, когда появилась Руби, все действа, связанные с едой, одеждой и кровом, были неприятно конкретны, заниматься ими надо было немедленно и всё это требовало усилий.

Ада подумала, не утратит ли литература для нее интерес, когда она достигнет такого возраста или душевного состояния, что ее жизнь пойдет таким уверенным путем, что то, о чем она читает, перестанет казаться ей столь значительным, так как она уже не будет рассматривать содержание книг как варианты своей судьбы.

— Так вы никогда ничего не видели? — решил уточнить Инман.
— Нет, так уж случилось.
— Что ж, — заметил Инман, — для человека, которому досталась лишь крупица от того, что он мог бы иметь, вы выглядите очень спокойным.
— Может, было бы хуже, если бы я увидел мир и тут же его потерял.
— Может быть, — отозвался Инман. — А сколько бы вы заплатили прямо сейчас, чтобы ваши глаза прозрели хотя бы на десять минут? Бьюсь об заклад, что немало.
Обдумывая этот вопрос, старик облизнул языком уголок губ и ответил:
— Не дал бы и ломаного гроша. Боюсь, я возненавидел бы все на свете.
— Со мной так и случилось, — вздохнул Инман. — Много чего я хотел бы никогда не видеть.
— Я не об этом. Ты сказал — десять минут. Получить и потерять — вот что страшно.

Бессмысленно думать, как можно было бы провести эти годы, так как он провёл их хуже некуда. Теперь их уже не воротишь. Можно бесконечно горевать о потерянном времени и о том, чего не успел сделать. Об умерших, о том, что потерял сам себя. Но как говорит мудрость всех эпох, мы совершаем поступки не для того, чтобы горевать и горевать о них. Древние мудрецы знали, что говорили, — можно убиваться до разрыва сердца и в конце концов всё равно останешься таким, какой есть. И как бы сильно ни горевал, ничего не изменится. И то, что потерял, не возвратится. Останутся только шрамы, отмечающие пустоту. Можно выбрать — продолжать жить или нет. Но если продолжать, то всё равно придётся нести свои шрамы на себе.

– <...> Мисси Анна сказала, что она – мой лучший друг.

– Ты не можешь быть ей другом. Только рабом.

– Почему, паппи?

– Потому что друзья не владеют друг другом.

– А разве вы с мамми не принадлежите друг другу? Разве вы все не друзья?

– Это не то же самое. Мы принадлежим друг другу, потому что хотим этого, потому что любим друг друга.

… Жители деревни начали поедать грызунов, корешки, листья - все, что они могли отыскать в течение дня.
Если мужчины и уходили в лес на охоту, то у них зачастую не хватало сил даже на то, чтоб донести добычу до деревни. Законы племени мандинго запрещали есть многочисленных обезьян, не разрешалось подбирать куриные яйца, лежащие повсюду, нельзя было есть лягушек, которые мандинго считали ядовитыми. И как истинные мусульмане они бы скорее умерли с голоду, чем стали бы питаться мясом диких свиней, которые целыми стадами проходили прямо через деревню.