Запах сена

По-нашему, жарок. Завязал он, засох, и краска вся его наземь обсыпалась. И люди вот так же: пока цветут, красивые, потом усыхают, морщинятся и в бабушек превращаются. Недолог век у цветка, да ярок, а человечья жизнь навроде бы и долгая, да цвету в ней не лишка…..

Да, конечно, мы так и не поели. С замусоленным огрызком калача и плиточкой шаньги залезли на полати. На печке сегодня спит дедушка – он с холода. Я держал в руке холодный, постепенно раскисающий кусочек калача, Алёшка – кружок шаньги. Нам снились в эту ночь диво-дивные сны.

Ломаем зубы, грызём мёрзлый калач, шаньгу, мясо, оттаиваем лесные подарки языком, ртом, дыханием. Все дружелюбно поглядывают на нас, подшучивают и вспоминают своё детство. И только бабушка не сердито выговаривает деду: – Потеху отдал бы потом… Останутся ребятишки без ужина.

И тут дед вынул из мешочка кусок варёного стылого мяса, облепленного крошками, и торжественно протянул его нам. – А это уж от самого Мишки! Он там сено наше караулил. От медведя! – вскочил я. – Алёшка, это от медведя! Бу-бу-бу! – показал я ему и надул щёки, насупил брови. Алёшка понял меня, захлопал в ладоши. У нас…

– А это от лисы! – подал нам дедушка наливную, зарыжевшую от печной жары шаньгу. Кажется, наступила вершина наших чувств и восторгов, но это ещё не всё.

Наконец дедушка достал обломок белого калача и с улыбкой положил перед нами: – Это вам от зайца. Мы схватили калач. Он мёрзлый, как камень. Мы по очереди пытались откусить от него хоть маленько. Я показал Алёшке пальцами уши над головой, и он расплылся в улыбке: он понял – это от зайца.

Мы уже за столом. В переднем углу оставили место только деду. Это место свято, и никто не имеет права его занимать. Кольча-младший глянул на нас, рассмеялся: – Видали? Работнички-то уж начеку! Все со смехом усаживались, гремели табуретками и скамьями.

Любим мы нашу бабушку, когда она такая вот добрая, умная и всё говорит, рассуждает. Мне кажется, даже Алёшка понимает всё, что она говорит.