5

Фазиль Искандер
Лауреат премии «Большая книга» за 2011 год в номинации «За вклад в литературу/За честь и достоинство»

"Фазиль, это вам не Музиль" — сказал Вадим, и был совершенно прав.

Помню, что когда в школе мы проходили советскую литературу, то в рамках курса были и советские национальные авторы — прихотливая память уже с тех времён поселила в буйной головушке имена Чингиза Айтматова и Фазиля Искандера. И ещё почему-то Мусу Джалиля и Якуба Коласа. Поселить-то поселила, да только кроме звучных гортанных имён, и названий некоторых книг авторства писателей малых народов СССР больше ничего в этой самой голове не было. Видимо, пришло время познакомиться со школьным курсом по советской литературе образца семидесятых годов прошлого столетия.

Фазиль для меня и на самом деле оказался совершенно не Музилем. Уж не знаю, что больше сказалось — кажущееся засилие в моей личной читательской практике книг зарубежных авторов, образовавшееся по разным причинам в последние месяцы (засилие это на самом деле только кажущееся, потому что даже при беглом просмотре своего списка прочтённого, книг русскоязычных авторов обнаруживается гораздо больше, нежели иноязычных), или же заметный перевес в пользу зарубежной литературы в рамках игры «Долгая прогулка», — но появление в списках конкурса книг отечественных авторов я воспринял с радостью и удовольствием. И уж тем более книги Искандера — тот особый авторский, искандеровский стиль, замеченный в его первой повести «Созвездие Козлотура», мне показался и интересным и привлекательным.

Дальше...

Тридцать две главы, объединённые в три книги. Аннотация предупреждает нас, что это будет сатирико-юмористический эпос о жизни лукавого и мудрого жителя горного абхазского села и нисколько не обманывает. Тридцать две повести. Временной диапазон повествования максимально широк — от истоков зарождения абхазской народности и до середины-конца семидесятых, когда цикл повестей был в основном закончен и вышел в свет.

Энциклопедией русской жизни назвал В.Г. Белинской роман в стихах А.С. Пушкина «Евгений Онегин». Низкий поклон Виссариону Григорьевичу за сочную и точную, всеобъемлющую формулировку (а А.С. Пушкину за роман), потому что точнее и лучше не скажешь в том числе применительно и к книге Ф. Искандера. И даже заменять на «абхазской» не требуется — сам автор о себе говорит, что хотя он писал об Абхазии, но писатель он сугубо русский, и думающий и пишущий на русском литературном языке.

Меня эта книга захватила целиком и полностью — достаточно сказать, что обычно мои отзывы о прочитанном появляются, что называется, на коленке, т.е. спустя минуты, реже часы, после прочтения. А тут уже двое суток пролетело, а на вордовских страницах черновика кроме бессвязных маловразумительных словес ничего внятного и осмысленно важного.

Неторопливая, основательная и ветвисто-раскидистая манера писания Искандера захватывает сразу. Он нисколько не готовит своего читателя к каким-то грядущим книжным событиям, ему не свойственны никакие прелюдии и предварительные ласки — с кавказскими напором и хитростью Искандер решительно берёт быка за рога (а своего читателя за другие более мягкие места) и погружает его сразу в гущу событий.

Впрочем, о событиях-то говорить как раз сложно. Потому что от повести к повести события эти могут быть совершенно разных степеней значимости и выразительности. То мы вместе с автором участвуем совсем не в понарошном умыкании невесты (и, тем не менее, тут же ассоциативно услужливые память и воображение ставят перед нами незабвенную троицу Никулина-Вицина-Моргунова в ролях киношных абреков и «комсомолку-спортсменку-просто красавицу» и на самом деле по-ведьмовски красивую и обаятельно-очаровательную Наталью Варлей) и заодно узнаём, как дядя Сандро женился на тёте Кате. А в другой повести без всякого драматизма и драматургически накрученного трагикомизма мы проходим весь путь отца-абхазца, вынужденного стать исполнителем той самой наполненной слухами и воспетой легендами кровной мести во имя спасения чести своих дочерей — Искандер не расписывает ни заламываний рук, ни мучительных раздумий или сомнений этого человека — да их и нет, ни раздумий, ни сомнений, просто он коренной абхазец, этот пастух Махаз, и потому с совершенной арифметической однозначностью, как дважды два четыре, так и тут — мужик сказал, мужик сделал...
Тридцать две повести, но самих событий вовсе не тридцать два, а в разы больше.

Автор полностью соответствует своей же формулировке «Писатель — наблюдатель над жизнью». С любовью и нежностью выписывает Искандер образы своих родственников, а также односельчан и земляков. Сочные жанровые и бытовые картины домашней и сельской чегемской жизни предстают перед читателем во всей их разнозапаховой и многоцветной красе. Поступки этих простых жителей горной Абхазии столь же просты и незамысловаты, как проста в своём естестве красота окружающих гор и прилегающего моря. Вот, в принципе, главное слово — всё здесь естественно, и ничего здесь нет нарочитого и показного. Так в течение столетий жили предки этих людей (и для подчёркивания этого одну из повестей Искандер пишет как древнюю легенду) и так же продолжают жить эти люди и сейчас, разве что с некоторыми поправками на современность. Неторопливая, неспешная речь писателя располагает к столь же неторопливому и неспешному чтению, к медленному и полному погружению в быт, к врастанию в семьи и роды чегемцев, практически приглашает к породнению с ними. Вот уж где можно «заподозрить» и «упрекнуть» автора в «культурной экспансии» :-)

