Рецензии на книги — Константин Вагинов

Среди прочей публики мы отметим здесь три скептических ума, — три художественные натуры, — три погибшие души, несомненно талантливые, но переставшие видеть зерно. Разными путями пришли они к тому, что видели одну шелуху.

Александр Степанович Грин «Сердце пустыни»

Звон серебряной ложечки о край стакана тонкого стекла. Мягкое качание бледно-золотого поплавка лимонного кружочка поверх тёмного янтаря чая. Завиток душистого пара, домашним туманцем колышущегося над этим кратким блаженством. Тихо. Тепло. Темнота сворачивается в углах комнаты. Чуть видными золотыми штрихами поблескивают заголовки на вишнёвых и коричневых корешках тяжёлых заманчивых книг. У книжного шкафа, на верхней ступеньке стремянки, расположился белый кот; зеленоватый взгляд его странно неподвижен и отливает бутылочным…

Об этой книге можно сказать теми же словами, какими автор описывает петербургскую улицу: «журчащая, стрекочущая, напевающая, покрикивающая, позванивающая, поблескивающая, поигрывающая». А узнала я о ней на волне увлечения аутсайдерами русской литературы — «Козлиная песнь» была изъята из печати на без малого шестьдесят лет. И немудрено: главные действующие лица — загнивающая поэтическая тусовка, Арлекины и Коломбины, мнящие себя античными богами и погоняемые новой властью. Из бывших декаденди сыплется песок. Все боятся сифилиса, но стихи сочиняют исключительно о сифилисе. Пронзительная, с сумасшедшинкой манера изложения напоминает о двух самых загадочных романах «о пришествии» — название первого, повествующего о рейдерском захвате Сатаной квартиры на Садовой, даже не нужно озвучивать;…

Межвременье с приветом культурам прошлого

Его проза – и не проза вовсе. Каждая строка, каждая фраза – это поэзия. Со страниц этого сборника на тебя то величественно и вальяжно смотрят греки, то важно в тяжелых богатых одеждах шествуют мимо классики, то пронизывающе чуть поверх пенсне в твою душу вглядывается Чехов, а то и озорно, но чуть с грустноватой улыбкой подмигивает сам Хармс.

Вагинов совершенно точно указывает нам на время: 1920-30-е гг., начало двадцатого века, рассвет и расцвет советской эпохи. Но его язык, его иногда ирреальные герои, порой напоминающие марионеток – очень искусно сделанных, очень точно выписанных, но всё же типизированных, каждая – особый образ, особый характер, но покорно подчиняется своему кукловоду-создателю Автору, - его сюжеты, в которых сложно не забыться,…

Искусство – это совсем не празднество, совсем не труд. Это – борьба за население другого мира, чтобы и тот мир был плотно населен, чтобы было в нем разнообразие, чтобы была и там полнота жизни, литературу можно сравнить с загробным существованием. Литература по-настоящему и есть загробное существование.

Имя Константина Вагинова не так известно, как другие громкие имена Серебряного века. Он недолго прожил, всего тридцать четыре года, немногое успел - четыре романа совсем небольшого объема, да книжка стихотворений. В своем кругу был известен и ценим не только поклонниками, но и коллегами литераторами. Сегодня даже очень продвинутый читатель при упоминании имени Вагинова скорее всего вспомнит "Козлиную песнь" Но меня совершенно очаровала не она, а "Труды и дни Свистонова",

Прямая отсылка в…

Они хотят обнять друг друга, Поговорить… Но вместо ласк – посмотрят тупо И ну грубить.

Когда натыкалась где-нибудь на упоминание "Козлиной песни", всякий раз корила себя, что не выберу времени свести знакомство с писателем, о котором все, кто есть кто-то имеют мнение. Представлялся фолиант, изысканно сложный стилистически, с героями интеллектуалами, ведущими беседы на философские темы, неподъемные для профана, где чтобы только вникнуть в суть, пришлось бы читать Платона и Плотина (желательно в подлиннике). И совершенно ошибалась.

