4

Мне нравится читать «Воспоминания о Ленине» Крупской. Крупская возвращает меня ко мне маленькому. Как зеленка или чечевица, как мумия в Пушкинском музее. Ведь мне, наверное, не стоит стыдиться, что в детстве я хотел быть похож на мумию: обматывался туалетной бумагой и ложился в пустую ванну? Вероятно, все дети моего возраста после посещения Пушкинского обматывались туалетной бумагой и мамиными бусами. Нет? Я и собаку нашу обматывал. Правда, в ванну ее было не затащить, брыкалась. И бумагу портила, после нее туалетку было уже обратно не смотать.

Но вот Надежда Константиновна.
Ее воспоминания, как мадленки Пруста, стоит взять в руки, и тебя накрывает густой волной прошлого. Только крепче держись за поручень и дыши носом. Потому что голова уже кружится, реальность мерцает, и ты чувствуешь прикосновение колючей школьной формы. Крупская пишет: «Владимир Ильич много работал в тюрьме. Писал проект программы съезда партии. Для конспирации писал молоком…»
Вот оно, черт возьми!!
Я услышал про конспиративное молоко еще в первом классе. Рассказала София Яковлевна, учительница русского и литературы. Больше всего на свете она любила Наталью Гончарову и называла ее: Натали. Она была маленькой и сухой, как птичка, и явно симпатизировала декабристам. В тот день я еле дождался окончания уроков, прибежал домой, нашел молоко, налил его в блюдце, принес с балкона грязное перо воробья и сел перед листом бумаги, чтобы писать, как Ленин! Но что писать? Надо было писать что-то большое. Я засунул в рот перо и уставился в потолок. Минута, и вот на листе появилось невидимое слово: «МИР!» О, это было красиво. Да что я рассказываю?! Все дети моего возраста писали молоком. Если только в это время не наряжались мумией.

Крупская продолжает: «И чтобы его не накрыли во время писания молоком, Владимир Ильич делал из хлеба маленькие молочные чернильницы, которые только щелкнет фортка, отправлял в рот». Будучи первоклассником, я не лепил из хлеба чернильниц. Не знаю, почему. Но сейчас, когда я сижу за столиком кафешки, пью пиво, разглядываю карнавал вечерней жизни, и какому-нибудь соседу вдруг приносят суп в буханке хлеба, я всегда вспоминаю Ленина с его чернильницами. И не могу понять до конца, по-ленински это, наворачивать суп из буханки, или не по-ленински?

Что касается текста воспоминаний, он, чаще всего, скучный. Крупская перечисляет всех революционеров, которые приезжали и уезжали, все основные пункты марксистских споров в русской революционно-демократической эмиграции. Но иногда Крупа бросает нам совершенные жемчужины. Рассказывает, например, как Ленин устроил летнюю школу революционеров в Лонжюмо, куда приезжали передовые рабочие из России, слушали лекции по политической экономии и развитию революционного движения. И французские буржуа, у которых квартировали рабочие, говорили: «Странные у вас учителя, все сплошь и рядом ходят босиком, как бродяги». А учителями были: Ленин, Инесса Арманд, Зиновьев, Каменев, Луначарский… «Занимались мы много и усердно. По вечерам ходили в поле, где много пели, лежали под скирдами и говорили о всякой всячине».

Или вот еще. Крупская вспоминает, как в 1912 году они приехали в Мюнхен, где жили десять лет назад, с молодым революционером. И пошли пить пиво в самую известную в мире пивную, Hofbrauhaus. Молодой социалист сел за стол, стал озираться, везде две буквы: «НВ». Принесли пиво, на кружках те же буквы: «НВ». Крупская это заметила и говорит:
– Не удивляйся, ты в пивной Народной воли.
– Что правда, это обозначает: «Народная Воля»?
– Конечно, – сказала Крупская, – мы здесь без дела сидели!