Цитаты — стр. 6

Для все большего числа жителей империи стать римлянином означало стать римским гражданином. Во всех провинциях империи в течение первых двух веков новой эры существовало много способов приобрести этот статус. Неграждане, которые служили в римской армии, становились гражданами, когда отбывали срок службы; местные чиновники в городах по всей империи более или менее автоматически получали римское гражданство; целые общины или отдельные лица (например, Тиберий Клавдий Тогидубнус) получали гражданство за особые заслуги перед властью; и рабы римских граждан, где бы они ни жили, становились гражданами, если получали свободу. Не существовало никаких тестов или экзаменов, которые мы привыкли связывать с получением гражданства, не нужно было салютовать флагу, приносить присягу или платить какой-либо денежный взнос. Гражданство давалось даром, и к 200 г., согласно наиболее точным недавним оценкам, примерно 20 % свободного населения были гражданами. Это означало, что по меньшей мере 10 млн жителей провинции были римскими гражданами.

Особенно откровенное повествование предстает перед нами в дневнике христианки, которую отдали на растерзание диким животным в цирке Карфагена в 203 г. Замужняя новообращенная христианка Вибия Перпетуя, которой было около 22 лет, была арестована и предстала с маленьким ребенком перед прокуратором провинции, заменявшим наместника, который накануне умер. Это наиболее личные и сокровенные мемуары из всех сохранившихся античных текстов – подробные записи женщины о своем печальном опыте, о переживаниях за малыша, о снах, которые она видела накануне жестокой казни. Даже в этих воспоминаниях чувствуется смущение опрашивавшего ее прокуратора и его желание убедить ее отречься. «Пощади седины отца твоего, пощади младенчество твоего сына, принеси жертву за благополучие императоров», – уговаривал он ее. «Я не сделаю этого», – она ответила. «Христианка ли ты?» – он спросил, поворачивая допрос в формальное русло. Когда она ответила: «Christiana sum»,[99] ей вынесли смертный приговор. Прокуратор был в явном недоумении, и, похоже, толпа, наблюдавшая за смертью христиан в амфитеатре, – тоже. Римские кровавые зрелища проходили по строго определенным правилам: там в смертном бою встречались дикие звери, преступники и рабы, но не кормящие матери. И действительно, толпа содрогнулась при виде другой мученицы, Фелицитаты, у которой молоко сочилось из груди.

Адрианов вал, как мы это называем, растянулся на 117 км, через весь остров, от одного побережья к другому. Его возведение потребовало огромное количество человеко-часов военнослужащих. При этом не очень ясно, для чего это делалось: раньше ученые предполагали, что понадобилось защитное сооружение от варваров, но это соображение оказалось неубедительным. Да, действительно, существует единственное упоминание одного античного автора, анонимного биографа и фантаста конца IV в. (почему-то пожелавшего «состарить» свои сочинения на сто лет), которое приписывает Адриану планы по размежеванию римлян и варваров. Но такая стена вряд ли могла сдержать сколько-нибудь серьезно настроенного и организованного неприятеля, решившего преодолеть ее, тем более что большая ее часть была сделана из торфа, и лишь некоторые участки (которые сохранились и тиражируются на популярных фотографиях) были каменными. Проход по гребню не предусматривался, а значит, вал не мог толком служить для наблюдений и охраны. А для таможенного барьера, о чем заговорили недавно, или для ограничения миграции вал кажется слишком грандиозным. Единственная цель, которую вал успешно решает, – доминирование над местным ландшафтом, создающее ощущение, что здесь заканчивается империя. Вряд ли было совпадением, что примерно в это же время аналогичные, хотя и менее впечатляющие, стены, насыпи и укрепления были построены в других пограничных районах: границы империи приобретали более отчетливые формы.

Существенное прибавление территорий принесли только кампании Траяна: в 101–102 гг. в результате военных операций, подробно описанных на его колонне, он покорил Дакию, часть которой сейчас входит в Румынию; в 114–117 гг. воевал в Месопотамии и добрался до территории современного Ирана. Это была крайняя точка проникновения римлян на Восток, однако задержались они там ненадолго. Придя к власти в 117 г., Адриан в первые же дни правления отказался от большей части новых завоеваний. Успех Траяна был отмечен весьма странным триумфальным шествием: поскольку Траян умер по дороге домой, место в триумфальной колеснице заняло его изображение. Да и захваченные земли к этому моменту уже были возвращены.

