5 Нашим мамам и бабушкам посвящается

Сейчас много литературы, посвященной вопросам времени у женщин. Названия книг часто содержат приятный сарказм: «Женский досуг. Какой досуг?» Бо́льшая часть их основана на полевой работе, которую в 1970-е годы провела социолог и мать малолетних детишек. Ее звали Арли Рассел Хохшильд, и она дала нам новое и жизненно важное определение проблемы, стоящей перед женщинами, которые разрываются между оплачиваемой работой и домашними обязанностями. Она назвала ее «вторая смена».

...где дети тех мужчин, которые окружают ее на работе? Она завидовала «спокойной уверенности» коллег, чьи жены сидели дома с детьми. Напротив, женщины в любом случае оказывались в проигрыше: «Если вы домохозяйка, то вы остаетесь за бортом общественной жизни. Если же вы строите карьеру, ваша работа оставляет мало времени и энергии для создания семьи».

Хохшильд хотела исследовать семейные пары в самый трудный период их жизни, когда нужно ежеминутно искать баланс между работой и нуждами маленьких детей. Концепция «семейной заработной платы» переставала работать для среднего класса, разрушая «традиционную» модель гетеросексуального брака, которая возникла после промышленной революции: мужчина зарабатывает деньги, а женщина хранит домашний очаг.

Если мама весь день на работе, как и папа, кто заберет детей из школы? Кто приготовит ужин и помоет посуду? Кто должен отвечать за то, чтобы в повседневном домашнем обиходе все шло как надо?

То, что обнаружила Хохшильд, было грустно, но вместе с тем и вполне предсказуемо. Сказки на ночь были так же необходимы, как и раньше, по-прежнему нужно было гладить белье, а потому многие женщины после работы шли на «вторую смену» неоплачиваемого труда. Статистика ошеломляла: за год женщины по сравнению с мужчинами нарабатывали дополнительно месяц круглосуточной работы. «Если на рабочем месте между мужчинами и женщинами существует разница в зарплатах, то и домашнее "время досуга" у них сильно различается», – писала она. Капитализм сыграл с нами занятную шутку: внезапно бо́льшая часть жилья стала доступна только при наличии двух зарплат, и большинство женщин в любом случае наслаждались новообретенной экономической властью. Однако заплатили они за нее дополнительными нагрузками, постоянным чувством вины и переутомления.

И тогда Шульте осознала, в чем проблема. Она чувствовала, что «отдых как будто нужно заслужить». Пока ее список дел не выполнен, она ощущает, что не может остановиться. И знаете что? Ее список дел никогда не заканчивался.

В мае 2017 года французская создательница комиксов Эмма придумала название для этого явления: «психологическая нагрузка». В комиксе она показала измотанную мать, которая пытается совместить приготовление пищи и уход за детьми, пока эмоции не выплескиваются через край. Тут входит партнер женщины и объявляет: «Ты могла меня попросить! Я бы помог!» Комикс получил широкое распространение, потому что он точно отразил гендерное разделение труда: увидеть необходимую работу – это отдельная задача. Гетеросексуальные мужчины склонны были считать своих партнерш «менеджерами» хозяйства. Они не давали себе труда пораскинуть мозгами и разобраться в том, что нужно делать по дому.

Дима возвращается к столу. Он любит спокойно напиться чаю, посмотреть газету, почитать. А я мою посуду, потом стираю детское — Гулькины штанишки из яслей, грязные передники, носовые платки. Зашиваю Котькины колготки, вечно он протирает коленки. Готовлю всю одежду на утро, собираю Гулькины вещи в мешочек. А тут Дима тащит свое пальто — в метро ему опять оторвали пуговицу. Еще надо подмести, выбросить мусор. Последнее — обязанность Димы.

В кухне за столом, заставленным грязной посудой, сидел Дима, рассматривал чертежи в журнале и ел хлеб с баклажанной икрой.

— Чем же ты накормил детей?

Оказалось, черным хлебом с баклажанной икрой, которая им очень понравилась — «съели целую банку», — а потом напоил молоком.

Ладно, уступаю. С голодным мужчиной бесполезно разговаривать. Поцеловав и прикрыв Котьку (он показался мне бледным и уставшим), я возвращаюсь на кухню и делаю большую яичницу с колбасой. Ужинаем.