Довольно много смыслов Фазиль Искандер прячет в вязи текста, обозначая их как бы в проброс, как бы понарошку и в шутку, как бы невзначай. Да и понятно, что рассказ автора о заочном любовном соперничестве любвеобильного и страстно-романтичного фотографа Марата с всесильным и уничтожившим всю абхазскую интеллигенцию Берией, или о встрече с товарищем Сталиным, когда он был ещё молодым, горячим, смертельно опасным горским бандитом Джугашвили (впрочем смертельно опасным вождь народов был всегда!), или же эпизоды с застольным самодурством и царственно-барским панибратством того же Сталина уже в эпоху его отценародства, со стрельбой из боевого оружия лучших и «настоящих» ворошиловских стрелков в стоящее на голове повара куриное яйцо, или же продолжение/конец истории о козлотуризации сельского хозяйства Абхазии — эти и другие рассказанные Искандером эпизоды и истории из жизни д. Сандро и других книжно-жизненно-реальных абхазских персонажей и героев, имеют не то что лёгкий налёт антисоветскости, но содержат и отражают прямое сатирическое и критическое отношение автора ко многим упомянутым и рассказанным, но ещё и не рассказанным и не упомянутым вещам и моментам. И убеждённость автора в правоте своего отношения такова, что часть этой убеждённости переходит на читателя, и сам начинаешь и думать, и чувствовать так же, как думают, чувствуют и как относятся к реалиям жизни тех лет и Искандер, и его герои.

Что мы знаем о Кавказе? После горьких, кровавых и опалённых взаимной ненавистью и недоверием лет, перешедших в десятилетие прямого вооружённого насилия друг над другом, отблески и искры которого продолжают жить и сейчас, Кавказ нам кажется средоточием чужой и чуждой культуры, странных и порой страшных обычаев и обрядов, а выражение «лицо кавказской национальности» автоматически вызывает всплеск повышенного настороженного внимания и мышечного напряжения и готовности. И мне кажется, что именно сейчас чтение такой книги, как эта, может стать шагом к попытке пусть не полюбить, но хотя бы понять, понять и принять и эти особенности культуры, и осознать, откуда идут эти многовековые обычаи и обряды, и увидеть красоту души простого абхазского крестьянина или пастуха — не того лихого разбитного «порченого» абхазца, которые рассекает с пренебрежением ко всем правилам по московским проспектам и бульварам на шестисотом мерсе или пятой бэхе, а обыкновенного непонтовитого радушного кавказца, наполненного чувством собственного достоинства и принимающего такое чувство в другом человеке. Вдумчивое и неторопливое чтение повестей этого этномегаромана более чем располагает к проникновению в суть национальных колоритов и нюансов, и, по крайней мере, после этого недельного удовольствия ловишь себя на том, что стараешься заглянуть внутрь новостных событий, влезть в шкуру героев новостных сюжетов, разобраться со всеми внутренними и внешними факторами и условиями, способствовавшими... и т.д. и т.п.

О насыщенности и пропитанности текста книги тонкими народными мудростями и философскими изречениями можно написать целый трактат, снабдив его мощным многостраничным приложением, основным содержанием которого стали бы как раз все эти изыски авторской и народной мысли. И любителям разжиться красивыми и мудрыми изречениями тут есть где развернуться — признаюсь честно, я исписал два листа бумаги формата А4 в попытке как-то что-то фиксировать и систематизировать, пока не сообразил, что при желании можно просто открыть текст книги в режиме чтения онлайн и копировать полюбившиеся кусочки. Ну вот, для примера:

«Культура должна опередить цивилизацию и возглавить племя людей. Дон Кихоты всего мира, по коням!».

«Скромность слишком бьющая в глаза, это вогнутая наглость».

«Пустую душу нельзя ничем заполнить».

Отдельными значимыми частями книги стали вмонтированные в текст эссе и своеобразные трактаты. Это эссе о рукопожатии с негодяями, с подлецами и о борьбе со злом — всё это без всякого ёрничества или ухмылок. Это практически трактат о бюрократах и бюрократии, о владельцах и носителях чесучёвых кителей. Это рассуждения и суждения Искандера о культуре вообще, о литературе (с чётким обозначением ролей и мест в мировой литературе Шекспира и Толстого,

«Рисовали человечество многие, но человечество позировало только этим двум художникам»

Тургенева и Достоевского). Это его размышления об интеллигенции и эндургенции. Это эссе о национальном своеобразии абхазской психологии... Внимательный читатель легко разыщет в тексте книги эти и другие подобного рода смысловые части и фрагменты; рассеянные по всему тексту тысячестраничной книги, они составляют своеобразный морально-этический и нравственно насыщенный мегатекст. И в этом смысле полотно романа порой напоминает картину, написанную с помощью букв, слов, цифр и других графических символов — смотришь на такую картину с большого расстояния и видишь совершенно определённое изображение, но при приближении к ней общий вид рассыпается на многочисленные текстовые или изобразительные фрагменты, каждый из которых наполнен уже своими собственными и содержанием и смыслом.

Смыслов, затронутых Искандером, так много, и они так сильно разбередили мою читательскую душу, что можно уподобиться самому автору и начать тонуть в собственном многословии, неизбежном при попытке упомянуть всё и вся. Но не могу не сказать вот о чём — самый сильный след, самую болезненную занозу, самую глубокую зарубку оставили две главы романа: повесть о Широколобом и рассказ об одном дне из жизни матери автора в пору её девичества — и та, и другая тема заставили болезненно на полутакте дрогнуть сердце и перевести дыхание. И это можно было бы в своём отзыве не писать, это всего лишь частный случай, но, как мне кажется, прелесть книги как раз в том и состоит, что практически каждый читатель найдёт для себя ту или другую полюбившуюся повесть, или тему, или мысль, или описание природы — книга в этом смысле многогранна и калейдоскопична.