случай с украшением бара в портовой Остии. Дело было во II в., и основной темой для живописи выбрали традиционный ряд греческих философов и гуру, обычно объединяемых под именем Семи мудрецов: Фалес Милетский, живший в VI в. до н. э. и прославившийся утверждением, что Вселенная возникла из воды; его современники Солон Афинский, полулегендарный законодатель, и Хилон Спартанский, тоже из ранних интеллектуалов. До нас дошли не все изображения, но изначально на стене красовались все Семь мудрецов, восседавшие на изящных креслах со свитками в руках. Но вот в чем штука: на свитках были запечатлены не знаменитые афоризмы о политике, науке, законе и морали, а суждения об испражнениях. Любимая римлянами скатологическая тема (см. цв. вклейку, илл. 15).
Над головой у Фалеса вились слова: «Фалес советовал страдающим запором не оставлять стараний»; над головой Солона: «Чтобы прокакаться, Солон гладил себя по животу»; а над Хилоном: «Хитрый Хилон учил пердеть беззвучно». Под мудрецами располагался еще один ряд фигур, которые восседали на общем унитазе со множеством мест (обычное для римского мира устройство отхожего места). Эти персонажи тоже имели что сказать на эту тему, например: «Попрыгай, и выйдет быстрее» или: «Пошло-пошло».

Один из альтернативных источников помощи – и один из самых странных документов классической древности – раскрывает перед нами специфические проблемы и тревоги, которые терзали обычных людей античного мира. Эти «Оракулы Астрампсиха», якобы произнесенные легендарным древнеегипетским магом (к которому на самом деле этот текст не имеет никакого отношения), записанные, как утверждается в предисловии (тоже безо всяких на то оснований), лично Пифагором и обеспечившие победы Александра Македонского, представляют собой на самом деле скроенные по общей мерке пророчества, готовый инструментарий, составленный, вероятно, во II в., когда и Александр, и тем более Пифагор уже много столетий как были мертвы. Эта книга состоит из 92 вопросов, наиболее часто задаваемых предсказателям, и списка из тысячи с лишним ответов. Тот, кто обращался за советом, выбирал наиболее подходящий к своей ситуации вопрос и называл его номер предсказателю, а предсказатель, следуя инструкциям (довольно сложным, нужно было выбрать еще несколько чисел, потом вычесть первое задуманное и т. д.), постепенно добирался до единственного (из тысячи с лишним возможных) правильного ответа.

Анонимный составитель «Оракулов» явно считал, что 92 вопроса адекватно передают все мыслимые проблемы, какие могут заставить человека обратиться к ясновидцу. Не забыты и пташки высокого полета, вопрос «Стану ли я сенатором?» едва ли интересовал так уж многих (хотя, кто знает, может быть, этот наивный вопрос мечтатели все же произносили вслух, как в современном мире девушки все еще спрашивают о прекрасном принце, хотя не имеют никаких шансов даже познакомиться с членом королевской династии, не говоря уж о том, чтобы выйти за него замуж). Но большинство вопросов действительно охватывают повседневные заботы, в основном, что предсказуемо, о здоровье, браке и детях. Наверное, к числу популярных принадлежал № 42 («Оправлюсь ли я от болезни?»), хотя стоит отметить, что в списке присутствует и вопрос «Не был ли я отравлен?». Видимо, такие подозрения терзали не только императоров и их родственников. № 24 «Беременна ли моя жена?» уравновешивается страхом «Не будет ли обнаружена моя измена?», а также вопросом «Следует ли мне оставить этого ребенка?», напоминающим о все еще действовавшем обычае выбрасывать нежеланное дитя. Среди клиентов провидца были и рабы, судя по вопросам «Буду ли я освобожден?» и «Буду ли я продан?». К числу основных опасностей относится путешествие («Жив ли странник?» и «Будет ли безопасным мое плавание?»), но главная проблема – конечно же, деньги, возможность прокормиться и обеспечить себя, в этой части вопросы разработаны наиболее подробно: «Смогу ли я взять в долг?», «Открою ли я мастерскую?», «Смогу ли выплатить долг?», «Не продадут ли мое имущество с аукциона?», «Оставит ли мне друг наследство?». Закон если и присутствует в этих вопросах, то как отдаленная угроза: «Не подадут ли против меня иск?» и даже «Спасусь ли я, если кто-нибудь на меня донесет?».