В доме полный бедлам. Все разбросанное в утренней спешке так и валяется. А на полу возле дивана ворох детских вещей — шубки, валенки, шапки. Дима не убрал, очевидно, в знак протеста — не опаздывай.

Наливаю воду и мою Котьку первого, а Гулька ревет, лезет в ванную и раскрывает дверь.

— Дима, возьми дочку! — кричу я.

И слышу в ответ:

— Может, на сегодня уже хватит? Я хочу почитать.

— А я не хочу?

— Ну это твое дело, а мне надо.

Мне, конечно, не надо.

Я тащу Котьку в кровать сама (обычно это делает Дима) и вижу, как он сидит на диване, раскрыв какой-то технический журнал и действительно читает. Проходя, я бросаю:

— Между прочим, я тоже с высшим образованием и такой же специалист, как и ты…

А я думаю, девочки, что анкета — это не просто так. Дадут нам, матерям, какие-нибудь льготы. А? Вот рабочий день сократят. Может, начнут больничные за детей оплачивать, не только три дня

— Не волнуйся ты, Оля, тебя не уволят…
— Еще бы посмели ее уволить, — вскипает Люська беленькая внезапно, как молоко, — с двумя-то детьми? Да и сначала положено выговора давать, а у тебя пока одно замечание…

Мне пришлось уйти с завода, где я работала всего полгода (с Котькой я уже просидела дома год, чуть диплома не лишилась). Дима взял вторую работу — преподавать в техникуме на вечернем. Опять мы считали копейки, ели треску, пшено, чайную колбасу. Я пилила Диму за пачку дорогих сигарет, Дима корил меня тем, что не высыпается. Котю опять отдали в ясли (с двумя я одна не могла управиться), а он постоянно болел и больше был дома.

По дороге домой я все еще думаю об этом разговоре… «…Каждая выбрала свою долю…» Так ли уж свободно мы выбираем? Я вспоминаю, как сотворилась Гулька.

Конечно, мы не хотели второго ребенка. У нас еще Котька был совсем малыш. Полутора ему не было, когда я поняла, что опять беременна. Я пришла в ужас, я плакала. Записалась на аборт. Но чувствовала я себя не так, как с Котькой, — лучше и вообще по-другому. Сказала я об этом в консультации немолодой женщине, соседке по очереди. А она вдруг говорит: «Это не потому, что второй, а потому, что теперь девочка». Я тотчас ушла домой. Прихожу, говорю Диме: «У меня будет девочка, не хочу делать аборт». Он возмутился: «Что ты слушаешь бабью болтовню!» — и начал меня уговаривать не дурить и ехать за направлением.

Но я поверила и теперь стала видеть девочку, светленькую и голубоглазую, как Дима (Котя каштановый, кареглазый — в меня). Девочка бегала в коротенькой юбочке, трясла смешными косичками, качала куклу. Дима сердился, когда я рассказывала ему, что вижу, и мы поссорились.

Подошел самый крайний срок. Был у нас решительный разговор. Я сказала: «Не могу я убивать свою дочку только потому, что нам будет труднее жить», — и заплакала. «Не реви ты, дуреха, ну рожай, если ты такая безумная, но вот увидишь — родишь второго парня! — Тут Дима осекся, долго смотрел на меня молча и, хлопнув ладонью по столу, вынес резолюцию: — Итак, решено — рожаем; хватит реветь и спорить. — Он обнял меня. — А что, Олька, второй мальчик — это тоже неплохо… Косте в компанию». Но родилась Гулька и была сразу такая хорошенькая — беленькая, светленькая, до смешного похожая на Диму.

Отчего я злюсь? Не знаю.

Может, оттого, что я вечно боюсь забеременеть. Может, от таблеток, которые я глотаю. Кто знает?
А может, она вообще не нужна мне больше, эта любовь?
От этой мысли мне становится грустно, жаль себя, жаль Диму.

Идея была моя, я сама подарила ее Якову. Не потому, что я такая богатая. А потому, что была беременна. И уже совсем решила родить второго… Не подумай, что Сурен меня допек. Сама решила. Маркуше так лучше. Работать потом я долго бы не могла. Я знала. Пусть, думаю, без меня делают. И подарила.
— Ну и?..
— Что?
— А ребенок? Что же случилось?
— Ничего. Испугалась в последнюю минуту. Сделала аборт. Как всегда, втайне от Сурена.
— Как — «втайне»?
— Так, «еду в командировку» на пять-шесть дней…