Самый знаменитый роман Константина Вагинова объемом в сто семьдесят страниц, написан очень просто. Герои? Скорее персонажи. Несомненно живые, но странной полужизнью - не из плоти и крови, а словно бы призраки, облаченные плотью…

Говорят что млечный путь и каракатицы какие-нибудь летают – Может быть заблуждаются? – Может быть

Константин Вагинов – полузабытый романист и поэт-обэриут. Его «Семечки» – записная книжка на сто с небольшим страниц, которую он вел в 1932-1933 годах. Лежащая на поверхности аналогия – Юрий Олеша - Ни дня без строчки . Но у Вагинова и дни без строчек бывали, и его самого в записках не отыскать: зарисовок-наблюдений не так много и совсем нет умных мыслей по поводу и без. Большинство записей – это фиксация живой речи, как будто едешь в трамвае или идешь в толпе по Невскому и выхватываешь реплику тут, обрывок разговора там. Поговорки, анекдоты, городские легенды, даже есть словарики архаизмов и воровской лексики.

Ты только и годишься мертвецам сопли высасывать

Как видите, возвышенности ноль –…

Вообще-то подобному высокопарному глумлению ничего и нельзя поставить, кроме как высшей отметины. Не написать про дешевый понт автора тоже бы было преступлением против собственной личности, но Вагинов сам о нем написал. Тот факт, что автор все это понимает, делает его еще более ценным. К тоже же, понт как таковой - вещь относительная. Одно дело, когда своею претенциозностью тычет всем в глаза толстый лысый брюзжащий америкоза, выдающий себя за русского писателя и совсем другое, когда сие еще только первоначальный опыт непосредственного юноши, попавшего ко всему прочему под колеса истории. Добрый парнишка Константин Вагинов, смешной и трагичный, никак не мог предполагать, что станет популярен среди потомков советских обывателей и советских подлецов. Что его сноботексты так будут…

Постмодернизм тех времён и тех мест, когда слова такого ещё не было. Роман о романе, о создании романа, о героях романа о романе, об их прототипах, об авторе, которого сожрала Мельпомена. Герои «Трудов и дней Свистонова» — это мещане и обыватели, которые стремятся казаться интересными, чтобы попасть на страницы нового романа модного автора. Но стоит им прочесть рукопись романа, как герои чувствуют себя раздетыми, глупыми, ничтожными и ненужными. Свистонов настолько достоверно и описательно выводит их на страницах романа, что и придумывать уже нечего; взглянув в зеркало, мнимая значительность взвешена и найдена очень лёгкой. «Мене, мене, текел, упарсин».

Несостоявшийся писатель Куку живёт по законам литературных произведений, стрижётся «под Пушкина» и строит отношения с любимой девушкой…

Не перестаю удивляться и одновременно восхищаться творчеством Константина Вагинова, который сумел в достаточно емкой форме поведать неведомое , показать и рассказать о необычной богемной жизни тех, кто уже никому не нужен – поэты, музыканты, писатели, ценители и любители искусства. Кому нужны нестандартные люди, мыслящие каждый сам по себе, а не вытягивающие губы под общую гармонь, те, кто понимает тонкости искусства, знает и ценит оттенки, умеющие слушать, понимать и просто наслаждаться. Это обычные герои Вагинова. Там, где бок о бок с Пушкиным лежит телятина, ростбиф, ножи, вилки и бутылка французского вина, намечается великолепная водевильная кутерьма, а там, где многие годы рыскали волки, ныне цивилизованная территория, тоже ждите кутерьмы. Вагинов опрокидывает на нас…

– Помните папиросы «Пли»? – обратился Ермилов к Пуншевичу. – Как не помнить! – ответил Пуншевич. – Среди прочих одна была заряжена пистоном; предложит гимназист гимназисту покурить, и вдруг одна из папирос выстрелит! Вроде дуэли.

"Бамбочада – изображение сцен обыденной жизни в карикатурном виде." так из первого тома булгаковской "Художественной энциклопедии" объясняет название своего романа Константин Вагинов. Заняв у Вики эрудиции, можно добавить, что речь о низком живописном жанре, изображавшем сценки из обыденной жизни горожан и крестьян, часто выставлявшем их в смешном или неприглядном виде.