Гораздо больше, чем совсем неимущих, было тех, кто находился ступенькой выше, и эти люди оставили намного более четкие следы своей жизни. Тут тоже наблюдается достаточно широкий разброс, у кого больше привилегий и радостей, у кого меньше. На одном конце спектра – люди с устойчивым доходом, получаемым от производства и продажи самых разных товаров: и основных продуктов питания, и, например, модной одежды. Такие семьи занимали несколько помещений, обычно они жили над своим магазином или мастерской, могли владеть одним-двумя рабами, даже если сами (это не редкость) были вольноотпущенниками или детьми рабов. Особенно подробно мы можем узнать жизнь на этом уровне благосостояния, заглянув в выгребную яму, которую удалось раскопать под небольшим кварталом жилых квартир и розничных магазинов в Геркулануме, поблизости от Помпей: этот город был уничтожен извержением Везувия вместе с Помпеями в 79 г. Содержимое выгребной ямы все еще анализируют специалисты: оно попадало сюда из примитивных уборных тех квартир, которые располагались прямо над этой ямой, предварительно пройдя по пищеварительному тракту приблизительно 150 жильцов. Диета скромная и разнообразная: эти люди ели рыбу, морских ежей (сохранились фрагменты иголок), кур, яйца, грецкие орехи и фиги (косточки проходили по кишечнику насквозь и выходили непереваренными). Живущие на верхнем этаже пользовались уборными и как мусоропроводом, бросали туда осколки стекла и разбитую посуду, а иногда роняли и украшения. У этих людей водились кое-какие деньги, они могли купить новую посуду, у них даже имелись украшения – было что терять.

По всей империи богатые выставляли напоказ свое богатство, возводя просторные и дорогие жилища, которые измерялись не занимаемой площадью, а количеством черепицы на крыше (в одном законодательном акте мы читаем, что претендующий на должность местного консула должен обладать домом с 1500 черепичными плитками на крыше).

Подобный исторический скепсис – здоровое явление. Но он упускает более важный момент: каковы бы ни были взгляды Светония или других античных писателей, черты характера конкретных императоров не имели серьезного значения для большинства жителей империи, а также для основного корпуса римской истории.
Наверное, те или иные черты императорского характера были важны для элиты метрополии, советников императора, сенаторов и дворцовой прислуги. Вполне возможно, что повседневное общение с юным императором Нероном было несколько более утомительным, чем с Клавдием до него или с Веспасианом после. А отсутствие Тиберия, уединившегося на Капри, или Адриана, постоянно путешествовавшего по римскому миру (он был заядлым туристом, проводил больше времени в дороге, чем у себя дома), должно быть, оказывало влияние на бюрократические дела – на тех, кто напрямую был с ними связан, – включая в какой-то момент и самого Светония, который недолго работал секретарем Адриана.

Однако вне этого узкого круга, и уж точно вне пределов города Рима, где последствия щедрости конкретного императора могли коснуться и обычных людей, вряд ли на самом деле имело какое-либо значение, кто именно на троне, каковы его личные привычки, какие вокруг него интриги. И у нас нет совершенно никакого свидетельства того, что характер правителя играл сколько-нибудь значительную роль для модели управления в метрополии или за ее пределами. Если Гай, или Нерон, или Домициан на самом деле были столь безответственны, склонны к садизму и безумны, как их изображают, это не влияло или почти не влияло на внутренние закономерности римской политики. Скандальные рассказы и описания содомии (которые затушевывают реальную историю не менее, чем оживляют ее) лежат на поверхности, а в глубине и независимо от тщательно выстроенных афоризмов Гиббона находилась весьма стабильная структура управления и – как мы еще увидим – весьма неизменный в течение всего данного периода набор проблем и конфликтов. Именно в эти моменты, а не в конкретные идиосинкразии правителей, мы должны вникнуть, чтобы понять имперский способ правления. В конце концов, коня так никогда и не сделали консулом.

В более общем смысле главное значение для репутации каждого императора в истории имел способ перехода власти от одного к другому, поскольку их карьера и характер измышлялись так, чтобы отвечать интересам преемника. Основное правило римской истории заключается в том, что те, кого, как Гая, убили, подверглись демонизации. Те же, кто умер в своей постели и чью власть принял сын и наследник, родной или усыновленный, превозносились как щедрые и добрые властители, преданные интересам Рима и не принимавшие себя слишком всерьез.

