Цитаты — стр. 4

Власть ситуации сильнее всего проявляется в новой обстановке, в которой мы не можем опираться на предыдущий опыт и знакомые модели поведения. В таких ситуациях обычные системы вознаграждения (reward structures) не действуют, и ожидания не оправдываются. В таких обстоятельствах личностные переменные не имеют прогнозной ценности, ведь они зависят от оценки предполагаемых действий в будущем, оценки, основанной на привычных реакциях в уже знакомых ситуациях, но не в новой ситуации, к примеру, в незнакомой роли охранника или заключенного.

Поэтому всякий раз, когда мы пытаемся понять причину какого‑то странного, необычного поведения – собственного или других людей, нужно начинать с анализа ситуации. К факторам предрасположенности (наследственность, черты характера, личностные патологии и т. д.) можно обращаться только в том случае, когда анализ, основанный на изучении ситуации, ничего не дает при разгадывании загадки. Мой коллега Ли Росс добавляет, что такой ситуационный анализ побуждает нас к «атрибутивному милосердию». Это означает, что, прежде чем обвинить человека в том или ином проступке, следует проявить к нему милосердие и сначала исследовать ситуационные детерминанты проступка.

Однако об атрибутивном милосердии легче говорить, чем проявлять его на практике, потому что у большинства из нас есть мощное предубеждение – «фундаментальная ошибка атрибуции», – препятствующее разумному отношению к людям. В обществах, движимых индивидуализмом, например, в Соединенных Штатах и многих других странах Запада, привыкли верить, что предрасположенность важнее ситуации. Объясняя какое‑то поведение, мы обычно переоцениваем личностные факторы и при этом недооцениваем влияние ситуации.

Объясняя цели эксперимента, я сказал, что, на мой взгляд, любая тюрьма — это физическая метафора потери свободы, и каждый из нас по разным причинам переживает ее по-своему. Как социальные психологи, мы хотим понять, какие психологические барьеры создает между людьми тюрьма. Конечно, не все можно выяснить с помощью эксперимента, ведь наша тюрьма — не настоящая. Заключенные знают, что проведут в ней не долгие годы, как обитатели настоящих тюрем, а всего две недели. Они знают, что есть предел той жестокости, с которой мы можем обращаться с ними в экспериментальной среде, в отличие от реальных тюрем, где заключенных избивают, бьют электрическим током, подвергают групповым изнасилованиям, а иногда даже убивают. Я подчеркнул, что мы ни в коем случае не имеем права физически оскорблять «заключенных».
Я объяснил, что, несмотря на эти ограничения, мы хотим создать психологическую атмосферу, копирующую некоторые особенности атмосферы многих реальных тюрем, о которых я недавно узнал.

Во время встречи с охранниками в субботу я попытался внушить им, что наша тюрьма по психологическому воздействию ничем не отличается от настоящих. Я описал им некоторые типы «менталитета», характерные для взаимодействия между заключенными и тюремными охранниками в реальных тюрьмах. Я узнал о них от нашего тюремного консультанта, бывшего заключенного Карло Прескотта, и из курса летней школы по психологии тюремного заключения, который мы только что провели. Меня волновало, что я, возможно, дал охранникам слишком много указаний, и они просто будут вести себя в соответствии с ними, вместо того чтобы постепенно осваивать новые роли в процессе личного опыта. Пока мне казалось, что охранники ведут себя по-разному и не следуют предварительному сценарию.

В своих записках, которые он писал после окончания эксперимента, Барден признавался, что испытал беспокойство, когда ему неожиданно позвонили в шесть вечера и попросили как можно скорее приехать в Стэнфордскую тюрьму.
Надевая полувоенную форму, он чувствовал себя глупо. С ней никак не вязались его густые темные волосы и борода. Он боялся, что будет выглядеть нелепо, и заключенные поднимут его на смех. Он сознательно решил не смотреть им в глаза, не улыбаться и относиться к происходящему серьезно. В отличие от Хеллмана и Лендри, вполне уверенно играющих свои новые роли, Барден чувствует себя неуверенно. Он считает других охранников «опытными сотрудниками», хотя они вошли в роли всего за несколько часов до него. Больше всего в его новом наряде ему нравится большая полицейская дубинка, вызывающая ощущение власти и безопасности, когда он держит ее в руке, постукивает ею по прутьям дверей камер, стучит по двери карцера или просто взвешивает в руке, — скоро это станет его обычным жестом.