И в этом суть "Бамбочады": Евгений Фелинфлейн (графически выглядит чудовищно, но попробуйте произнести вслух, Ассоль и Лоэнгрин в одном флаконе) тратит значительную часть жизни на…

В выведенном мною уравнении важность Вагинова (ударение на первый слог) прямо пропорциональна переменной значения культуры. Культура больше единицы только в том случае, если ей соответствует питерская заработная плата уровня выше среднего. Хотел я еще сюда ввернуть какой-нибудь параметр, отображающий понты, но Вагинов сам о нем написал и тем самым меня обезоружил. Действительно, молоденький парнишка, написавший так отчаянно высокопарно и неподражаемо глумливо свою "Козлиную песнь", да еще, если обратиться к его биографии, реально попавший под кривое колесо российской истории, достоин снисхождения.

Смешной и трагичный Костя Вагинов, которого на полвека удалили из литературного мира, не мог в те послереволюционные годы предположить, что пик его популярности придется на начало следующего…

Сначала еще до прочтения книги мне подумалось, что это какой-то современный автор. Затем, по предисловию я с удивлением обнаружил, что автор жил в начале прошлого века, прожил короткую, но насыщенную событиями жизнь. Сам автор сразу предупреждает в произведении, что не смог полюбить Ленинграда, но любил Питер. В общем, прежде чем приступить непосредственно к произведениям автора он представился мне этаким вторым Хармсом, но совсем не признанным властью.

Сразу стало понятно, что автор пишет достаточно обычно, не заумно и часто сам потешается над заумностью других авторов. Еще одним удивлением стало то, что Бамбочада - это жанр живописи. Вагин перенес этот жанр и в свое писательское мастерство. Все эти три произведения, и я еще вдогонку прочитал Гарпагониану, можно причислить к бамбочадам.…

Искусство требует обратного. Оно требует осмысления бессмыслицы. Человек со всех сторон окружен бессмыслицей. Это Константин Вагинов – петербургский писатель 1920-30-х годов. Он пишет так смешно, с утрированно-серьезным лицом, утрированно-спокойно, утрированно - задумчиво, так удручающе - правдоподобно, с такой циничной зоркостью протыкает действительность, шутовски награждая ее (хмурую действительность) яркими, до боли в глазах, яркими провокационными красками, навешивает такие карикатурные маски на действующих героев, выписывает им такие труднопроизносимые и неудобные фамилии, что хочется не гомерически хохотать, а крепко, размашисто рыдать, - все перевернулось в жизни, все летит в трамтарарам, все, что было важным, становится неважным.

Люди, застигнутые на переходе от Петербурга…

Писатель Андрей Николаевич Свистонов живёт в Петрограде. Он полностью погружён в процесс написания романа: людей, встречающихся ему на жизненном пути и хоть как-то интересующих его своим образом жизни, внешним обликом, характером, он отправляет на страницы своего труда. У героев романа говорящие фамилии, например, Психачёв и Куку (пояснять нет необходимости), поведение знакомых Свистонова демонстрирует принадлежность своим фамилиям. Посредством своего произведения Константин Вагинов показывает драму творческого человека, создателя. Роман – это целая канва, картина, где каждый герой имеет прототип и высока вероятность, что в персонажах люди себя будут узнавать, за реакции ответственности никто не несёт: ни сам автор, ни участник сюжета. В конце романа Свистонов осознаёт свою…

Инсталляция. Вместо предисловия, основного текста и эпилога.

Я разбираю эту улицу по прямоугольным брускам приблизительно одинакового размера и формы. Возле меня уже лежит пять брусчатых камней. Сложно доставать их, конечно, детской лопаточкой, но он сказал, что это франтово. Он считает, что все делать нужно с размахом и изысканным идиотизмом. Не будучи религиозным, он все же любит думать, что его широкую размашистую натуру заметят где-то наверху и оценят. Поэтому я достаю брусчатку и складываю ее аккуратными треугольниками рядом с собой. Идею треугольников нам подсказала Анюта, милейшая барышня в неснимаемом дурно пахнущем розовом платье с оборками, давно и плотно двинутая на масонстве. Но, надо сказать, эти бруски отлично укладываются в треугольники, благо, форма и размер у них…

