4

«Приглашение на казнь» звучит в тандеме, на мой взгляд, напыщенно, официозно, поэтому в голове упорно звучало более привычное словосочетание — «Приглашение на бал». Абсурдизм такой абсурдизм. Бал смерти, бал ожидания, бал, где отказы не принимаются и, получив свое приглашение, Цинциннат не имеет право не приходить — отныне он должен только повиноваться.

Итак — подбираемся к концу. Правая, еще непочатая часть развернутого романа, которую мы, посреди лакомого чтенья, легонько ощупывали, машинально проверяя, много ли еще (и все радовала пальцы спокойная, верная толщина), вдруг, ни с того ни с сего, оказалась совсем тощей: несколько минут скорого, уже под гору чтенья — и… ужасно! Куча черешен, красно и клейко черневшая перед нами, обратилась внезапно в отдельные ягоды: вон та, со шрамом, подгнила, а эта сморщилась, ссохшись вокруг кости (самая же последняя непременно — тверденькая, недоспелая). Ужасно!

Сколько жизни можно вдохнуть сквозь решетки, не видя другого мира? Когда каждый день может оказаться последним. Когда любой предмет извне становиться невольным напоминанием о мире свободы и логики, о том мире, о котором нужно забыть.
Здесь все совсем иначе. Это в детстких сказках бегут из темницы, Цинциннат же обречен, погребен заживо. Один узник на всю темную башню, один молчаливый друг на всю камеру — паук-трудяга, то и дело заплетающий паутину вокруг Цинцинната; у того хоть есть постоянная работа — он живет. Живет, в отличии от нашего героя, который вынужден умирать, медленно и мучительно.
Редкие прогулки за пределы зданий, к, может быть, последним в жизни лучам солнышка, внезапно приводят Цинцинната… к лужайке, к дому, к жене Марфиньке... Но потом он возвращается... Он всегда возвращается в свои ненавистные четыре стены, так и не сумевшие стать родными и уютными. Иллюзия. Все теперь иллюзия и алогизм. Мир перевернулся с ног на голову. Не осталось логики, справедливости, правды, обещания обесценились, как, впрочем, и люди. Кругом обман.

Я, который должен пройти через сверхмучительное испытание, я, который для сохранения достоинства хотя бы наружного (дальше безмолвной бледности все равно не пойду, — все равно не герой…), должен во время этого испытания владеть всеми своими способностями, я, я… медленно слабею… неизвестность ужасна, — ну, скажите мне наконец… Так нет, замирай каждое утро… Между тем, знай я, сколько осталось времени, я бы кое-что… Небольшой труд… запись проверенных мыслей… Кто-нибудь когда-нибудь прочтет и станет весь как первое утро в незнакомой стране. То есть я хочу сказать, что я бы его заставил вдруг залиться слезами счастья, растаяли бы глаза, — и, когда он пройдет через это, мир будет чище, омыт, освежен. Но как мне приступить к писанию, когда не знаю, успею ли, а в том-то и мучение, что говоришь себе: вот вчера успел бы, — и опять думаешь: вот и вчера бы…

Здесь страшные рамки — нельзя знать даже день собственной кончины. Это тоже надо принять, как должное. Да и есть ли смысл? Но ведь есть! Потому что это конец, а Цинциннату даже нельзя узнать, когда он умрет. Остается жить в этом абсурде. Да и жизнь ли это? Когда душа кричит, о том, что он тоже живой, но пережил в своей жизни намного больше — знает, что такое ожидание конца, смерти. Он медленно умирает. Его слишком рано записали к мертвецам. Да и греха особого за ним нету. Цинцинната просто не понимали. Узнику столько хочется сказать перед смертью. Что еще остается, как не расжечь себя ради последнего мига жизни?! Только бы не зря!

Существует ли вообще, может ли существовать в этом мире хоть какое-нибудь обеспечение, хоть в чем-нибудь порука, — или даже самая идея гарантии неизвестна тут?

Страшный бал абсурда у Набокова. Очень страшный. И тяжелый, будто меня тоже арестовали. Полное проникновение в мысли Цинцинната: куча заметок, слов, множество недосказанностей осталось. Набоков — мастер.
А ведь может это просто кажется так? Может на самом деле весь наш мир абсурден? Я бы не удивилась. Сколько таких Цинциннатов в жизни должно повиноваться системе? Все мы люди и все мы боремся за что-то в этой жизни. Страшно оказаться в группе риска и однажды получить свое приглашение на казнь. Не у каждого хватит сил сопротивляться.