...феномен «идентификации с агрессором». Так психолог Бруно Беттельхейм назвал ситуации, когда заключенные нацистского концентрационного лагеря интернализировали власть, принадлежащую их угнетателям (впервые этот термин использовала Анна Фрейд). Беттельхейм обратил внимание, что некоторые узники концлагеря пытались подражать нацистам‑охранникам: они не только оскорбляли других заключенных, но даже носили списанную униформу СС. В отчаянной надежде выжить во враждебной, непредсказуемой ситуации жертва чувствует, чего хочет агрессор, и вместо того чтобы выступить против него, она принимает его образ и начинает ему подражать. Такая своеобразная психологическая защита устраняет пугающую разницу между неограниченной властью охранников и беспомощностью заключенных. Человек объединяется со своим врагом – в собственном воображении. Такой самообман позволяет уйти от реальности, подавляя эффективные действия, лишая чувства собственного достоинства, убивает бунтарский дух и сочувствие к другим заключенным.

...учителей убедили, что некоторые ученики классов, где они преподавали, обладают «скрытыми талантами». Эти дети действительно стали учиться лучше других, хотя их имена выбрали случайным образом.Убеждение учителей, что дети обладают латентными способностями, вело к изменению поведения первых таким образом, что улучшалась успеваемость вторых. В результате у обычных детей проявился «эффект Пигмалиона»: они стали такими, какими их ожидали видеть. К сожалению, противоположное происходит гораздо чаще — учителя ожидают низкой успеваемости от определенных учеников — детей, принадлежащих к национальным меньшинствам, а в некоторых классах — просто от мальчиков. Поведение учителей бессознательно подкрепляет негативные стереотипы, и в результате дети учатся хуже, чем могли бы.

Напомню, что самый «хороший» охранник, Джефф Лендри, делил ночную смену с самым «плохим» охранником, Хеллманом, но ни разу не попытался «притормозить» его, ни разу не напомнил, что это «только эксперимент», что нет никакой необходимости причинять столько страданий ребятам, просто играющим роли заключенных. Вместо этого, как свидетельствуют самоотчеты Джеффа, он просто молча страдал — вместе с заключенными. Если бы он, движимый угрызениями совести, начал действовать, этому «хорошему» охраннику удалось бы существенно сократить эскалацию жестокости в своей смене.

Для коррекции или предотвращения нежелательного поведения отдельных людей или групп нужно понимать, какие силы, достоинства и слабые места вносят все эти факторы в ту или иную ситуацию. Затем нужно более полно представлять себе весь комплекс ситуационных сил, которые действуют в определенных условиях, где проявляется данное поведение. Умение их изменять или избегать помогает устранить нежелательные реакции личности гораздо эффективнее, чем коррекционные меры, направленные исключительно на изменение поведения человека в определенной ситуации.

Под влиянием дурных обстоятельств каждый из нас мог бы совершить самый ужасный поступок, когда-либо совершенный человеком. Понимание этого не оправдывает зло; оно, так сказать, «демократизирует» его, возлагает вину на обычных людей, не считая злодеяния исключительной прерогативой извращенцев и деспотов – их, но не нас.