сенаторы собрались в храме Юпитера на Капитолийском холме, великом символе Республики, и обменялись красивыми словами о конце политического рабства и возвращении свободы. Они подсчитали, что прошло 100 лет с тех пор, как была утеряна свобода, – предположительно, принимая за поворотный момент сделку, заключенную Помпеем, Цезарем и Крассом, «бандой трех», в 60 г. до н. э., – и поэтому наступил особенно благоприятный момент, чтобы вернуть себе свободу. Наиболее зажигательную речь произнес консул Гней Сентий Сатурнин. Он признался, что слишком молод, чтобы помнить Республику, но видел собственными глазами, «какими бедствиями преисполняют тираны свои государства».[76] С убийством Гая занялась новая заря: «Теперь уже нет более деспота, который безнаказанно мог бы причинить вред городу… тиранию ничто так не поддерживало, как трусость и боязнь противоречить ее предначертаниям. Подавленные, убаюканные спокойствием и приученные вести жизнь рабов, мы… Поэтому раньше всего следует оказать величайшие почести тем, кто избавил нас от тирана». Это была впечатляющая речь, но она оказалась пустыми словами. Пока Сатурнин говорил, на его пальце красовалось обычное кольцо с печатью, на которой в знак верности была изображена голова Гая. Один наблюдатель, заметив несоответствие слов и этого украшения, подошел и сорвал кольцо.

Читая между строк «Записки» Цезаря, любой может увидеть, как давний римский страх перед северными варварами и желание Цезаря превзойти всех в ратной славе определяли боевые действия в Галлии на протяжении десятилетия. В результате на Севере Цезарь присоединил к Риму больше территорий, чем Помпей на Востоке. Ему удалось пересечь водоем, который римляне называли «океаном», отделявший известный мир от огромного неизвестного мира, чтобы высадиться ненадолго на далеком экзотическом острове Британия. Это была символическая победа, ее громко обсуждали на родине, даже Катулл упомянул об этом в стихотворении, описывая свое желание посетить места «Где оставил память великий Цезарь,/Галльский видел Рен и на крае света/ Страшных бриттанов».

Своими кампаниями Цезарь заложил основы политической географии современной Европы, по ходу дела раскидав по региону около миллиона трупов. Было бы неверно представлять себе галлов невинными миролюбивыми племенами, грубо растоптанными легионерами Цезаря. В начале I в. до н. э. греческий путешественник Посидоний заметил у входов в дома галлов прибитые гвоздями головы врагов. Хотя сначала он почувствовал отвращение к этому зрелищу, но потом привык, сообщает Страбон. Галльские наемники пользовались большим спросом в Италии, пока римская власть не положила конец их бизнесу. Тем не менее массовые убийства всех, кто оказался на пути у Цезаря, даже некоторым римлянам были не по нутру. Катон, движимый, несомненно, враждой к Цезарю, соединил партийные интересы с гуманными мотивами и настоятельно советовал предать Цезаря суду тех племен, чьих женщин и детей он лишил жизни. Плиний Старший, попытавшийся позже определить число жертв Цезаря, обвинил его, на удивление современно, «в преступлении против человечности».

Всех волновал вопрос, что будет, когда Цезарь покинет Галлию, и как со всей той властью и богатством, которые он сконцентрировал в своих руках за десять лет, начиная с 58 г. до н. э., он впишется в рутину политической жизни Рима. И, как обычно, римляне дискутировали на эту тему с исключительно юридической точки зрения. Возникали суровые споры и технические разногласия по поводу точной даты прекращения полномочий военачальника, спорили, вправе ли Цезарь сразу же занять в очередной раз должность консула. Даже небольшой период частной жизни в промежутке между должностями открывал возможность судебного преследования, в частности по поводу сомнительной законности действий Цезаря в 59 г. до н. э. По одну сторону баррикад стояли те, кто, исходя из личного интереса или принципиальных соображений, стремился обуздать Цезаря, с другой стороны стояли Цезарь и его приверженцы, которые настаивали, что такая процедура унизительна: dignitas полководца – характерно римская смесь влиятельности, престижа и уважения – будет задета. Подспудный вопрос был до грубости прост. Захочет ли Цезарь, имея более чем 40-тысячную армию в своем распоряжении и находясь всего в нескольких днях пути от Италии, последовать примеру Суллы или Помпея?

