Голоса и кассеты: Ксения Буржская о том, как написала книгу и смогла услышать себя

«Жизнь, ее звуки, никогда не наступающая тишина завораживали меня. Я мечтала снять кино, главную роль в котором играет звук — шум, шепот, шелест»: писательница Ксения Буржская, чей роман «Мой белый» недавно появился в Storytel, рассказывает о том, почему в начале всего был звук, а вернее, голос.

Однажды в чистом поле под Петербургом открылся магазин подержанных финских товаров. Мы с родителями тут же прыгнули в тачку (не садовую, но вроде того) и помчались облагораживать дачный домик. Напротив магазина (в нем самом продавали дрова и пассатижи, а подержанные вещи важно стояли в хлеву, обложенные сеном, как будто в итоге их планировали сжечь) торчали высоченные сухие борщевики. В лагере поговаривали, что они ядовитые, поэтому я всегда смотрела на них снизу вверх с безопасного расстояния. Они были похожи на космических пришельцев.

У хлева-магазина отчаянно лаяла собака.

Первым делом родители купили богатый кожаный диван. Сидеть на диване оказалось невозможно: он был скользким, как лед, — садишься и съезжаешь, как с горочки.

Теперь я могла записывать свои бесконечные радиопередачи не на бобинный магнитофон «Астра», путаясь в катушках, а сразу в будущее.

Но это нас не остановило. Мы ездили в магазин каждый день и рассматривали чудеса заграничной жизни. Однажды мы встретили там гигантский черный ящик с волшебством. Внутри него было все: деки для кассет, проигрыватель для дисков, радио, а сверху откидывалась крышка, и можно было крутить пластинки. Я тут же вцепилась в центр и сказала, что увезу его в город.

Центр едва поместился на тумбочке возле кровати и занял полкомнаты. Колонки мне пришлось разделить: одна стояла на шкафу, а вторая — на полу.

Теперь я могла записывать свои бесконечные радиопередачи не на бобинный магнитофон «Астра», путаясь в катушках, а сразу в будущее: я включала фоновую музыку, подсоединяла микрофон и писала полноценные программы и даже песни.

С самого детства я была одержима записью своего голоса — причем мой голос мне совершенно не нравился, однако нравилось в эту самую минуту быть диджеем, управлять эфиром, пусть даже и слушатель у меня был один — я сама из будущего.

128 кассет сомнительного содержания этим летом я прослушала заново и не узнала о себе ничего нового.

В 10 лет я записывала свои диалоги с воображаемыми друзьями и выдуманным братом — иногда даже сама верила в их существование, такими разными получались голоса.

В 12 лет я звонила на радио и просила поставить «Кино». Пленка запоминала все эти звонки.

С самого детства я была одержима записью своего голоса — причем мой голос мне совершенно не нравился, однако нравилось в эту самую минуту быть диджеем, управлять эфиром, пусть даже и слушатель у меня был один — я сама из будущего.

В 14 лет я писала на радио, а диджеи зачитывали мои стихи в эфире.

В 15 лет мы с лучшей подругой записывали каверы на Таню Буланову, давали сами себе интервью и хохотали.

В 16 лет я работала на частной радиостанции в районе Фрунзенской и, выпив бокал шампанского, признавалась в любви.

В 17 лет я записывала на диктофон учителей, а потом пародировала их.

В 18 лет я начала накладывать свои стихи на чужую музыку — в основном, это были диски шведских и финских музыкантов, потому что, кроме меня, их не знал никто.

В начале записи я все время повторяла: «Для истории: сейчас 11 ноября 1998 года»; «Для истории: сейчас 21 февраля 2001-го. Кажется». Так я представляла себе историю.

На первый журналистский диктофон я записывала дождь, ветер, троллейбусы и поливалки, смех, лай собак, телефонные звонки, объявления автобусных остановок. Жизнь, ее звуки, никогда не наступающая тишина завораживали меня. Я мечтала снять кино, главную роль в котором играет звук — шум, шепот, шелест.

Но вместо этого начала писать.

Потом черный ящик с музыкой уехал к истокам — вернулся на дачу и там покрылся мхом. Недавно я открыла крышку, поставила пластинку Аллы Пугачевой, и чистый голос начал прорываться сквозь время, треск и пыль.

Все пандемическое лето я провела на даче. Я слушала свой голос, искала и находила голоса тех, кого уже нет, — они попадали на пленку случайно, портили мне тогда мои эфиры, влезали в мои программы, и я совсем не знала, что это единственное, что стоило бы записать.

Я слушала свой голос, искала и находила голоса тех, кого уже нет, — они попадали на пленку случайно, портили мне тогда мои эфиры, влезали в мои программы, и я совсем не знала, что это единственное, что стоило бы записать.

Осенью мы начали готовить «Мой белый» к изданию. Мне прислали голоса для озвучки аудиоверсии, и все они мне не понравились. Мне предложили озвучить самой, но я, подумав о том, как читаю вечером детям книжку на ночь — монотонно и постоянно зевая, — решила, что это не лучший выбор. Тогда я написала Тане Шитовой. Я, допустим, душа Алисы, а Таня — голос. Мы однажды писали с ней что-то по работе, и я была поражена тем, что в жизни у нее голос совсем другой, не такой, как у Алисы, а в кино — третий. У Тани примерно сто голосов, и все они не монотонные.

Люди, прочитавшие книгу, постоянно пишут мне, что ее нужно слушать.

Слушайте!

Когда Таня присылала мне отрывки с записи, мне казалось, что я смотрю фильм с закрытыми глазами. Все же Таня — актриса дубляжа, и это делает все начитанное ею очень кинематографичным.

Иногда я думаю: может, мне и стоило озвучить «Мой белый» самой?

Но потом вспоминаю 128 кассет и думаю, что моего голоса достаточно.

Для истории: сегодня 16 марта 2021 года.

Будущее наступило, и я наконец услышала себя.

Ксения Буржская