Охранник Серос, который сначала чувствовал себя неловко в своей униформе, теперь с удовольствием надевает эффектные очки с зеркальными стеклами. Они вызывают у него чувство "безопасной власти"...Ему кажется, что он слишком мягкосердечен и поэтому не сможет быть хорошим охранником. Он пытается превратиться свой смех в "садистскую ухмылку". Он охотно поддерживает все предложения начальника тюрьмы по поводу новых и новых садистских способов ужесточить перекличку. Варниш позже признавался: он знал, что ему будет трудно быть жестоким охранником, и поэтому наблюдал за другими, чтобы понять, как себя вести в этой необычной роли. Так поступает большинство из нас, оказавшись в незнакомой ситуации. Он считал, что главная задача охранников - создать обстановку, в которой заключенные потеряли бы идентичность и приняли новую.

В нашем исследовании быть хорошим охранником, неохотно выполняющим свою работу, означало «доброту по умолчанию». Мелкие услуги заключенным просто создавали контраст с демоническими действиями других охранников. Как мы уже говорили, ни один из «хороших» охранников так и не попытался прекратить оскорбительные действия «плохих» охранников; ни один не пожаловался на них сотрудникам тюрьмы, ни один не вышел из эксперимента раньше времени и не отказался работать сверхурочно, когда возникала чрезвычайная ситуация. Более того, ни один из них даже не потребовал дополнительной оплаты за сверхурочную работу, которая вряд ли была слишком приятной. Такое поведение — проявление «синдрома зла бездействия», о котором мы подробнее поговорим позже.

Следует признать, что СТЭ не говорит о тюрьмах ничего такого, чего не могли бы поведать о тяготах тюремной жизни социологи, криминологи и бывшие заключенные. Тюрьма — ужасное место, пробуждающее худшие черты человеческой природы. Она скорее порождает насилие и преступность, чем способствуют реабилитации. Показатель рецидивизма составляет более 60 %. Это доказывает, что тюрьмы превратились в «инкубаторы преступности».

Как вы помните, сокамерники не были знакомы друг с другом до эксперимента. Лишь оставшись наедине в камерах, они могли познакомиться поближе, ведь во время общих мероприятий посторонние разговоры были запрещены. Мы предполагали, что они будут искать точки соприкосновения, чтобы наладить отношения, учитывая близкое соседство и необходимость жить в одной камере в течение двух недель. Мы ожидали, что они будут говорить о своей жизни в колледже, об учебе, о каникулах, о подругах, любимых спортивных командах, музыкальных предпочтениях, хобби, о том, как проведут остаток лета после окончания эксперимента или о том, на что потратят заработанные деньги.
Ничего подобного! Эти ожидания совершенно не оправдались. Девять десятых всех разговоров между заключенными были связаны с тюремными проблемами, и лишь 10 % были посвящены личным темам, не связанным с тюрьмой. Заключенных больше всего волновали еда, притеснения охранников, действия комитета по рассмотрению жалоб, планы побега, свидания с посетителями и поведение других заключенных в других камерах и в одиночке.
Они не пользовались возможностями временной передышки от притеснений охранников и скуки тюремных камер, не пытались выйти из роли заключенных и восстановить свою личную идентичность в социальном взаимодействии. Роль заключенного подавляла все проявления личности. Тюремная обстановка полностью определяла их отношение к ситуации и интересы, принуждая думать исключительно о настоящем. При этом не имело значения, наблюдал ли кто-то за ними или нет.
Заключенные не говорили о своем прошлом и о надеждах на будущее, поэтому все, что они знали друг о друге, было основано на наблюдениях за поведением в тюрьме. Как уже было сказано, представление о других заключенных, которое могло складываться у них во время перекличек и других мероприятий, было преимущественно негативным. Их впечатления о товарищах были основаны только на этих наблюдениях. Заключенные были полностью поглощены текущей ситуацией, что подкрепляло состояние и настроение, усугублявшие их страдания. Ведь чтобы справиться с трудностями, мы начинаем считать их чем-то временным, воображая себе иное, лучшее будущее в сочетании с приятными воспоминаниями о прошлом.