Сам Помпей осторожно оставался в стороне почти до окончательного столкновения и в середине 50 г. до н. э. все еще искал для Цезаря достойную стратегию. В декабре того же года сенат принял большинством голосов (370 против 22) постановление, чтобы Цезарь и Помпей одновременно сложили с себя командование. Помпей оказался в Риме в этот момент: хотя с 55 г. до н. э. он был наместником Испании, но благодаря очередному своему изобретению исполнял обязанности дистанционно, через заместителей – этот беспрецедентный механизм затем стал обычным явлением при императорах. Бессилие сената в тот момент явно выразилось в том, что Помпей даже не отреагировал на это принятое подавляющим большинством решение, а Цезарь после еще нескольких раундов бесплодных переговоров вступил в Италию.

Период с 146 г. до н. э. до убийства Цезаря в 44 г. до н. э., особенно последние 30 лет этого периода, был временем подъема римской литературы, изобразительного искусства и других сфер культурной деятельности. Стихи Катулла поныне считаются одним из самых замечательных образцов любовной поэзии: он воспевал знатную римлянку, жену сенатора, под псевдонимом Лесбия, благоразумно скрыв ее настоящее имя. Цицерон записывал свои речи, ставшие образцом ораторского искусства, и теоретизировал на темы риторики, идеального государства и даже религии. Юлий Цезарь сочинял рассказы о своих достижениях во время походов в Галлию – редчайшее явление античной литературы, когда сам полководец писал о возглавляемой им кампании. И сам город Рим стоял на пороге превращения из лабиринта кроличьих нор без всякого плана в великолепную столицу, которую всякий легко представит себе при слове «Рим». Первый постоянный каменный театр открылся в 55 г. до н. э. со сценой шириной 95 м, он примыкал к просторным новым променадам со скульптурными садами и портиками с мраморными колоннами (см. илл. 44). Теперь скрытый в подземельях домов возле современной площади Кампо-деи-Фиори, он в свое время занимал пространство значительно большее, чем Колизей.
И тем не менее большинство комментаторов той эпохи сосредотачивались не на этих блестящих достижениях, а на прогрессирующем политическом и моральном разложении. Римская армия по-прежнему одерживала победу за победой, иногда они были очень кровавы, но всегда обогащали казну. В 61 г. до н. э. Гней Помпей Магн, т. е. Помпей Великий, как он назвал себя в подражание Александру Македонскому, отмечал триумф за свою победу над царем Митридатом VI Понтийским, который овладел ненадолго почти всем побережьем Черного моря и имел виды на соседние территории. Это было еще более зрелищное представление, чем триумф Эмилия Павла за сто лет до того. Продемонстрированные серебряные монеты общим достоинством в 75 100 000 драхм[31] могли бы составить годовой доход от налогов всей империи. Этого было бы достаточно, чтобы прокормить 2 млн человек в течение года. Немалая доля богатства пошла на строительство того первого помпезного театра. В 50 г. до н. э. военные кампании на севере, в Галлии, организованные и описанные Юлием Цезарем, добавили к империи еще несколько миллионов подконтрольного населения, не считая какого-нибудь миллиона, или около того, уничтоженного в процессе завоевания. Но вскоре доблестное римское оружие обратилось в сторону собственных граждан. Забудьте про троянцев Энея: это было наследие Ромула и Рема, наследие братоубийства! Это был зов пролитой «крови Рема неповинного», как писал в 30-е гг. до н. э. Гораций.

Каковы бы ни были движущие мотивы, но события 146 г. до н. э. обозначили поворотный момент в истории Рима. С одной стороны, это был пик успеха римской военной машины. Рим уничтожил своих давних самых богатых и могущественных соперников в Средиземноморье. Как утверждал Вергилий спустя чуть более ста лет в «Энеиде», Муммий, покорив Коринф, наконец отомстил грекам за поражение Трои, родины Энея, в Троянской войне. Но, с другой стороны, на события 146 г. до н. э. можно посмотреть как на начало конца Республики и как на предвестие столетнего периода гражданских войн, кровавой резни и многочисленных убийств, которые привели к возврату автократического режима. Наличие сильного врага было для Рима благом. Некоторых авторов, например, Веллея Патеркула, тревожили опасения, что с потерей страха перед внешней угрозой «они перешли от доблестей к порокам».[30] Особенно красноречив на эту тему был Саллюстий. В одном из сохранившихся сочинений о войне в Северной Африке против царя Югурты в конце II в. до н. э. он рассуждает об ужасных последствиях разрушения Карфагена: жадность поразила все слои гражданского общества («каждый сам за себя»), нарушилось равновесие между богатыми и бедными, власть сконцентрировалась в руках немногих римлян. Все это свидетельствовало о крахе республиканской системы.