Вечно литературные воспоминания. Надо подходить к жизни попроще, непосредственней. Константин Вагинов «Козлиная песнь. Труды и дни Свистонова. Бамбочада»

Вот не могу я определиться с отношением к книге. Не могу, и все тут. Местами – полный восторг: как же отлично пишет автор, как четко прорисовывает своих героев. Полотно каждого из трех романов представляет собой сложную мозаику из различных диалогов, отрывков, записок, газетных вырезок и историй из жизни и творчества легко узнаваемых (и не очень) современников и целого, доживающего «последние дни» уходящего типажа – творческого интеллигента конца 19 – начала 20 вв. А как я была удивлена, когда в книге, написанной в первой половине прошлого столетия, встретила нескольких своих знакомых, как, например, «сочинителя» (пусть «творящего» и не…

Какая страшная жизнь, – подумал он.

- Какая скучная книга, - подумала я... С каким энтузиазмом я подходила к её чтению. Русская классика, интеллигенция, переходный период - всё это внушало глубокий интерес и надежду, что мне понравится. Но что-то у нас не срослось, не склеилось... И смотря на оценки других людей, прочитавших эти произведения, я задаюсь вопросом: что они там нашли или со мной что-то не так? Утешает лишь мысль, что на вкус и цвет... Или я просто не доросла ещё. Самое неприятное, что вроде бы и автор пишет местами очень даже хорошо, но как-то мимо. Не понятно о чём, для чего и какой в этом смысл. Напиши он небольшую повесть с яркими контрастами, а не растягивая всё это, может вышло бы намного лучше.

Герои, их характеры и поступки мне тоже не понравились. Какие-то они слишком…

В Петрополе прозрачном мы умрем, Где властвует над нами Прозерпина. О.Мандельштам, 1916

У героев этой книги впереди оставалось совсем мало времени. Колесо истории прошлось по ним дважды. Сначала репрессии, последовавшие за убийством Кирова, а затем блокада почти уничтожили особый народец петербургских интеллигентов и чудаков. Немногие вернувшиеся в 1944 году писали, что город стал пустоватым.

Но тогда, в 1920-1930х годах они все были еще живы. И романы Константина Вагинова – удивительное свидетельство их жизни. Прежде чем перейти к самим романам, еще немного необходимого отступления в историю. В обсуждаемой книге ни в коем случае не надо искать популярные сейчас «хруст французской булки», «гимназисток румяных» и прочую михалковщину. Описываемое поколение было совсем юным во время…

Очень сумбурная эпоха новых исканий в литературе, философии и просто всяких брожений в обществе, которые никак толком и не определить. Люди обращались к мистицизму, пытались наладить контакт с духами, вместо того, чтобы налаживать вразумительные контакты между собой и с самими собой. Мне всё это кажется очередным показателем в пользу идеи «смерти гуманизма» — такой вот развитый вариант нигилизма девятнадцатого века. Стык культур: одна умирала, вторая очень беспорядочно рождалась. Причём агонию смерти одной культуры сложно отделить от корчей рождения другой. Символисты перевелись как романтики в двадцать первом веке, футуристы и прочие страшные экспериментаторы занимали их место с неимоверной самоуверенностью железобетонных опорных столбов. Быть членом общества и не иметь…

Алогизм и абсурдность? Сколько угодно. Гротеск? Очень изредка. Мифотворчество? Можно приплести, если сильно напрячься. Серебряный век был золотым для русской литературы, особенно если сравнивать со сменившим его соцреализмом. Обилие литературных кружков, экспериментальные течения, зачастую отличавшиеся друг от друга как белый лист от белого листа. При этом, чем глубже от символистов (ну, еще, может, акмеистов), тем меньше их между собой различают не литературоведы и не специалисты. Но, к сожалению, свобода личности и творчества ни разу не была коньком советского строя. Он пытался контролировать все сферы жизни людей, населявших 1/6 суши. Литературу в том числе. Все, что не реализм и без колхозников - стахановцев - честных, преданных и верных ленинцев, надо покритиковать. Я слишком…