Такое добровольное самоподавление имело еще более разрушительные последствия: заключенные начали принимать и перенимать негативное отношение охранников к себе. Половину всех зафиксированных взаимодействий между заключенными можно охарактеризовать как отсутствие поддержки и отсутствие сотрудничества. Более того, давая оценку или выражая свое отношение к другим заключенным, в 85 % случаев они делали негативные и осуждающие высказывания! Такая частота статистически значима: внимание к тюремным темам по сравнению со всеми остальными было зафиксировано только один раз из ста, а позитивные высказывания о других заключенных в противоположность негативным или нейтральным были зафиксированы всего пять раз из ста. Это значит, что такие поведенческие особенности «значимы», и их вряд ли можно объяснить случайными колебаниями настроения заключенных, пока они сидели в своих камерах.
Таким образом, у заключенных, интернализирующих подавляющую атмосферу тюрьмы, впечатления о своих товарищах складывались преимущественно на основании наблюдений за ситуациями, когда их унижали, а они вели себя как блеющие овцы и выполняли бессмысленные и унизительные приказы. Это не вызывало уважения. В такой обстановке просто невозможно сохранить чувство собственного достоинства.

Вначале у нас была группа людей, чьи данные почти не отклонялись от средних показателей образованного населения — по всем параметрам, которые мы измерили до эксперимента. Тех, кому случайным образом достались роли «заключенных», вполне можно было заменить теми, кто играл роли «охранников». Ни один из участников обеих групп не совершал преступлений, не имел никаких эмоциональных проблем, физических заболеваний и даже недостатков в интеллектуальной или социальной области, наличие которых обычно отличает заключенных от охранников и от других членов общества.

В силу такого случайного распределения и предварительного тестирования я могу утверждать, что эти молодые люди не внесли в нашу тюрьму никаких патологий, которые могли бы проявиться в роли заключенных или охранников. В начале эксперимента между этими двумя группами не было никакой разницы. Но не прошло и недели — и между ними уже не было ничего общего. Следовательно, можно сделать вывод, что их патологическое поведение стало результатом сочетания ситуационных сил, постоянно влияющих на всех обитателей мнимой тюрьмы. Далее, эта Ситуация была создана и поддерживалась силами определенной Системы, организованной с моей помощью. Я начал формировать эту Систему уже на предварительной встрече с охранниками, посвященной их психологической ориентации, а затем мы с коллегами выработали определенные политику и процедуры.

Половину студентов-заключенных пришлось освободить раньше времени из-за серьезных эмоциональных и когнитивных расстройств — временных, но весьма интенсивных. Большинство из тех, кто остался до конца, безропотно подчинялись требованиям и вели себя словно зомби. Они стали вялыми и апатичными, уступая любым прихотям охранников, власть которых становилась все более жесткой.

Заключенные устали и измучены, у многих затуманенный взгляд, и наша небольшая тюрьма начинает благоухать, словно мужской туалет в нью-йоркском метро. Кажется, некоторые охранники превратили посещение туалета в редкую привилегию, и никогда не предоставляют ее после отбоя. Ночью заключенным приходится справлять нужду в ведра, стоящие в камерах, и охранники иногда отказываются опорожнять их до самого утра. Многие заключенные начинают возмущаться и жаловаться. Кажется, вчерашний нервный срыв заключенного № 8612 создал среди них «эффект домино». Они заявляют, что больше не выдержат, — мы слышим, как они говорят об этом в камерах.

Вероятно, ничто не могло сильнее подействовать на заключенных, чем неожиданная новость, будто в этом эксперименте они лишились свободы и не могут уйти по первому требованию, у них нет права уйти по своему желанию. Именно в этот момент Стэнфордский тюремный эксперимент превратился в Стэнфордскую тюрьму. Не из-за спущенных сверху решений или действий персонала, а вследствие шедшего снизу заявления одного из заключенных. Точно так же, как бунт заключенных заставил охранников считать их опасными, заявление заключенного о том, что никто не сможет уйти, кардинально изменило отношение наших «мнимых заключенных» к своему новому статусу. Они действительно почувствовали себя беспомощными.