Некоторые деятели III и II вв. до н. э. прославились откровенной критикой разлагающего влияния иноземных культур на традиционные римские привычки, поведение и моральные устои, особенно досталось греческой культуре – от литературы и философии до обычая заниматься гимнастикой обнаженным, употреблять изысканную пищу и удалять волосы с тела. Больше других отличился Марк Порций Катон (Катон Старший), современник и соперник Сципиона Африканского, которого он осуждал, в частности, за посещение греческого гимнасия (т. е. фитнес-центра) и театров на Сицилии. Катон также известен тем, что окрестил Сократа «пустомелей», ввел римскую оздоровительную диету из зеленых овощей, утки и голубя (отказываясь от предписаний греческих врачей, способных, по его мнению, только довести до смерти). Катон предупреждал, что римскую власть погубит страсть к греческой литературе. Полибий передал слова Катона о том, что один из признаков вырождения Республики он видел в том, что красивый мальчик стал стоить дороже поля, а горшочек маринованной рыбы – дороже пахаря. Он был не одинок в своих опасениях. В середине II в. до н. э. еще один выдающийся деятель настаивал, чтобы выстроенный в Риме театр в греческом стиле был снесен, поскольку гораздо полезнее в воспитательных целях смотреть спектакли стоя, как римляне исстари и делали, а не сидя, развалившись в восточной неге. Если вкратце суммировать подобные доводы, то становится очевидно: что для грека хорошо (утонченность), то для римлянина плохо (расслабленность, mollitia). Роскошь подрывала силу римского характера.
Было ли это простой консервативной реакцией на новомодные идеи, прорвавшиеся в Рим из внешнего мира, или очередной схваткой между традиционалистами и модернистами? Отчасти, возможно, так и было. Но в реальности все было и сложнее, и интереснее. Как бы Катон ни горячился, но сына своего обучил греческому языку, и в некоторых сохранившихся произведениях – в частности, техническом трактате по земледелию и управлению сельским хозяйством, во фрагментах речей и книг по истории Италии – он продемонстрировал владение греческими риторическими фигурами, которые так порицал. Многие его заявления о «римских традициях» были чистой воды фантазией. Нет основания предполагать, например, что почтенные пожилые римляне стоя наблюдали за ходом спектакля. Источники, скорее, свидетельствуют в пользу обратного.

начиная со II в. до н. э. тысячи римлян стали подолгу отлучаться с Апеннинского полуострова. По Восточному Средиземноморью сновала толпа римских торговцев, не упускавшая случая воспользоваться коммерческими возможностями, открывшимися в результате завоеваний. Это были и работорговля, и продажа специй, и более прозаичные поставки для нужд армии. Римский архитектор Децим Коссутий по поручению Антиоха Эпифана заведовал строительством в Афинах; его потомки и бывшие рабы, продолжавшие его дело на протяжении десятков лет, оставили заметный след как в Риме, так и на Востоке. Но большую часть римлян за границей составляли солдаты, служившие в то время уже по нескольку лет вдали от родных краев, в отличие от прежней практики летних лагерей вблизи Рима. После Второй Пунической войны около 30 000 римских граждан служило в регулярной армии на различных территориях ближнего и дальнего Средиземноморья.
Все это создало сразу много новых проблем. В 171 г. до н. э. сенат осаждала депутация из Испании, представлявшая 4000 сыновей римских солдат и местных испанских женщин. Все они были, как бы мы сейчас сказали, лицами без гражданства, поскольку не был утвержден законный брак между римскими гражданами и жителями Испании. И, похоже, они не были одиноки на просторах империи с подобными проблемами. Эмилиан, назначенный военачальником в Испанию, первым делом в качестве «новой метлы» вымел вон из римского лагеря около 2000 «проституток» (я подозреваю, что сами женщины называли себя как-то иначе). Но те испанские потомки римских солдат решились ходатайствовать перед сенатом о выделении им особого города и о прояснении их статуса. Сенат выделил им город Картею на самой южной оконечности Испании и с истинно римским талантом к импровизации наделил его статусом колонии латинского права, изысканно назвав Colonia Libertinorum Carteja – колонией бывших рабов. Интересно, сколько часов понадобилось сенаторам, чтобы выбрать такое экзотическое сочетание «латинского права» с «бывшими рабами» для наилучшего разрешения проблемы с внебрачными сыновьями римских солдат? Во всяком случае, этот казус показывает, как Риму приходилось определяться с понятием «быть римлянином», хотя бы частично, вне Италии.
К середине II в. до н. э. более половины всех римских граждан мужского пола побывали за границей хотя бы один раз и оставили неведомое количество детей по пути своего следования. Иными словами, римские граждане неожиданно стали самым путешествующим населением среди античных стран Средиземноморья

Это, однако, не привело к объявлению Нумы святым или божеством, подобно Моисею, Будде, Христу и Магомету. Традиционный культ богов в Древнем Риме существенно отличался от религии в современном понимании. Тот факт, что многие понятия, включая слова «религия» и «понтифик», были унаследованы из обихода Древнего Рима, скрывает принципиальные отличия римской и современных религий. В Древнем Риме не было вероучения как такового, отсутствовала священная книга и едва ли было то, что мы бы назвали системой духовных представлений. Римляне знали, что боги существуют, но не веровали в них как в глубоко усвоенную внутреннюю истину, в отличие от приверженцев большинства мировых религий. Древняя римская религия почти не заботилась ни о спасении души, ни о морали. Зато она обращала много внимания на тщательность выполнения ритуалов, которые обеспечивали правильный порядок в отношениях Рима с богами, гарантируя успех и процветание. Центральное место в большинстве ритуалов занимало жертвоприношение, в остальном обряды были чрезвычайно разнообразны. Некоторые из них были настолько диковинными, что могли бы испортить репутацию римлян, представив их отнюдь не как чопорных и степенных граждан. На праздник Луперкалий в феврале, например, обнаженные молодые люди бегали по городу, стегая всех встречных женщин (именно этой сценой праздника Луперкалий начинается трагедия Шекспира «Юлий Цезарь»).

Во многих отношениях институт рабства в Риме отличался жестокостью не меньшей, чем военные завоевания. Однако для тех, кто был в услужении в городских хозяйствах, рабство необязательно было пожизненным, в отличие от тех, кто надрывался в полях и в шахтах. Рабов довольно часто отпускали на волю, или они выкупали свободу за деньги, которые сумели накопить. Если хозяин был римским гражданином, то вольноотпущенники тоже получали полное римское гражданство и практически уравнивались в правах с теми, кто родился на свободе. Отличие от Афин здесь также разительно: там вольноотпущенников было очень мало, а те счастливчики, которые становились свободными, не получали со временем афинского гражданства, а оставались в неопределенном статусе без гражданства. Практика освобождения, или «манумиссия» (manumissio), если воспользоваться латинским термином, была характерной чертой римской культуры, ее отмечали все приезжие как важнейшую причину успехов римского государства. Как объяснил в III в. до н. э. один македонский царь, это был способ для римлян «увеличить свою страну». Насколько широк был масштаб явления, можно судить по тому факту, что, по оценке ряда историков, большинство населения Рима во II в. до н. э. имело рабов среди предков в каком-нибудь колене.

Однако, по традиционному сюжету, родителям девушек похищение не показалось ни смешным, ни романтичным. Они пошли войной на римлян, чтобы вернуть дочерей. Римляне с легкостью отразили латинян, но не сабинян. Конфликт затянулся. Люди Ромула впервые столкнулись с серьезной угрозой новому городу, и их предводитель вынужден был призвать Юпитера Статора, чтобы тот остановил бегство римлян. Об этом эпизоде и напомнил Цицерон сенаторам, позабыв, правда, уточнить, что причиной этой войны были украденные девушки. Враждебные действия в итоге только сами похищенные и смогли остановить, ведь им уже небезразличны были их римские мужья и дети. Они смело вступили в сражение, умоляя мужей с одной стороны и отцов – с другой прекратить кровопролитие. «Мы лучше умрем, чем останемся жить без одних иль других, вдовами или сиротами», – восклицают они у Ливия. Их вмешательство имело успех. Не только был установлен мир, но Рим с той поры стал смешанным сабино-римским городом, единым сообществом под совместным правлением Ромула и сабинского царя Тита Татия. Совместное правление, правда, было недолгим: через несколько лет насильственная смерть, которая станет привычным элементом борьбы за власть в Риме, настигла Татия в близлежащем городке в результате мятежа, отчасти спровоцированного им самим. Ромул вновь остался единоличным правителем. Первый римский царь пробыл у власти тридцать с лишним лет.

По Ливию, малышей родила жрица-девственница по имени Рея Сильвия в городе Альба-Лонга в Альбанских горах к югу от места, где позже возник Рим. Весталкой она стала не по своей воле: она оказалась жертвой междоусобной борьбы за царский престол между своим дядей Амулием и отцом Нумитором. Амулий принудил ее к принятию обета безбрачия, чтобы предотвратить появление наследников-конкурентов в роду своего брата. Предосторожность результатов не дала, так как Рея Сильвия вскоре забеременела. Согласно Ливию, она настаивала, что была обесчещена богом Марсом. Ливий, как и Цицерон, с сомнением относится к этой версии; по его словам, Марс мог быть удобным прикрытием для более земной связи. Другие источники, однако, с уверенностью, словно об установленном факте, пишут о появления фаллоса (самостоятельного, без тела) в пламени священного огня перед весталкой.

Сразу после родов Амулий приказал рабам бросить новорожденных близнецов в воды близлежащей реки Тибр, но они спаслись. Как и во многих подобных сюжетах, встречающихся в сказках разных народов, люди, которым давали такие неприятные поручения, были не в состоянии выполнить задание слово в слово. Рабы Амулия оставили близнецов в корзине не непосредственно в воде, а на берегу разлившейся реки. В тот момент, когда прибывающая вода готова была унести малышей навстречу погибели, появилась та самая кормилица-волчица им во спасение. Ливий был одним из римских авторов-скептиков, которые пытались рационально объяснить этот наименее правдоподобный эпизод. Латинское слово lupa означало не только «волк», но и в разговорном языке «проститутка» (публичный дом назывался lupanar). Может быть, не дикий зверь, а местная шлюха нашла близнецов и позаботилась о них?

Кем бы lupa ни оказалась, мальчиков в итоге подобрал добрый пастух. Может быть, его жена была проституткой? – прикидывал Ливий. Ромул и Рем жили в крестьянской семье, неузнанные до поры до времени. Когда молодые люди повзрослели, судьба неожиданно свела их с дедом, свергнутым царем Нумитором. Близнецы восстановили его на престоле и решили строить свой город. Однако вскоре поссорились друг с другом, и дело дошло до братоубийства. Ливий предположил, что те же самые амбиции и кровавое соперничество, испортившие отношения между братьями Амулием и Нумитором, передались через поколение и столкнули Ромула и Рема.

5 декабря Цицерон снова созвал сенат для обсуждения дальнейшей судьбы арестованных. На этот раз сенаторы собрались в храме Конкордии – богини согласия или гармонии, именно потому, что дела в государстве были далеки от гармонии. Юлий Цезарь выступил со смелым предложением лишить заговорщиков свободы: по одним источникам, до возможности их судить после окончания кризиса, по другим – пожизненно. В античности содержание под стражей не было распространенной мерой наказания, тюрьмы были, скорее, местом временного пребывания преступников до вынесения приговора. В репертуаре судов более привычными наказаниями были штрафы, ссылка и смертная казнь. Если Цезарь действительно выступал в 63 г. до н. э. за пожизненное заключение, тогда это первый случай в истории Запада, когда подобная мера обсуждалась как альтернатива смертной казни. И, как оказалось, безрезультатно. Опираясь на постановление о чрезвычайных полномочиях и громкие голоса поддержки со стороны многих сенаторов, Цицерон без долгих церемоний казнил обвиняемых, не устраивая даже показательного судебного процесса. Выйдя к ликующей толпе, он триумфально объявил об их смерти, произнеся знаменитый эвфемизм из одного слова: vixere – «отжили», что подразумевает «они мертвы».